Окуджава сказал что гитлер лучше сталина
Булат Окуджава: этот совершенно несвободный народ так сразу научить свободе? Очень трудно…
Фрагменты давней беседы
Беседа, отрывки из которой публикуются сегодня «Кругозором», состоялась более 20 лет назад в Иерусалиме. В день Победы над фашизмом, совпавший по прихоти судьбы с днем рождения самого Окуджавы. Двадать лет, как нет самого поэта, но всё, что он говорил тогда, в нынешнее время звучит более чем актуально и остро.
Предварить горькие и точные мысли поэта хотелось бы одним из последних его стихотворений:
«Давно в обиходе у нас ярлыки.
По фунту на грошик на медный.
И умным кричат: «Дураки, дураки»,
А вот дураки незаметны
— Ваше «Возьмёмся за руки, друзья» об этом, вероятно?
— Да. Об этом. Написано было в самое тяжёлое время. Посвящалось очень узкому кругу моих близких друзей, двум-трём людям. А теперь это стали петь все: и жириновцы, и прочий сброд.
— Булат Шалвович, как вы относитесь к тому, что многие деятели культуры поддержали акцию в Чечне. Что это, цинизм? Вечная слепота? И мир особо не шумит, как молчал, когда уничтожали евреев, и во многих других случаях.
— Я могу сказать вот что: я ничего дурного в адрес ветеранов не хочу сказать. Сам ветеран. Честно воевал. Был ранен. Пролил кровь. Поэтому к ветеранам у меня самое возвышенное отношение. Но в данном случае я не о ветеранах говорю, а о войне. Это было столкновение двух тоталитарных режимов, выяснение отношений. Да, мы победили, но оказались побежденными в итоге…
— Вы читали книгу Суворова «Аквариум»?
— И как вы к ней относитесь?
— Очень положительно отношусь, хотя я не специалист в этой области, но я чувствую, что там есть много объективно верного, независимо от Суворова: Советы хотели воевать, но не могли до поры до времени, хотя о мировом господстве и мировой революции мечтали.
— Вам не кажется, что Советский Союз во многом способствовал появлению и расцвету Третьего Рейха?
— Может быть. Научились подавлять на нашем опыте. Строительству концлагерей научились у нас. Западных социал-демократов, в том числе и немецких, Сталин поливал грязью, по возможности сажал. Гитлера называл другом. Поделил с ним Восточную Европу.
— Я, к примеру, с грустью думаю о будущем, которое ожидает Россию. Впрочем, это мои личные ощущения и впечатления. А вы как настроены? Не возникает ли у вас параллель, к примеру, с Германией?
— Но почему все-таки именно в России? Где истоки?
— Никакой мистической подоплёки вы здесь не усматриваете?
Есть ещё много причин. Пространства, о которых говорил Чаадаев, что это страшная беда России. И всё это вместе. Я думаю, что началось это ещё с чингизхановских времён, как писал Лев Николаевич. Чинопочитание, рабская угодливость перед хозяином.
В России так было всегда. Всегда князь, хозяин, господин, вождь, генсек. На этом всё и строилось. Ну, как этот совершенно несвободный народ так сразу научить свободе? Очень трудно.
— Существует ли для вас такая вещь как предназначение?
— Да. У меня даже есть стихи на эту тему:
* Полный текст беседы с Окуджавой» опубликован в альманахе «Голос надежды. Новое о Булате» в 2010 году.
Булат Окуджава: Я всегда утверждал, что никакой «великой» войны не было. Была война-бойня. Кровавая бойня
Слишком много всяких танков, всяких пушек и солдат.
И военные оркестры слишком яростно гремят,
и седые генералы, хоть и сами пули льют, –
но за скорые победы с наслажденьем водку пьют.
Я один. А их так много, и они горды собой,
и военные оркестры заглушают голос мой.
Булат Окуджава
Несколько лет подбирался я к этой затее.
Отсматривал, выбирал, вслушивался в материал, который удалось разыскать самому и в те кадры, которыми поделились со мной друзья.
Еще в девяностых, услышав рассказ Булата Окуджавы о военных годах, я поразился тому, насколько резко его взгляд на те страшные события отличается от общепринятых установок и привычного парадного официоза.
Тогда же возникла мысль – собрать все (по-возможности, конечно) документальные съемки Окуджавы, где поэт высказывался и размышлял на эту тему.
Оказалось, что говорил и пел он об этом не только здесь – в советской и постсоветской России. Но и в Польше, Франции, Австрии, Японии, Америке…
А потом из этих материалов получился фильм.
Фильм-монолог от первого лица. В котором – один Окуджава и ни слова авторского текста.
Один – как в своем стихотворении.
Один – как сегодня, когда голос его, полный боли, почти не слышен.
Но будет услышан – обязательно.
Если вы выключите телевизор, оторветесь от праздничного стола и, отложив на полчаса все дела, посмотрите этот фильм.
Фото Александра Стернина
9 мая 2017 года Булату Окуджаве исполнилось бы 93 года.
Интервью Булата Окуджавы, данное им в 1995 году, но свежее и сегодня
Война, Россия, Литература. Жизнь
В этом году впервые за последние десять лет в Переделкино не состоялся концерт в память о Булате Окуджава. Поэт родился в День Победы, прошел войну, и это концерт был данью памяти великому нашему современнику. Как всегда, никаких официальных комментариев этому факту нет. Молчит министерство культуры, прости Господи. Молчит министр Мединский. Молчит канал Культура. А мы гадаем: связано ли это событие (а вернее, отсутствие такого) с недавним снятием с должности директора музея Окуджавы его вдовы Ольги Владимировны или поэту припомнили его высказывания 20-летней давности о войне, которые сейчас не в унисон патриотически настроенному хору.
Марк Эпельзафт (М.Э.): Не возникает ли у вас ощущения, что сейчас, на очередном разломе, либеральная интеллигенция ещё более разобщена?
Б.О.: Конечно, есть такое ощущение. Знаете, это объективно существует. Интеллигенция- всегда единицы. В СССР вкладывали в это понятие бог знает что, а интеллигент- это всё-таки состояние души. Настоящих интеллигентов всегда было мало, и они всегда были такими, всегда в одиночку боролись. Пытались что-то отстоять. И даже, скорее, не отстоять, а просто уцелеть. Сохранить себя. Нет, серьёзной силы они никогда не представляли, хотя являлись носителями культуры.
М.Э.: Ваше «Возьмёмся за руки, друзья» об этом, вероятно?
Б.О.: Да. Об этом. Написано было в самое тяжёлое время. Посвящалось очень узкому кругу моих близких друзей, двум-трём людям. А теперь это стали петь все: и жириновцы, и прочий сброд. Поэтому я её не пою.
А.М.: Остались ли люди демократичные, даже не по политическим убеждениям, а в душе, разобщенными, как вы сейчас сказали, или они всё-таки сплотились?
Б.О.: Нет, конечно. Я вам должен сказать, что демократов у нас нет. В России никогда не было демократии, она не знала, что это такое. Но есть люди, которые хотят быть демократами, учатся быть ими. Эти люди разобщены. И, конечно, перед лицом общей опасности (фашизма, национал-патриоизма, советского экстремизма) они пытаются как-то объединяться. Медленно. Трудно. Но пытаются.
М.Э.: Я,к примеру, с грустью думаю о будущем, которое ожидает Россию. Впрочем, это мои личные ощущения и впечатления. А вы как настроены? Не возникает ли у вас параллель, к примеру, с Германией?
Поэтому холопская психология остаётся. Понятие «ДЕМОКРАТИЯ» РАБАМ абсолютно чуждо. Чем можно соблазнить тёмную массу? Её словом «фашизм» не соблазнишь, потому что фашизм отвратителен «исторически». Её можно соблазнить сильным государством. Россия любит мощь. Имперскую. Это и подразумевает фашизм, тоталитарный режим, хотя можно называть это иначе. Вот этим можно соблазнить, тем более в трудной ситуации. Поэтому, конечно, противостоять всё-таки надо. Насколько это возможно, телевидение, отдельные представители интеллигенции, я лично, пытаются что-то сделать.Ну, что я могу сделать? Пишу об этом, говорю об этом.
М.Э.: Но читают и слышат вас те же самые интеллигенты. Единомышленники. Замкнутый круг?
М.Э.: В одном из интервью вы назвали себя атеистом.
Б.О.: Да. Я так воспитан.
М.Э.: Но почему всё-таки именно в России? Где истоки?
М.Э.: Никакой мистической, метафизической подоплёки Вы здесь не усматриваете?
В России так было всегда. Всегда князь, хозяин, господин, вождь, генсек. На этом всё и строилось. Ну, как этот совершенно несвободный народ так сразу научить свободе? Очень трудно.
Б.О.: Это естественно. Слава Б-гу, что в обществе есть разные мнения, есть спор на хорошем уровне. А когда сейчас поднимает голову национал-патриотизм-это ужасно, это от безграмотности.
М.Э.: У Толстого есть фраза: «Патриотизм- последнее прибежище для негодяев»
Без этого мне трудно. Меня ужасно поносили за такое биологическое чувство. Я ещё написал, что кошка тоже патриот, когда любит свой дом и не может никуда уйти. «Как это,-орали,- сравнил нас с кошкой, да как посмел!»
М.Э.: Булат Шалвович, и всё же, у вас есть оптимизм по поводу будущего России?
Б.О.: Я грустный оптимист.И живу надеждой, потому что без надежды вообще жить не стоит. Я, единственно, надеюсь, что обстоятельства заставят. Жизнь заставит. Либо погибнем, либо выживем.
А.М.: Булат Шалвович, меня всегда интересовал вопрос: в стихах поэтов, которые воевали, есть нечто общее в стиле и в мироощущении. Самойлов, Слуцкий, Межиров и другие. Это случайно, или всё-таки есть некая духовная общность- то, что накладывает отпечаток?
М.Э.: Но Вы говорили, что до первой песни, написанной в 1946 году, писали стихи?
Б.О.: Стихи я писал с детства. Но на фронте не писал. Как-то, правда, придумал песенку. Сейчас помню только пару строк:
. Но не гаснул всю ночь огонёк
Потому ль, что мешала усталость
Или фронт был совсем недалёк.
Потом музыку придумал, и мы её тихонечко в окопе пели.
А.М.: А был романтизм по отношению к войне?
С.Г.: Вы читали книгу Суворова «Аквариум»?
С.Г.: И как вы к ней относитесь?
Б.О.: Очень положительно отношусь, хотя я не специалист в этой области, но я чувствую, что там есть много объективно верного, независимо от Суворова: Советы хотели воевать, но не могли до поры до времени, хотя о мировом господстве и мировой революции мечтали.
Когда я сказал, что книга мне нравится, она интересна, в ней много правды, Суворов, бедный, из Лондона мне позвонил чуть не плача, хотя мы не знакомы. Его все поносят, а мне понравилось. Все хают, но ведь никто всерьёз не опроверг приведённых им фактов.
М.Э.: Вам не кажется, что Советский Союз во многом способствовал появлению и расцвету Третьего Рейха?
Б.О.: Может быть. Научились подавлять на нашем опыте. Строительству концлагерей научились у нас.Западных социал-демократов, в том числе и немецких, Сталин поливал грязью, по возможности сажал. Гитлера называл другом. Поделил с ним Восточную Европу.
А.М.: А может, обвинить тогда страны Антанты, которые оставили Германию униженной и обобранной, в её неукротимом желании реванша.
Б.О.: Может быть, хотя Японию тоже оставили униженной.
Б.О.: Не только экономическим. Например, она отказалась от воооружения. Кроме того, каждая нация имеет свои особенности. Вы же не хотите оправдать возникновение фашизма?
М.Э.: Скажите, уже в 50-ые, 60-ые годы русские мыслители зарубежья так всё это оценивали. Вы это понимали тогда так, как сейчас, или всё-таки чему-то верили?
Б.О.: Верил. Я пришёл к этому постепенно. Что касается русских мыслителей- им было легче высказываться на Западе. Мы тоже шепотом говорили- но то были робкие начала. Я, например, помню, как в 1956 году, когда прошёл 20-ый съезд, я искренне верил, что вот теперь-то начнётся счастливая жизнь. Партия будет прекрасна. Что вот так-то уже и построим коммунизм, заживём счастливо.
М.Э.: Но уже в то время у вас была песня, которая мне очень нравится:
Б.О.: Это 1959 год. Дело в том, что уже в 1956-ом году начались разочарования. Я глядел на всё, что происходит вокруг, и понимал, что надежды не оправдались, к сожалению.
М.Э.: Булат Шалвович, как вы относитесь к тому, что кое-кто из российской интеллигенции поддержал акцию в Чечне. Что это, цинизм? Вечная слепота? И мир особо не шумит, как молчал, когда уничтожали евреев, и во многих других случаях.
А.М.: Но до какого-то момента это было не так. Ведь без особого мордобития отпустили республики Прибалтики?
М.Э.: А потом всячески затыкал ему рот на съездах и противодействовал.
Б.О.: Он испугался того, что совершил. Он ведь мечтал построить достойное общество под руководством коммунистической партии. Потом всё это вышло из-под контроля.Он уже не мог управлять. Ну, бог с этим, всё равно ему памятник поставят.
А.М.: Давайте возвратимся к Чечне.
А.М.: А вы никогда не видели лица Дудаева?
Б.О.: Так его же назначили. Пригласили и назначили. Потом он чем-то не потрафил. Вот и всё.
М.Э.: Давайте сменим тему. Скажите, подъёмы и спады в искусстве. Рушащаяся империя. Ощущается ли общий спад во всех областях искусства в России, в часности, в литературе?
Б.О.: Во-первых, это было всегда волнообразно. Сейчас спад очень резкий. Совершенно новое качество жизни. Надо приспосабливаться, жить как-то иначе. Такова эпоха. Что-то, конечно, теряется. Теперь, если говорить о писателях, исчезла совершенно нелепая организация- Союз писателей.
М.Э.: Как в вашей песне: «. Министерство Союза писателей. «.
Б.О.: Я думаю, это не так. Творчество вообще нельзя спровоцировать.
А.М.: Значит, сейчас период шока?
Б.О.: Да. Всё осмыслится после. По свежим следам пишут только журналисты.
А.М.: И всё-таки, например, кто-нибудь из современных поэтов работает успешно?
М.Э.: Да, начинаю понемногу.
Б.О.: И вы. Ну, что ж, ребята, жаль, что так наспех всё. Разговор серьёзный, интересный. Давайте завтра продолжим.
М.Э и А.М.: Спасибо, Булат Шалвович, до встречи.
А.М.: Булат Шалвович, вы говорили, что с момента написания стихотворения до создания песни проходит время, что мелодия не является чем-то определяющим. Какое место занимают в Вашей жизни стихи, положенные на музыку? Вы считаете себя автором песен? Певцом?
Б.О.: Теперь-то я понимаю, что я автор песен. Раньше этому значения не придавал. Некоторые стихотворения, скажем, одно из 30-ти, возникало желание исполнить под аккомпанимент. Вот и всё.
А.М.: А бывало так, что какое-то стихотворение вам хотелось положить на музыку, но не выходило?
Б.О.: Сколько угодно. И сейчас это есть.
Б.О.: И наоборот бывало. К примеру, песню о Лёньке Королёве я написал утром в уборной за десять минут. Музыку и стихи.
М.Э.: Одно из любимых мест Моцарта для создания шедевров. Кстати, во многих ваших песнях музыка и стихи неразрывны и органичны.
А.М.: Иногда хобби захватывает человека больше, чем профессия.
М.Э.: Многие ваши мелодии чудесны и запоминаемы, они подчас гораздо удачнее мелодий профессиональных композиторов.
М.Э.: А вы позволяли это делать? Высоцкий, к примеру, не позволял.
М.Э.: На мой взгляд, вас хорошо исполняют Елена Камбурова, Лариса Герштейн.
М.Э.: Литературные критики очень любят прослеживать влияния и аллюзии в литературе, считая, что предметом литературы является сама литература. Как вы относитесь к деятельности литературных критиков?
Б.О.: Во всём необходим талант. Талантливый человек интересен. Неодарённый- нет. А критика, вероятно, нужна как связь между литератором и читающей публикой. Но если критик советует, как я должен писать, мне это неинтересно. Серьёзные критики так не должны работать.
М.Э.: Следите ли вы за литературным процессом в России?
М.Э.: Вы не могли бы назвать поэтов, вызывающих у вас интерес в данный момент?
Б.О.: Мне интересны те же, кто был интересен раньше.
М.Э.: А молодые? Кибиров, Седакова, Кенжеев, Кекова и другие?
А.М.: Как Вы относитесь к мысли, что наиболее яркие и талантливые писатели и поэты вынуждены были оказаться на Западе?
Б.О.: Может быть. может быть.
А.М.: Существует ли некая духовная близость между уехавшими писателями и теми, кто остался в России?
М.Э.: В Вашей новой книге есть цикл зарисовок, впечатлений, стихов, связанных с путешествиями по миру. Япония, Турция, Америка.
А.М.: В Израиле подобных предложений вам не делали?
Б.О.: Нет. К счастью, не делали. Да и сейчас я уже о многом написал в своих биографических вещах.
М.Э.: Кстати, о лекциях. В 70-е- 80-е годы Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко очень часто ездили читать лекции в Америку. Традиция была такая.
Б.О.: Вероятно, они это умели.
Б.О.: Нет. Переводил с подстрочника.
М.Э.: А вообще занимались переводами?
М.Э.: Много поэтов и писателей оказываются, как злобно сказал Набоков, «на полках Летейской библиотеки».
Б.О.: А этот тем более.
М.Э.: Существует ли сейчас среди литераторов России тоска по Золотому веку русской литературы?
М.Э.: Набоков вообще говорил, что ему не важен читатель как таковой,но важен диалог с отдельным достойным читателем.
Б.О.: Так и должно быть. Меня волнует отношение ко мне. Для меня большая честь, когда я интересен кому-то, но стараться угодить.
М.Э.: Поэты так называемой «питерской школы», в частности, Бродский, упоминают, что им во многом ближе Баратынский, нежели Пушкин. А вам?
М.Э.: Как вы относитесь к современной русской авнгардистской, концептуальной, иронической поэзии?
Б.О.: Всё зависит от таланта. Александр Сергеевич в свои молодые годы был модернистом по сравнению с Державиным, Херасковым. Благодаря своему огромному литературному таланту стал явлением. Возьмите футуристов. Среди них был ярко одаренный Маяковский. Хотя мне его поэзия чужда, но объективно я это понимаю. А где Бурлюк? Где Кручёных? Где Каменский? «Измы» меня не волнуют.
М.Э.: Поэт Алексей Лосев как-то написал, что большинство авангардистов просто не умеет писать интересно.
Б.О.: Есть, конечно, элемент выпендрёжа. Желание самоутвердиться, устроить шухер, чтобы о тебе заговорили. Это результат тщеславия,а не честолюбия. Честолюбивый человек стремится Быть, а тщеславный стремится слыть. Как-то меня ругал один совершенно неизвестный критик. Не ругал даже,а поносил. Я написал четыре строчки:
Чтобы известным стать-
Не надобно горенье,
А надо обосрать
Известное творенье.
Такая вот была история.
А.М.: Мысль, превратившаяся в наши дни едва ли не в аксиому, о некой особой паталогической гражданственности, политизированности русской поэзии: Некрасов, Маяковский и.т.д.
Такая агитка была написана к очередному съезду депутатов.
М.Э.: Такие популярные, эстрадные, что ли, поэты, как Евтушенко и Вознесенский, создали очень много политизированных вещей просоветских. Коньюктура?
М.Э.: У меня ощущение, что эти поэты не смогли отказаться от своего официального признания ради правды, как это сделали многие арестованные либо высланные художники.
Б.О.: Если я буду в этом плане их защищать, то я должен защищать и себя, я же не отказался, не уехал.
М.Э.: Но вы же не писали таких вещей.
Б.О.: Не писал. Но в 1956-ом году я вступил в партию, уже говорил об этом. Через год я понял, что надежды тщетны, но из партии не вышел, потому что «убили» бы меня и мою семью. Жил двойной жизнью.
М.Э.: В фильме Рязанова о Высоцком Евтушенко говорил что-то про «сына русских степей», про «вяликий и магучий русский дух» и тут же заверил телезрителей, что ни большим поэтом, ни большим актёром, ни «мелодистом» Высоцкий не являлся. Странная позиция многих советских литераторов. А Бродский, к примеру, очень ценил Высоцкого именно как поэта.
Ну, что это было? Актёр популярный, страдающий человек. И всё это с хрипом вырывалось. Какие бы слабые стихи не были, а страдание импонировало состоянию душ.
А.М.: С Шевчуком так было несколько лет назад.
Б.О.: Да. Кстати, с Шевчуком познакомился недавно. Он оказался очень симпатичным человеком, хотя искусство его, манера пения мне чужды, но личность весьма интересная.
А.М.: Большинство тех, кто считает себя серьёзными литераторами, называют рок,в частности, русский, «молодёжной субкультурой», и это максимальная оценка с их стороны.
Б.О.: Я ничего не могу сказать по поводу рока. Я в нём ничего не смыслю. Он мне чужд и неинтересен. Хотя я не вправе его отрицать, вижу интерес к нему. Но я путаю группы. Я их не различаю. Особенно, когда видишь рок-музыкантов с длинными волосами, грязных, одинаковых.
М.Э.: Видимо, имеются в виду ещё и тексты русских рок-музыкантов, к примеру, Гребенщикова.
Б.О.: А Гребенщиков для меня не рок-музыкант. Он представитель авторской песни. Я воспринимаю его как поэта, поющего свои стихи.
М.Э.: И есть, на ваш взгляд, интересные?
Б.О.: Есть, как и у Макареаича! У него есть интересные стихи, которые он поёт под гитару. А то, что он делает с ансамблем, меня совершенно не касается. Я очень далёк от этого. Я человек старомодных пристрастий и вкусов. В музыкальном своём развитии остановился на Рахманинове, но мне нравятся и некоторые вещи Шостаковича. Хотя рок начинался с «Битлз», мне они были симпатичны своими интонациями. Я их как рок не воспринимал.Видимо, всё зависит от таланта. Ведь вторичных музыкантов в рок-музыке такое обилие, что просто невозможно.
М.Э.: У меня сложилось впечатление, что вы любите Моцарта, он вам близок по состоянию души.
Б.О.: Я не очень много знаю о нём, хотя, конечно, кое-что читал. Да, действительно, Моцарт мне близок.
М.Э.: И в последней вашей песне снова Моцарт.
Б.О.: Мог быть и не он.
М.Э.: И всё-таки Моцарт?
Б.О.: Да. Всё-таки Моцарт.
М.Э.: Борис Чичибабин писал:
Видите ли вы закономерность в том,что у людей достойных, имеющих большой талант жизнь складывается трагично во многих случаях?
Б.О.: Этого я не знаю, но знаю, что невозможно совместить удобство, богатство и удачу в искусстве.
«Он жизнь любил не скупо,
Как видно по всему.
Но не хватило супа
На всей земле ему. «
А.М.: А может, вообще не следует выводить из этого какую-то закономерность?
Б.О.: Наверное.Это же не давление,которое можно измерить.Всё индивидуально.Мне не хочется разглагольствовать, делать вид,что я размышляю.
У меня,например, жизнь никогда не была лёгкой,богатой, но я от этого не страдал, я считал,что так и должно быть. Может,это моё грузинское легкомыслие. Кстати, вы знаете, чем отличается грузин от армянина?
. Бедный, грязный, небритый грузин просыпается на рваной скомканой простыне, оглядывает неубранную квартиру. Выпивает стакан красного вина, завтракает ложечкой лобио, моется, бреется, надевает свой единственный костюм, галстук, чистит ботинки. Идёт в город, становится у входа в лучший ресторан и начинает раскланиваться со знакомыми.
С.Г.: А вы чувсвуете свою принадлежность к Армении, Грузии?
Б.О.: Конечно, особенно с возрастом. До этого я был русский, Иван Иванович *по ощущению, и только к старости появилась потребность к сближению, хотя мне, например, всегда нравились грузинская кухня, обычаи.
Б.О.: Это моя проблема. Не только потому,что в Грузии и Армении. А в Чечне что происходит?
С.Г.: В Чечне немножко другое.
Б.О.: Всё равно: там и там гибнут люди, льётся кровь. Хотя я помню, как в Грузии легко могли сказать: «Он армянин, но очень хороший человек».
А.М.: Это и у русских с евреями случалось и наоборот.
С.Г.: У вас нет ощущения, что армяне в Карабахе воюют за свою независимость и свободу?
Б.О.: В какой-то степени. В такой же, в какой ощущение, что азербайджанцы воюют за свои территории.
С.Г.: Значит, правых и виноватых нет, война есть война?
Б.О.: Да. Правых и виноватых нет. Хотя в Армении живут сёстры. Мучаются. Да и ислам мне совсем не близок. Знаете, меня как-то спросили: «Любите ли вы народ?» Я ответил: «Да, отдельных представителей».
С.Г.: Как вы относитесь к постулату о том, что война есть естественное состояние человечества. Ведь каждому приходится решать вопросы войны и мира. И вам тоже?
А.М.: Считаете ли вы, что за последние два века гуманизм всё-таки набирает силу?
С.Г.: Вы чувствуете разницу в настрояниях аудитории здесь и в России? Это разная публика?
М.Э.: Вы в Москве выступаете?
Б.О.: Стараюсь не выступать. Нет новой программы.
М.Э.: Ваше отношение к тому, что происходит в Театре на Таганке?
А.М.: Вы можете сравнить ваши ощущения от посещений Японии, США, Израиля?
С.Г.: В какой стране вы чувствуете себя лучше всего (не включая Россию)?
М.Э.: Все мои бабушки и дедушки бежали в 39-м году из Польши в СССР, спасаясь от немцев.
Б.О.: А потом не попали в Магадан? У меня есть друзья этого «призыва».
М.Э.: Попали. Прадеды и прабабки там и остались.
С.Г.: Может быть, это как-то связано ещё и с галичевскими песнями о Польше?
М.Э.: Вероятно, имелся в виду вовсе не литературный аспект?
Б.О.: Нет. Спросили о литераторах. Вобщем, я сдержан относительно Галича.
С.Г.: Как вы относитесь к Иерусалиму?
А.М.: Существует ли для вас такая вещь как предназначение?
Б.О.: Да. У меня даже есть стихи на эту тему:
М.Э.: Вы жалеете о чём-либо, что совершили в прошлом? Возникает ли желание вернуться туда, чтобы что-нибудь исправить?
Б.О.: Да. Жалею. Я столько натворил за свою жизнь глупостей и безобразия. К сожалению, никуда вернуться уже нельзя.
Спасибо, Булат Шалвович, долгих Вам лет и здоровья. Всего доброго.