солярис про что книга
Солярис
Кельвин решает было, что сошёл с ума, но ведь он — психолог и знает, как в этом убедиться. Устраивает себе проверку и резюмирует: «Я не сошёл с ума. Последняя надежда исчезла».
Ночью он просыпается и видит рядом с собою Хэри, свою жену, погибшую десять лет назад, убившую себя из-за него, Кельвина. Живую, во плоти и крови, и совершенно спокойную — словно они расстались вчера. На ней памятное ему платье, обыкновенное платье, но почему-то без застёжки-молнии на спине, и ступни у неё, как у той негритянки, — младенческие. Кажется, она принимает все как должное и всем довольна, и хочет только одного: ни на час, ни на минуту не расставаться с Кельвином. Но ему надо уйти, чтобы как-то разобраться в ситуации. Он пытается связать Хэри — обнаруживается, что она сильна не по-человечески. Кельвин в ужасе. Он заманивает фантом жены в одноместную ракету и отправляет на околопланетную орбиту. Казалось бы, с этим бредом покончено, однако Снаут предупреждает Кельвина, что через два-три часа «гость» вернётся, и рассказывает наконец, что, по его мнению, происходит. Неотвязных «гостей» насылает на людей Океан планеты Солярис.
Океан этот уже больше сотни лет занимает умы учёных. Он состоит не из воды, а из протоплазмы, странным и чудовищным образом перемещающейся, вспучивающейся и создающей гигантские — бессмысленные на вид — сооружения, в недрах которых время изменяет своё течение. Их окрестили «городревами», «долгунами», «ми моидами», «симметриадами», но никто не знал, отчего и зачем они создаются. У этого живого Океана, кажется, есть единственная функция: он поддерживает оптимальную орбиту планеты вокруг двойного Солнца. И вот сейчас, после исследовательского удара жёстким излучением, он стал подсылать к людям фантомов, извлекая их облик из глубин человеческого подсознания. Кельвину ещё повезло: ему «подарена» женщина, которую он некогда любил, а другим подсылаются их тайные эротические желания, даже не реализованные. «Такие ситуации. — говорит Снаут, — о которых можно только подумать, и то в минуту опьянения, падения, безумия. И слово становится плотью». Так полагает Снаут. Ещё он говорит, что «гость» чаще всего появляется, пока человек спит и сознание его выключено. В это время области мозга, ответственные за память, более доступны неведомым лучам Океана.
Учёные могли бы покинуть станцию, но Кельвин хочет остаться. Он думает: «Пожалуй, об Океане мы не узнаем ничего, но может быть, о себе. » Следующей же ночью Хэри появляется снова, и, как в былые времена, они становятся любовниками. А утром Кельвин видит, что в каюте лежат два «совершенно одинаковые белые платья с красными пуговицами» — оба разрезанные по шву. За этим шоком следует другой: Хэри случайно остаётся взаперти и с нечеловеческой силой, раня себя, выламывает дверь. Потрясённый Кельвин видит, как изувеченные её руки почти мгновенно заживают. Сама Хэри тоже в ужасе, ведь она ощущает себя обычным, нормальным человеком.
Кельвин в горе. Он мечтает отомстить мыслящей протоплазме, выжечь её дотла, но Снауту удаётся успокоить товарища. Он говорит, что Океан не хотел ничего дурного, напротив — стремился делать людям подарки, дарить им самое дорогое, то, что глубже всего запрятано в памяти. Океан не мог знать, каково истинное значение этой памяти. Кельвин принимает эту мысль и успокаивается — как будто. И в последней сцене он сидит на берегу Океана, ощущая его «исполинское присутствие, мощное, неумолимое молчание», и прощает ему все: «Я ничего не знал, но по-прежнему верил, что ещё не окончилось время жестоких чудес».
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Смысл книги Станислава Лема «Солярис»
Свидетельством популярности романа польского писателя-фантаста Станислава Лема «Солярис» являются не только многомиллионные тиражи книги, но и экранизации, постановки на основе его сюжета. Это произведение считается вершиной творчества автора. По степени воздействия на ум и чувства читателей роман можно сравнить с великими произведениями живописи и музыки. В чем же секрет такого феноменального успеха?
Смысл названия
Название «Солярис» (от лат. Solaris — «солнечный», созвучно с другим латинским словом Solis − «одинокий») напрямую связано с местом действия романа: загадочной планетой Солярис, а также одноименной научно-исследовательской станцией, тем самым обозначено главное действующее лицо произведения.
О чем книга
Сюжет произведения включает две основные линии: первая связана с историей исследования планеты, вторая – интеллектуальные и духовные перипетии главного героя – ученого Криса Кельвина. Таким образом, роман объединяет в себе черты разных литературных жанров: документалистики, притчи; научного, психологического, мистического, научно-фантастического романа, романа-исповеди и т. д.
События в романе разворачиваются в далеком будущем. К этому времени люди уже многое знают о планете Солярис − спутнике двойной звезды, обладающем сходными с земными характеристиками: атмосферой, массой. Единственный «обитатель» планеты – вязкий Океан, который оказывает необъяснимое гравитационное воздействие на траекторию небесного тела с помощью непонятных структур, построенных по математическим принципам. После многолетних исследований ученые приходят к выводу, что Океан управляет планетой с помощью «разума», и создают особую отрасль науки − соляристику.
С целью сбора данных на орбиту планеты выводятся исследовательская станция, оборудованная техникой и обширной библиотекой, а также искусственный спутник – сателлоид. Однако новая наука вскоре заходит в тупик в безуспешных попытках установить контакт с мыслящим Океаном. Именно в этот момент на станции появляется Крис Кельвин. Психическое состояние коллег ученого не оставляет сомнений: океан способен вызывать фантомов – материализовавшихся двойников близких людей, которые провоцируют возникновение страхов, депрессии, суицидальных мыслей, так как с ними всегда связаны травмирующие воспоминания, запрятанные в глубинах подсознания. При этом «гости» обладают памятью и человеческими эмоциями, структура их тел идентична человеческой.
Смысл произведения Солярис
Основной конфликт романа – не внешний: ученые и инопланетный разум, а внутренний – неготовность человека к встрече со своим Я. Исследователь и исследуемый объект поменялись местами: человеческая логика оказалась бессильна при столкновении не только с чем-то могущественным и непознанным, но даже собственными страхами.
Автор поднимает проблему морального выбора ученого, этичности методов познания мира и показывает, что технический прогресс обогнал прогресс личностный. Люди не смогли выдержать испытание встречей с «гостями», которые воплощали их самые потаенные страхи и комплексы, и Океан, поняв сущность человеческой психики, перестал мучить незадачливых ученых. Готово ли человечество к покорению космоса, если не может понять даже устройство собственного сознания?
Смысл финала
Кельвин остается на станции в надежде понять, что из себя представляет Солярис: но не прежними, «человеческими», методами, а с позиции нового опыта. Не покорить, а принять, не убегать, а внимательно анализировать. Океан не отпускает его, продолжает играть с его психикой, а значит, контакт установлен. Финал открыт, и результат непредсказуем, и надежда человечества в лице одного ученого не угасла.
Насколько публикация полезна?
Нажмите на звезду, чтобы оценить!
Средняя оценка 3.4 / 5. Количество оценок: 12
«Солярис»: от научной фантастики до притчи и обратно
Книгу «Солярис» Станислава Лема неоднократно пытались перенести на киноэкран и театральную сцену. Ни одна версия так и не получила одобрения писателя.
Действие романа Лема разворачивается в будущем. Учёные открыли планету Солярис и пытаются изучить свойства океана из некоей субстанции, покрывающего её поверхность. Постепенно исследователи приходят к выводу, что океан обладает разумом и именно он принимает решения по коррекции орбиты планеты. Для развития соляристики и установления контакта с внеземным разумом была построена научно-исследовательская станция «Солярис», парящая над поверхностью планеты. Многолетние труды учёных не помогли разгадать секрет планеты, вера в соляристику как науку стала угасать, экипаж станции сократился до 3−4 человек. Для вынесения вердикта о дальнейшей работе на станцию отправляют психолога Криса Кельвина. Именно через его опыт мы узнаём о попытках океана контактировать с землянами.
«Солярис» Тарковского
Роман, вышедший в конце 1950-х, оказал большое влияние на научную фантастику. Его перевели на десятки языков и неоднократно экранизировали. Одна из версия была предложена Андреем Тарковским. Для работы над сценарием был приглашён и писатель. Вот как он вспоминал о встрече с режиссёром: «»Солярис» — это книга, из-за которой мы здорово поругались с Тарковским. Я просидел шесть недель в Москве, пока мы спорили о том, как делать фильм, потом обозвал его дураком и уехал домой… Тарковский в фильме хотел показать, что космос очень противен и неприятен, а вот на Земле — прекрасно. Но я-то писал и думал совсем наоборот».
В апреле 1970 года Лем направил письмо на «Мосфильм» с предупреждением, что сценарий фильма слишком далеко ушёл от книжного оригинала, в частности, «сценаристом введено было большое количество персонажей, а также происшествий, которых не существует в подлиннике». «Я настаивал на этом, чтобы возвратится к роману при переработке сценария, причём главное я видел в необходимости сохранения главной идейной линии сюжета, сводящейся к наглядному доказательству социально-психических противоречий, возникающих в процессе развития (в »Солярисе» речь идёт о конфликтах, связанных с вторжением человеческого познания во внеземное пространство космоса). Я доказывал тогда А. Тарковскому, что он, наверно неумышленно, подменил трагический конфликт процессов социального прогресса неким видом биологического и «циклического» нала (перемены генераций), а также свёл вопросы познавательных и этических противоречий к мелодрамату семейных ссор (их-то и в помине нет в романе)», — писал автор.
К слову сказать, 40 лет спустя, когда в 2002 году вышла экранизация Стивена Содерберга, Лем заявил в интервью: «Содерберг сделал »Солярис» — я думал, что худшим был »Солярис» Тарковского… Мне ведь не говорили, чтобы я соглашался, потому что заработаю денег, а только »вы не имеете понятия, какие технические возможности есть у Голливуда», и я поверил. Я не предполагал, что этот болван, извините, режиссёр, выкроит из этого какую-то любовь, это меня раздражает. Любовь в космосе интересует меня в наименьшей степени. Ради бога, это был только фон. Но я всё-таки человек достаточно воспитанный. Поэтому не набросился на этого Содерберга, это не имеет смысла».
Фильм Тарковского снят меланхолично, повествование плывёт, словно лодка по реке. Музыка Баха, визуальные цитирования и отсылки к искусству («Охотники на снегу» и «Вавилонская башня» Питера Брейгеля Старшего, «Святая Троица» Андрея Рублёва, голландские натюрморты; бюсты философов, миниатюрные копии античных статуй), а также обращение к классической литературе («Дон Кихот» Сервантеса, миф о Сизифе, «Фауст» Гёте) делают фильм монументальным изображением земной культуры.
Всё, что так ценят люди, за что держатся, они везут с собой в космос. «Должен вам сказать, что мы вовсе не хотим завоевывать космос. Мы хотим расширить Землю до его границ. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Нам не нужно других миров, нам нужно зеркало. Мы бьёмся над контактом и никогда не найдём его. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которая ему не нужна», — верно подмечает один из героев на станции, кибернетик Снаут. Ему же принадлежит приговор всем соляристам: «человеку нужен человек». То есть исследователи, пытаясь установит контакт с внеземным разумом, остаются верны своей природе и ищут скорее что-то уже знакомое им, нечто фундаментально иное.
Земля для героев — в первую очередь ощущение дома, детские воспоминания, запахи леса и поля, чувство капель дождя на коже. Собираясь на станцию, Крис Келвин долго прощается с родным краем: наблюдает за тем, как бежит река, мокнет под дождём, перебирает старые бумаги и фотографии, берёт немного земли с собой.
Крис Кельвин прощается с Землёй. (кадр из фильма «Солярис», 1972)
На станции Крис узнаёт о гибели учёного Гибаряна и сталкивается с так называемыми гостями — материализованными воспоминаниями сотрудников станции. В случае одних — это дети, в случае главного героя — его возлюбленная Хари, погибшая за 10 лет до того.
Хари. (кадр из фильма «Солярис», 1972.)
Сотканная из воспоминаний Криса, Хари поначалу не знает ничего ни о своём характере, ни о прошлом, ни об увлечениях. Глядя на своё отражение в зеркале, она растеряна — не может вспомнить, кто или что она. Довольно быстро, однако, Хари учится быть «человеком». Она, принимая факт, что состоит из нейтрино и не является той самой Хари, но некоей версией её, поддерживает общие поведенческие паттерны, свойственные людям. Например, рассматривает картины. Из всех репродукцией Брейлегя, имеющихся на станции, Хари концентрирует взгляд на «Охотниках на снегу»: рассматривая незатейливый быт голландцев 16-го века, она переносится в воспоминания, которые «загружены» в её память Крисом. Ей кажется, что она слышит голоса, звуки природы, хруст снега.
Из воспоминаний Криса Кельвина. (кадр из фильма «Солярис», 1972)
«Охотники на снегу» Питера Брейгеля Старшего, 1565. (wikipedia.org)
Вокруг «гостей», их природы и дальнейшей судьбы разворачивается жаркая дискуссия, в которой сталкиваются полярные точки зрения Снаута и физика Сарториуса. Первый разочарован в науке, прогрессе и тех результатах, к которым они ведут. Второй убеждён, что человек обречён на познание, а прогресс бесконечен и неизбежен, если, конечно, время от времени отвлекаться от романтических игр. Стратегия исследователей на станции в отношении планеты описана довольно грубо, но в целом точно: давайте откроем люки и будем кричать вниз — вдруг услышат.
Для Криса же опыт на «Солярисе» становится поводом открыть в себе понимание смысла жизни, близкое к христианскому: «Любовь — это то чувство которое можно переживать, но объяснить нельзя. Объяснить можно понятие, а любишь то, что можно потерять: себя, женщину, родину. До сего момента человечество, Земля были попросту недоступны для любви… А может мы вообще здесь для того, чтобы впервые ощутить людей как повод для любви?». Таким образом Кельвин продолжает мысль покончившего с собой на станции Гибаряна, который связал материализацию воспоминаний с совестью. Для усиления этой мысли, которая является своего рода победительницей в споре учёных, Тарковский выстраивает следующую за дискуссией сцену с отсылкой к каноническим полотнам на библейские сюжеты — Крис у ног Хари. В финальной же сцене режиссёр и вовсе повторяет композицию «Возвращения блудного сына» Рембрандта.
Возвращение Криса Кельвина. (кадр из фильма «Солярис», 1972)
Океан разума. Станислав Лем «Солярис»
Немецкий философ Фридрих Ницше писал, что если долго всматриваться в бездну, то бездна начнет всматриваться в тебя. Примерно такая трактовка может быть у романа «Солярис» великого польского писателя-фантаста Станислава Лема. Одна из огромного множества трактовок этого многогранного произведения.
Сюжет книги разворачивается в довольно далеком будущем, в котором человечество уже давно вышло за пределы Земли и Солнечной системы, исследует далекие миры и потаенные уголки космоса. Примерно за сто тридцать лет до описываемых в романе событий была открыта планета Солярис — спутник двойной звезды, который двигается по сложной траектории вокруг обоих светил своей системы. Необычная орбита — далеко не единственная странность космического тела, к тому же далеко не самая сложная и, пожалуй, самая очевидная.
При дальнейшем изучении выясняется, что вся поверхность планеты покрыта жидкостью — плотным студенистым океаном, «жизнь» и движения которого не поддаются объяснениям с помощью известной человечеству науки. На его поверхности время от времени появляются сложные фигуры, сверкающие всем спектром цветов в свете сияющих солнц. Океан пытается копировать летательные аппараты людей и каким-то странным образом воздействует на психику самих космонавтов. По мере наблюдения за природой Соляриса на Земле развивается целая новая ветвь человеческой науки — соляристика.
В конце концов ученые приходят к выводу, что покрывающий поверхность планеты океан — это и есть единственный разумный обитатель Соляриса. Он корректирует траекторию планеты, неведомым образом воздействуя на пространство и время. Он же и сканирует разум и чувства наблюдающих за ним людей. На орбите планеты возникает одноименная космическая станция, искусственный спутник, на котором живут и работают космонавты, ученые и исследователи.
Однако грандиозное научное открытие о разумности местной экосистемы становится единственным прорывом соляристики, которая быстро превратилась в бессмысленную тупиковую науку. Самые блестящие и гениальные умы человечества, изучая Солярис, превращаются в нерадивых студентов-первокурсников с допотопными микроскопами.
Они могут лишь наблюдать за разумным океаном и фиксировать его действия, но не в состоянии дать происходящему хоть малейшее объяснение. Все теории рассыпаются в пух и прах, тонны научных докладов несут пользы не больше, чем груда пожелтевшей макулатуры. Космическая станция, научные программы и сама соляристика как наука приходят в кризис и упадок.
В этом упадке исследовательская станция и встречает доктора Криса Кельвина, главного героя романа. Финансирование скудеет с каждым годом, а экипаж сократился до нескольких человек, большинство из которых пребывают в апатии, депрессии и безразличии ко всему.
В прямом смысле слова космический аппарат населяют самые настоящие призраки. Фантомы, материализованные воспоминания людей. Кто-то, имеющий внешность тех, кого когда-то знали члены экипажа.
Не обычные приятели или случайные знакомые, а те, кто оставил неизгладимый след в душе каждого из них. Члены семей и бывшие возлюбленные, ушедшие друзья и давние товарищи. Многие из тех, кого уже нет в живых. Люди из прошлого, воспоминания о которых травмируют и жгут изнутри. Именно фантомы являются главной причиной страха и помешательства ученых на станции. Кельвину является его давняя возлюбленная Хари, покончившая с собой юная девушка. Не постаревшая ни на секунду, ровно такая, какой она осталась в воспоминаниях Кельвина.
Поначалу главный герой относится к призраку с подозрением и страхом, затем возникает научный интерес. «Воскрешенная» Хари становится подопытным кроликом, однако Кельвин проникается к фантому чувствами и постепенно начинает общаться с ней как с полноценным живым человеком.
Он приходит к выводу, что фантомы — это плоды действий разумного океана Соляриса. Пока люди бились в попытках найти хоть какое-то разумное объяснение его природе и действиям, океан в ответ изучал людей, сканировал их психику и образ мыслей, непостижимым образом считывал чувства и воспоминания, создавал призраков-фантомов.
Зачем? Поиграть на человеческих чувствах? Провести банальный эксперимент из разряда «а что, если»? Либо разумную планету охватили гуманные соображения по отношению к своим «коллегам», и океан дал им возможность снова увидеть ушедших любимых?
Провести с ними еще какое-то время, сказать то, что нужно. Хотя, с другой стороны, возможно, что действия инопланетного разума не поддаются логике с точки зрения людей.
Человеческий разум неспособен мыслить так, как однородная масса жидкости.
Зачем Солярис делает с людьми то, что делает? Еще один нераскрытый вопрос вселенной. Еще одна тупиковая проблема соляристики.
По своей проблематике «Солярис» довольно точно подходит под описание знаменитого высказывания Ницше про бездну. Люди слишком долго изучали неведомую далекую планету, и она начала изучать их. Изучать и ставить опыты. Из научного интереса или по злой воле? Понять это не представляется возможным. Проблема первого контакта поднимается в романе в том же ключе, как это делали Стругацкие в «Пикнике на обочине».
Почему человек решил, что внеземной разум обязательно выйдет на связь? Часто ли сам человек пытается установить контакт с муравьями или мхом на стволах сосен? Ищет ли общения с ветром и колебаниями морских волн? Безусловно, океан Соляриса разумен, но по-своему.
С точки зрения человеческого разума он непостижим и непроницаем, как космическая бездна и внутренность черных дыр. Один человек чувствует себя гораздо более одиноким, если вокруг него существует много безразличных к нему людей. Все человечество одиноко в космическом, в колоссальном масштабе, когда существуют иные разумы, непостижимые и бесконечно далекие.
Такие романы, как «Солярис», невозможно трактовать однозначно.
И все же он примерно об этом. О людях, о силе разума, призраках и космическом одиночестве.
https://сабскрайб (subscribe) точка ру/group/eruditsiya-i-tvorchestvo/15143393/
Журнал DARKER. №2 февраль 2018
Книжная лига
12.8K постов 59.3K подписчиков
Правила сообщества
Мы не тоталитаристы, здесь всегда рады новым людям и обсуждениям, где соблюдаются нормы приличия и взаимоуважения.
При создании поста обязательно ставьте следующие теги:
«Ищу книгу» — если хотите найти информацию об интересующей вас книге. Если вы нашли желаемую книгу, пропишите в названии поста [Найдено], а в самом посте укажите ссылку на комментарий с ответом или укажите название книги. Это будет полезно и интересно тем, кого также заинтересовала книга;
«Посоветуйте книгу» — пикабушники с удовольствием порекомендуют вам отличные произведения известных и не очень писателей;
«Самиздат» — на ваш страх и риск можете выложить свою книгу или рассказ, но не пробы пера, а законченные произведения. Для конкретной критики советуем лучше публиковаться в тематическом сообществе «Авторские истории».
Частое несоблюдение правил может в завлечь вас в игнор-лист сообщества, будьте осторожны.
У Лема многие произведения пронизываются ощущением чего-то изначально необъяснимого. А книга крайне любопытна для всех ценителей НФ.
Интересно, кому адресован этот конспект?
Советские домыслы про «Солярис» очень забавны. Сам Лем писал, что его преследовала идея, что когда человечество встретит Бога то не сможет даже понять разумен ли он. Ну а фронтэнд романа притча об исполнении желаний когда получаешь не то что просишь, а то что хочешь и не знаешь что с этим делать и вообще как дальше жить и на это это дохрена наворочено.
самая любимая мной книга у С.Лема, это Сказки Роботов 🙂
отличный образчик юмористической фантастики
Любимый писатель-фантаст Королёва: 100 лет со дня рождения Станислава Лема
Век назад, 12 сентября 1921 года во Львове (тогда ещё польском) родился Станислав Лем — писатель-фантаст, футуролог и философ. Он автор пророческого романа «Сумма технологии», в котором предвидел появление виртуальной реальности и искусственного интеллекта. Его первые статьи по фантастике вышли в 1946 году, но успех пришёл с публикацией книги «Астронавты» в 1951 году. Считается, что «классический» период начался у Лема с «Эдема» в 1959 году, затем вышли «Возвращение со звезд» и «Солярис» (1961), «Непобедимый», «Сказки роботов» и «Сумма технологии» (1964), «Кибериада» (1965) и т. д.
«Солярис» был перевёден на русский Дмитрием Брускиным (а потом ещё и «исправлен» Верой Перельман). Книга стала визитной карточкой Лема, а также знаковым произведением космической и философской фантастики. При этом в СССР Станислава Лема любили едва ли не больше, чем на родине. Он сам об этом рассказывал в книге «Так говорил…Лем»:
«Когда я с делегацией писателей впервые приехал в Москву, то сразу же силой стихийного напора научной среды, студентов и Академии наук был оторван от группы, у которой была заранее расписанная программа. За две недели я практически не виделся с моими польскими коллегами. Я был то в МГУ, то на атомной электростанции, то в Институте высоких температур, а то меня и вовсе увезли в Харьков. Это были сумасшедшие недели… Приходило бесчисленное количество приглашений. Затем к этому действу присоединись космонавты Егоров и Феоктистов и полностью меня поглотили.
В Москве меня все знали и читали, сам Генеральный конструктор, то есть Сергей Королёв, создавший всю космическую программу СССР, читал Лема и любил Лема, а у нас [в Польше — прим. ред.] партийные начальники и полковники не имели обо мне ни малейшего понятия».
Интересно, что сам Станислав Лем настоящей датой своего рождения называл 13 сентября. Его родители были суеверны и изменили дату рождения в документах. Поэтому правильный «Год Станислава Лема» начнётся именно 13 сентября.
Классика фантастики
Станислав Лем, «Возвращение со звёзд», 1961 год.
Солярис
С. Лем и литературный трип
Помню попалась мне книга Станислава Лема «Рассказы о пилоте Пирксе». Первая глава не особо впечатлила, но вторая дала топки так, что до сих пор хорошо помню свои впечатления и внутренние метания. Я не мог поверить, что с человеком может быть то же, что происходило с героем в главе «Условный рефлекс». Испытание в «ванной» для меня является самым триповым в литературе( а ведь подростком я бывал в разных состояниях).
(Ниже небольшой фрагмент, может быть кого то заинтересует рассказ)
. Это было просторное помещение с бассейном, полным воды. Испытуемый – на студенческом жаргоне «пациент» – раздевался и погружался в воду, которую нагревали до тех пор, пока он не переставал ощущать ее температуру. Это было индивидуально: для одних вода «переставала существовать» при двадцати девяти градусах, для других – лишь после тридцати двух. Но когда юноша, лежавший навзничь в воде, поднимал руку, воду прекращали нагревать и один из ассистентов накладывал ему на лицо парафиновую маску. Затем в воду добавляли какую-то соль (но не цианистый калий, как всерьез уверяли те, кто уже искупался в «сумасшедшей ванне»), – кажется, простую поваренную соль. Ее добавляли до тех пор, пока «пациент» (он же «утопленник») не всплывал так, что тело его свободно держалось в воде, чуть пониже поверхности. Только металлические трубки высовывались наружу, и поэтому он мог свободно дышать. Вот, собственно, и все. На языке ученых этот опыт назывался «устранение афферентных импульсов». И в самом деле, лишенный зрения, слуха, обоняния, осязания (присутствие воды очень скоро становилось неощутимым), подобно египетской мумии, скрестив руки на груди, «утопленник» покоился в состоянии невесомости. Сколько времени? Сколько мог выдержать.
Как будто ничего особенного. Однако в таких случаях с человеком начинало твориться нечто странное. Конечно, о переживаниях «утопленников» можно было почитать в учебниках по экспериментальной психологии. Но в том-то и дело, что переживания эти были сугубо индивидуальны. Около трети испытуемых не выдерживали не то что шести или пяти, а даже и трех часов. И все же игра стоила свеч, так как направление на преддипломную практику зависело от оценки за выносливость: занявший первое место получал первоклассную практику, совсем не похожую на малоинтересное, в общем-то даже нудное пребывание на различных околоземных станциях. Невозможно было заранее предсказать, кто из курсантов окажется «железным», а кто сдастся: «ванна» подвергала нешуточному испытанию цельность и твердость характера.
Пиркс начал неплохо, если не считать того, что он без всякой нужды втянул голову под воду еще до того, как ассистент наложил ему маску; при этом он глотнул добрую порцию воды и получил возможность убедиться, что это самая обыкновенная соленая вода.
После того как наложили маску. Пиркс почувствовал легкий шум в ушах. Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано, и неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел: мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело в носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться было нельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах других «утопленников»; по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию. Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и не охлаждала его нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ее ощущать.
Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хоть пальцами и убедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за ним наблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение начислялись штрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре различать тоны собственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромного расстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто его не стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс и забыл о них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта пустота становилась тревожащей. Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Он еще помнил, в какой позе он лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс начал соображать, давно ли он находится под водой, с этим белым парафином на лице. И с удивлением понял, что он, обычно умевший без часов определять время с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления о том, сколько минут – или, может, десятков минут? – прошло после погружения в «сумасшедшую ванну».
Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже нет ни туловища, ни головы – вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет. Такое чувство не назовешь приятным. Оно скорее пугало. Пиркс будто растворялся постепенно в этой воде, которую тоже совершенно перестал ощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух – безрезультатно. Зато тишина, целиком наполнявшая его, сменилась глухим гулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что прямо хотелось уши заткнуть. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало времени и несколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему хотелось шевельнуть рукой.
Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не то чтобы испугался – скорее обалдел. Правда, он читал что-то о «потере ощущения тела», но кто мог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности?
«По-видимому, так и должно быть, – успокаивал он себя. – Главное – не шевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо вытерпеть все это». Эта мысль поддерживала его некоторое время. Сколько? Он не знал.
Потом стало еще хуже.
Темнота, в которой он находился, или, точнее, темнота – он сам, заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе поля зрения, – круги эти даже и не светились, а смутно белели. Он повел глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: после нескольких движений и глаза отказались повиноваться…
Но зрительные и слуховые феномены, эти мерцания, мелькания, шумы и гулы, были лишь безобидным прологом, игрушкой по сравнению с тем, что началось потом.
Он распадался. Уже даже и не тело – о теле и речи не было – оно перестало существовать с незапамятных времен, стало давно прошедшим, чем-то утраченным навсегда. А может, его и не было никогда?
Случается, что придавленная, лишенная притока крови рука отмирает на некоторое время, к ней можно прикоснуться другой, живой и чувствующей рукой, словно к обрубку дерева. Почти каждому знакомо это странное ощущение, неприятное, но, к счастью, быстро проходящее. Но человек при этом остается нормальным, способным ощущать, живым, лишь несколько пальцев или кисть руки омертвели, стали будто посторонней вещью, прикрепленной к его телу. А у Пиркса не осталось ничего, или, вернее, почти ничего, кроме страха.
Он распадался – не на какие-то там отдельные личности, а именно на страхи. Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни наяву (какая может быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это: он знал, где находится, что с ним делают. Это было нечто третье. И на опьянение абсолютно не похоже.
Он и об этом читал. Это называлось так: «Нарушение деятельности коры головного мозга, вызванное лишением внешних импульсов».
Звучало это не так уж плохо. Но на опыте…
Он был немного здесь, немного там, и все расползалось. Верх, низ, стороны – ничего не осталось. Он силился припомнить, где должен быть потолок. Но что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз?
– Сейчас, – сказал он себе, – наведем порядок. Пространство – размеры – направления…
Слова эти ничего не значили. Он подумал о времени, повторял «время, время», будто жевал комок бумаги. Скопление букв без всякого смысла. Уже не он повторял это слово, а некто другой, чужой, вселившийся в него. Нет, это он вселился в кого-то. И этот кто-то раздувался. Распухал. Становился безграничным. Пиркс бродил по каким-то непонятным недрам, сделался громадным, как шар, стал немыслимым слоноподобным пальцем, он весь был пальцем, но не своим, не настоящим, а каким-то вымышленным, неизвестно откуда взявшимся. Этот палец обособлялся. Он становился чем-то угнетающим, неподвижным, согнутым укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, сознание Пиркса возникало то по одну, то по другую сторону этой глыбы, неестественной, теплой, омерзительной, никакой…