раздавленные кремлевской стеной 83

luden1

luden1

Предыдущая часть
В описываемое время, бес попутал начальника столовой, прапорщика, отстранить от должности своего помощника, старого, уверенного солдата, за какой-то залёт и взять на его место пузыря, причём из числа не самых расторопных, хотя и убоганом тот не был. Вероятно, начальник столовой разозлился за что-то на своего старого подчинённого, такое случалось с офицерами и солдатами регулярно. Одни злились на других, но первые могли как-то насолить обидчику, а вторые – только возмущаться и ругаться. Так же было и в этот раз, но не совсем так: у старого помощника всё было схвачено, всё на своём месте. Подойти к нему, с целью разжиться чем-то вкусным, для старья, или для себя, было нереально, он всё контролировал. Честно сказать, я недолюбливал этого парня: иногда хотелось добыть что-то в столовой, купить, не украсть, ведь украсть всё равно не получилось бы, только не со стариком. Вообще, это был очень тупой и горделивый тип, если он кому-то что-то и продавал, то только «своим». Я для него был «чужим», поэтому меня он посылал куда подальше. С моей точки зрения, парнишка совершенно не умел вести бизнес. Вообще, такие любители «своих», меня всегда раздражали. Если я нормальный человек и мне нужна помощь, а они помогают только своим, что делать мне? Перегрызть им горло и занять их место, по «праву сильного»?
Новый помощник меня радовал. Непонятно, какими критериями руководствовался начальник столовой при его назначении. Солдат был нерешительным, не мог никого никуда послать, постоять за себя. У него всегда можно было что-то купить, а в особо тяжких случаях – выпросить, или украсть. Мне это конечно нравилось, но над столовой нависла угроза. Уж не знаю, извлёк ли упомянутый боец какую-то выгоду из своего разгильдяйства, или просто всё пустил коту под хвост, но недостача всего мыслимого и немыслимого в столовой, вскоре стала очевидной. Выгоду точно извлёк я, покупая и воруя у незадачливого помощника, печенье, майонез, тушёнку, с прочими вкусняшками. Деликатесов (по солдатским меркам) в столовой хватало, ведь на складе хранились офицерские доппайки. Была такая прикольная вещь у офицеров Президентского Полка – доппаёк (дополнительный паёк). Уж за какие такие заслуги он им полагался, не знаю, но в него входили: консервированные ананасы, вкусная копчёная колбаса, обалденная тушёнка, какой сейчас нигде не купишь (я пробовал), классные рыбные консервы, крупы (гречка, рис) и другие продукты. Проще говоря, раз в месяц каждый офицер получал целую коробку вкусняшек. Ещё офицеры Президентского Полка, в начале двухтысячных, получали отличную зарплату. Лейтенанту платили около сорока тысяч в месяц, прапорщику – около двадцати пяти. Для меня в то время это были огромные деньги. Так же любому вновь прибывшему офицеру, полагались пятьдесят тысяч, так называемых подъёмных денег. Мой отец, работая на заводе, получал около десяти тысяч и это считалось круто. Лирическое отступление призвано обозначить разницу, в миропонимании моём и командиров, многие из которых, кстати говоря, были недовольны своей участью, ведь на гражданке, особенно в Москве, кто-то получал гораздо больше…
Новый помощник начальника столовой долго меня выручал, до тех пор, пока его, как и прежнего, не выперли с должности за косяки. Видит Бог, выгнали его во многом из-за меня, ну не только конечно, ведь покупали и воровали многие. Я постоянно покупал у помощника печенье, сгущёнку, тушёнку, майонез и другие продукты. И постоянно всё крал. Я крал, покупая продукты и набирая десять пачек печенья вместо двух, похищал, проходя мимо столовой (когда коробки с продуктами стояли в коридорах склада), тырил, будучи в наряде по столовой, воровал, разгружая продукты. Как-то раз, мы с Филоновым выгружали офицерские доппайки из продуктовой машины. В этот день, порывшись чуток под первым попавшимся кустом на территории лагеря, можно было найти банку консервов, пачку печенья, майонез, или другую похожую дрянь, но никто об этом не знал, потому что продукты в кусты мы прятали для себя.
Несколько раз мне довелось, как следует наесться хвалёных доппайков. Для любого солдата такое пиршество чего-то стоило. А всего-то и надо было, убраться в служебной квартире замполита учебного батальона. Был такой странный офицер в Купавне, полковник, или подполковник Стечкин, заместитель комбата, совсем не похожий на него. Комбат (тот самый Яковенко, который крутился на брусьях, как заправский гимнаст) был стройным, подтянутым, спортивным. Замполита отличала крайняя степень ожирения, пузатость, малоподвижность и флегматичность. В чём полковники были похожи, так это в нежелании интересоваться проблемами батальона. Оба были не добрыми, но добренькими (делали вид, что добрые, по сути таковыми не являясь, прикрываясь фальшивой благожелательностью, чтобы ни с кем не конфликтовать), оба всегда ходили по лагерю, словно призраки: все их побаивались, но вреда они никому причинить не могли. Так вот, этот замполит жил недалеко от полковой школы, в служебной квартире (видимо, такая ему полагалась). И он не любил убираться. Раз в неделю, или может в две, толстый полковник просил своих подчинённых, командиров рот, выделить нескольких солдат, для уборки его квартиры. Наверно, убирать квартиру начальника, это унизительное дельце, но с солдатской точки зрения, такая уборка была полной халявой. Можно было несколько часов лениво подметать и мыть полы, протирать пыль, собирать и выкидывать вонючие полковничьи носки (веником в совок, не руками…), включив при этом телик и вообще расслабляясь. Самого замполита во время такой уборки никогда в квартире не было, он разрешал пить чай и дербанить его доппайки, в неограниченном количестве. Что говорить, расслаблялись мы по полной. Ещё, всем солдатам нравилось рыться в замполитовых порножурналах, которых у него была целая куча. Надо ли говорить, что странички, а то и целые журналы частенько пропадали.
Совершенно не представляю, насколько циничным, безэмоциональным, ленивым пофигистом надо быть, чтобы пригнать толпу солдат, в свою, заваленную порнографией квартиру. Солдаты эти, часа два-три могут рыться в твоих личных вещах, делать в твоей квартире, что захотят. Но тебе всё равно, ведь убираться лень.
Описанные происшествия скрашивали серые армейские будни, примерно так же, как болезненные врачебные процедуры скрашивают жизнь больному. Дни пролетали незаметно, я всё время говорил Филонову, что полгода почти позади и служить нам осталось, считай год. Это была такая странная шутка, в ответ на которую Макс всегда огрызался и бесился. Конечно, он был прав. Служить на полковой нам оставалось ещё около трёх месяцев, за это время могло произойти очень много гадостей.

Глава пятая. Школа жизни.

Источник

Раздавленные кремлёвской стеной

«…Призраки далёкие земли
Поросли кладбищенской травою.
Ты же, путник, мёртвым не внемли,
Не склоняйся к плитам головою… »
С.Есенин. Золото холодное луны.

Вступление.
Шаги к свободе.

Я проснулся в пять утра. «Саша, вставай»,- сказала мама. Я открыл глаза, посмотрел на стену и потолок, отметив про себя, что в следующий раз не скоро их увижу.
— Мам, зажги настольную лампу,- попросил я. В аквариуме на стене спокойно плавал карась, на столе стоял магнитофон. Ничто не говорило о предстоящем мне сегодня отъезде на два года, в армию.
В зале горел свет, было как-то суматошно. Я держался весельчаком, стараясь всех рассмешить, нёс всякую чушь о том, что буду всё же служить в Москве, не за тридевять земель, в ответ на это родственники согласно кивали головами. Мама наложила мне в сумку продуктов, всякой «необходимой» мелочи. Я включил магнитофон и послушал песню Дельфина, на счастье, потом выключил магнитофон и мы – я, Мама, Папа и Сестра, вышли из дома, грустной процессией, направляющейся на трамвайную остановку.
В трамвае я продолжил свои попытки всех развеселить. Папа натянуто улыбался, выслушивая мои шуточки, Мама тайком вытирала слёзы, сестра смотрела в окно. Трамвай ехал медленно, но вот он довёз-таки нас до военкомата.
В военкомате Папа сунул мне в карман мятные конфеты, я поговорил немного с родственниками и незнакомый, полный лысеющий мужчина в военной форме, равнодушным жестом позвал меня к выходу, после чего ему пришлось, явно через силу, ждать пока все меня пообнимают на прощание.
Я вышел на крыльцо. Возле ворот стоял Уазик. На улице было холодно, промозгло. Я сел на переднее сиденье, рядом с лысеющим мужиком и мы быстро покатили по сонному городу к обл. военкомату. В обл. военкомате мне было указано, куда идти и я прошел в странное помещение, похожее на общественный туалет, где два солдата осмотрели мои шмотки и забрали то, что «нельзя». «Нельзя» было шоколадкой и варёной колбасой. Мне, как и другим призывникам, было не до таких мелочей.
После досмотра я был направлен в мрачные полуподземные казематы, где стояли скамейки, с нацарапанными на них глупыми надписями и висел российский флаг на обшарпанной стене, повышая изо всех сил патриотический настрой тех несчастных, что сидели на вышеупомянутых скамейках. Все находившиеся здесь, должны были служить в одном полку со мной, как я понял. Президентский Полк. Месяц назад я прошёл мед. комиссию и меня зачислили в ряды Президентского Полка. И вот теперь я сидел в душном помещении, не зная о чём думать. Народу было много, все держались в основном компаниями, этакими кружками, из которых доносились крики и смех. Кое-кто сидел сам по себе. Особенно выделялся на общем фоне, малый с разбитым лицом, накренившийся к полу, грозящий упасть со своей скамейки.
Мы вот так сидели на удивление долго. Через некоторое время мне понадобилось выйти, по вполне объяснимой причине. За мной попёрлось некоторое количество народу. Однако, во дворе военкомата сторожевой офицер, в необычайно грубой форме попытался загнать нас обратно, на что народ ответил наглым смехом и смутными угрозами. Офицер тотчас притих и пообещал разрешить все наши проблемы. После того, как компромисс с офицером был найден (около забора), мы ещё не меньше часа сидели на скамейках. Я задумался о том, что же будет дальше, если уже сейчас самая обыденная вещь ухитрилась превратиться в проблему, которую надо было решать. Помнится, я о чём-то разговорился с каким-то малым, мы с ним поели, благо еды у обоих было навалом, и сидели трепались, пока общее веселье не было нарушено явившимся откуда-то полковником, отдалённо напоминавшим только что вылупившегося цыплёнка. Он бормотнул что-то истинно военное в сторону притихших нас, отпустил мимоходом колкую шуточку в адрес малого с разбитым лицом и пригласил всех, так сказать «наверх». «Наверху» я продолжал беседу с парнем, до тех пор, пока мы с ним не обнаружили, что все вокруг заполняют какие-то бланки. Мы конечно тут же получили от «уполномоченного лица» бланки, заполнив которые, становились автоматически застрахованы, от почти всего. Потом были ещё какие-то бланки, бумаги. Грозный дядька, знакомый мне ещё с медкомиссии, всё призывал нас к тишине, мотивируя свои призывы тем, что за плохое поведение мы можем быть «отправленными не в Президентский Полк, а какой-либо другой род войск». Все затихали, с картинным ужасом на лицах, но ненадолго.
Кажется, припёрлось даже телевиденье, от которого я пытался спрятаться, но, как узнал потом, тщетно (моя двоюродная сестра узрела меня по телику).
И вот, когда было уничтожено достаточно бумаги, выслушано множество странных угроз строгого дядьки, нас погнали на улицу. Почему-то в этот момент мою голову посетили, даже не мысли, а тени тревожных мыслей, подобные наверно тем, что бывали у заключенных концлагерей, стоящих в очереди у дверей крематория. С той лишь разницей, что последних ждала дубинка, металлические крючья и топка, а меня – всего лишь два года армии.
На улице Болдина стояли в ожидании два троллейбуса, специально выделенные для отправки нас на Московский вокзал. Помнится, троллейбусы обступила толпа заплаканных родственников и близких, но моих там не было: я предусмотрительно строго-настрого запретил им провожать меня и портить лишними слезами нервы себе и мне.
До вокзала ехали без остановок. Смешно было глядеть на возмущённых людей, стоящих на остановках, когда они с гневом махали руками нам вслед. «Куда вы проситесь, дурачьё»,- втихаря посмеиваясь, думал я.
Пока мы ехали, сперва кое-кто, а потом почти все, приставали между делом к тому самому «грозному дядьке» и «уполномоченному лицу», про которых выяснилось, что они всего-навсего офицер ПП и его солдат-помощник в нелёгком деле снабжения нас бумажками и бланками. Мне было неинтересно, я вопросов не задавал.
Но вот мы прибыли на московский вокзал, сели в первый вагон электрички и покатили. Именно с тех пор я недолюбливаю поездки в Москву на электричке. Надо сказать, в тот раз я, впервые более чем за десять лет ехал в Москву. Сперва я с волнением провожал взглядом немногочисленные знакомые станции, а затем просто скучал всю дорогу, пытался есть колбасу и говорить с сидевшим напротив меня парнем, удивительно похожим на В.Бутусова. Малый был очень улыбчивый, благожелательный, с мечтательным взглядом. Но на мой взгляд мечтать было не о чем, поэтому разговора не вышло.
Помню, грозный дядька всю дорогу пытался угомонить наш весёленький отряд, так как ребята принялись знакомиться со всеми девушками и женщинами подряд, только что не с бабушками, как они выражались, «напоследок». Вообще, ребята отрывались вовсю, наплевав на строгого офицера, который весь издёргался и издёргал своего «помощника».
Когда мы приехали-таки в Москву, было уже темно. На вокзале нас ожидал автобус ПАЗик, из которого вышел капитан, спортивного вида. Ему-то, с явным облегчением и передал нас из рук в руки, строгий офицер.
Капитан кое-как рассадил было нас и автобус тронулся, но вскоре своим волшебным чутьём капитан почуял, чего мы хотим больше всего. Хотели мы, конечно же, в туалет. Туалета, само собой, не нашлось поблизости, но наш бравый беспринципный капитан нашёл выход из положения: он принял решение и мы дружно выстроились на оживлённой улочке нашей славной столицы, поприветствовав её по-своему, как умели. Вспоминается Есенин:
«…Их было тридцать
Шесть.
В каждом кипела
Месть…»
Нас было, правда, всего тридцать и кипела в нас не месть, но аналогия с Есенинскими строками прослеживается. Проходившие мимо жители столицы, наверно, надолго запомнили нас… Нас было тридцать…
Ну, потом мы конечно же поехали дальше. Путь был неблизким, а капитан оказался словоохотливым, предложил задавать ему вопросы. Завязался разговор, довольно долгий, благодаря московским пробкам, в которых мы простояли не меньше четырёх часов. Спрашивали у капитана, можно ли звонить домой, можно ли писать письма, можно ли заниматься тяжёлой атлетикой, можно ли то, можно ли это. Мне хотелось спросить только одно: можно ли мне сейчас впасть в кому и очнуться ровно через два года? Я молчал.
Но вот мы выехали за МКАД и поехали по какой-то трассе в военный лагерь «Купавна». К этому времени капитан уже рассказал, что следующие двадцать дней мы проведём в учебных ротах военного лагеря «Купавна», а потом нас раскидают по «настоящим» ротам.
По трассе почему-то ехали уже молча. До самых ворот «Купавны». Подъехали. Посигналили. Капитан показал какие-то бумаги солдату в бронежилете и сфере, открывшему ворота. Солдат пропустил нас и мы заехали в лагерь.

ЧАСТЬ 1.
Двадцать дней на пути к свободе.

ГЛАВА 1. Два дня, которые потрясли мозг.

ГЛАВА 2. Привычка ко всему.

Источник

РАЗДАВЛЕННЫЕ КРЕМЛЁВСКОЙ СТЕНОЙ(ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПОЛК)

Оригинал взят у Luden1 : РАЗДАВЛЕННЫЕ КРЕМЛЁВСКОЙ СТЕНОЙ(ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ПОЛК)

«…Призраки далёкие земли
Поросли кладбищенской травою.
Ты же, путник, мёртвым не внемли,
Не склоняйся к плитам головою… »
С.Есенин. Золото холодное луны.

Я проснулся в пять утра. «Саша, вставай»,- сказала мама. Я открыл глаза, посмотрел на стену и потолок, отметив про себя, что в следующий раз я не скоро их увижу.

— Мам, зажги настольную лампу,- попросил я.

В аквариуме на стене спокойно плавал карась, на столе стоял магнитофон. Ничто не говорило о предстоящем мне сегодня отъезде на два года, в армию.

В зале горел свет, было как-то суматошно. Я держался весельчаком, стараясь всех рассмешить, нёс всякую чушь о том, что буду всё же служить в Москве, не за тридевять земель, в ответ на это родственники согласно кивали головами. Мама наложила мне в сумку продуктов, всякой «необходимой» мелочи. Я включил магнитофон и послушал песню «Дельфина», на счастье, потом выключил магнитофон и мы вышли из дома, грустной процессией, направляющейся на трамвайную остановку.

В трамвае я продолжил свои попытки всех развеселить. Папа натянуто улыбался, выслушивая мои шуточки, Мама тайком вытирала слёзы. Трамвай ехал медленно, но вот он довёз-таки нас до военкомата.

В военкомате Папа сунул мне в карман мятные конфеты, я поговорил немного с родственниками и незнакомый, полный, лысеющий мужчина, равнодушным жестом позвал меня к выходу, после чего ему пришлось, явно через силу, ждать пока все меня пообнимают на прощание.

Я вышел на крыльцо. Возле ворот стоял УАЗик. На улице было холодно, промозгло. Я сел на переднее сиденье, рядом с лысеющим мужиком и мы быстро покатили по сонному городу к обл. военкомату. В обл. военкомате мне было указано, куда идти и я прошел в странное помещение, похожее на общественный туалет, где два солдата осмотрели мои шмотки и забрали то, что «нельзя». «Нельзя» было шоколадкой и варёной колбасой. Мне, как и другим призывникам, было не до таких мелочей.

После досмотра я был направлен в мрачные полуподземные казематы, где стояли скамейки, с нацарапанными на них глупыми надписями и висел российский флаг на обшарпанной стене, повышая изо всех сил патриотический настрой тех несчастных, что сидели на вышеупомянутых скамейках. Все находившиеся здесь, должны были служить в одном полку со мной, как я понял. Президентский Полк. Месяц назад я прошёл мед. комиссию и меня зачислили в ряды Президентского Полка. И вот теперь я сидел в душном помещении, не зная о чём думать. Народу было много, все держались в основном компаниями, этакими кружками, из которых доносились крики и смех. Кое-кто сидел сам по себе. Особенно выделялся на общем фоне, малый с разбитым лицом, накренившийся к полу, грозящий упасть со своей скамейки

Мы вот так сидели на удивление долго. Через некоторое время мне понадобилось выйти, по вполне объяснимой причине. За мной попёрлось ещё какое-то количество народу. Однако, во дворе военкомата сторожевой офицер, в необычайно грубой форме попытался загнать нас обратно, на что народ ответил наглым смехом и смутными угрозами. Офицер тотчас притих и пообещал разрешить все наши проблемы. После того, как компромисс с офицером был найден (около забора), мы ещё минимум час сидели на скамейках. Я задумался о том, что же будет дальше, если уже сейчас самая обыденная вещь ухитрилась превратиться в проблему, которую надо было решать. Помнится, я о чём-то разговорился с каким-то малым, мы с ним поели, благо еды у обоих было навалом, и сидели трепались, пока общее веселье не было нарушено явившимся откуда-то полковником, отдалённо напоминавшим только что вылупившегося цыплёнка. Он бормотнул что-то истинно военное в сторону притихших нас, отпустил мимоходом колкую шуточку в адрес малого с разбитым лицом и пригласил всех, так сказать «наверх». «Наверху» я продолжал беседу с парнем, до тех пор, пока мы с ним не обнаружили, что все вокруг заполняют какие-то бланки. Мы конечно тут же получили от «уполномоченного лица» бланки, заполнив которые, становились автоматически застрахованы, от почти всего. Потом были ещё какие-то бланки, бумаги. Грозный дядька, знакомый мне ещё с мед. комиссии, всё призывал нас к тишине, мотивируя свои призывы тем, что за плохое поведение мы можем быть «отправленными не в Президентский Полк, а какой-либо другой род войск». Все затихали, с картинным ужасом на лицах, но ненадолго.

Кажется, припёрлось даже телевиденье, от которого я пытался спрятаться, но, как узнал потом, тщетно.

И вот, когда было уничтожено достаточно бумаги, выслушано множество странных угроз строгого дядьки, нас погнали на улицу. Почему-то в этот момент мою голову посетили, даже не мысли, а тени тревожных мыслей, подобные наверно тем, что бывали у заключенных концлагерей, стоящих в очереди у дверей крематория. С той лишь разницей, что последних ждала дубинка, металлические крючья и топка, а меня – всего лишь два года армии.

На улице Б. стояли в ожидании два троллейбуса, специально выделенные для отправки нас на Московский вокзал. Помнится, троллейбусы обступила толпа заплаканных родственников и близких, но моих там не было: я предусмотрительно строго-настрого запретил им провожать меня и портить лишними слезами нервы себе и мне.

До вокзала ехали без остановок. Смешно было глядеть на возмущённых людей, стоящих на остановках, когда они с гневом махали руками нам вслед. «Куда вы проситесь, дурачьё!»,- втихаря посмеиваясь, думал я.

Пока мы ехали, сперва кое-кто, а потом почти все, приставали между делом к тому самому «грозному дядьке» и «уполномоченному лицу», про которых выяснилось, что они всего-навсего офицер ПП и его солдат-помощник в нелёгком деле снабжения нас бумажками и бланками. Мне было неинтересно, я вопросов не задавал.

Но вот мы прибыли на московский вокзал, сели в первый вагон электрички и покатили. Именно с тех пор я недолюбливаю поездки в Москву на электричке. Надо сказать, в тот раз я, впервые более чем за десять лет ехал в Москву. Сперва я с волнением провожал взглядом немногочисленные знакомые станции, а затем просто скучал всю дорогу, пытался есть колбасу и говорить с сидевшим напротив меня парнем, удивительно похожим на В.Бутусова. Малый был очень улыбчивый, благожелательный, с мечтательным взглядом. Но, на мой взгляд, мечтать было не о чем, поэтому разговора не вышло.

Помню, грозный дядька всю дорогу пытался угомонить наш весёленький отряд, так как ребята принялись знакомиться со всеми девушками и женщинами подряд, только что не с бабушками, как они выражались, «напоследок». Вообще, ребята отрывались вовсю, наплевав на строгого офицера, который весь издёргался и издёргал своего «помощника».

Когда мы приехали-таки в Москву, было уже темно. На вокзале нас ожидал автобус ПАЗик, из которого вышел капитан, спортивного вида. Ему то, с явным облегчением и передал нас из рук в руки, строгий офицер.

Капитан кое-как рассадил было нас и автобус тронулся, но вскоре своим волшебным чутьём капитан учуял, чего мы хотим больше всего. Хотели мы, конечно же, в туалет. Туалета, само собой, не нашлось поблизости, но наш бравый беспринципный капитан нашёл выход из положения: он принял решение и мы дружно выстроились на оживлённой улочке нашей славной столицы, поприветствовав её по-своему, как умели. Вспоминается Есенин:

«…Их было тридцать
Шесть.
В каждом кипела
Месть…»

Нас было, правда, всего тридцать и кипела в нас не месть, но аналогия с Есенинскими строками прослеживается. Проходившие мимо жители столицы, наверно, надолго запомнили нас… Нас было тридцать…

Ну, потом мы, конечно же, поехали дальше. Путь был неблизкий, а капитан оказался словоохотливый, предложил задавать ему вопросы. Завязался разговор, довольно долгий, благодаря московским пробкам, в которых мы простояли не меньше четырёх часов. Спрашивали у капитана, можно ли звонить домой, можно ли писать письма, можно ли заниматься тяжёлой атлетикой, можно ли то, можно ли это. Мне хотелось спросить только одно: можно ли мне сейчас впасть в кому и очнуться ровно через два года? Я молчал.

Но вот мы выехали за МКАД и поехали по какой-то трассе в военный лагерь «Купавна». К этому времени капитан уже рассказал, что следующие двадцать дней мы проведём в учебных ротах военного лагеря «Купавна», а потом нас раскидают по «настоящим» ротам.

По трассе почему-то ехали уже молча. До самых ворот «Купавны». Подъехали. Посигналили. Капитан показал какие-то бумаги солдату в бронежилете и сфере, открывшему ворота. Солдат пропустил нас и мы заехали в лагерь

Нас высадили из автобуса в окультуренной сосновой рощице, около ветхой армейской палатки, весьма внушительных размеров. Высадили, выстроили в ряд, завели в палатку и там снова выстроили в ряд перед длинной скамейкой. Приказали выгрузить своё имущество прямо на землю. Подчинялись мы очень неохотно. Всю собранную еду свалили в коробки, сказав, что отдадут свиньям. В это я почему-то не поверил. Потом нам выдали вещмешки, куда мы загрузили свои, ставшие теперь скромными, пожитки и начали постригать всех машинкой под ноль. Пострижены мы были на удивление быстро. Почему-то после стрижки я сразу почувствовал себя очень неуютно, особенно, когда взглянул в зеркало.
Когда все были острижены, нас вывели на улицу, к бане, стоящей неподалёку. В баню зашли все вместе, там разделись догола, по приказу, и по пять человек отправились в душ. На мытьё отводилось десять минут. После душа сразу же выходили, но уже в другое помещение, в котором нам выдавали нижнее бельё: рубаху-белугу, с кальсонами, сапоги, китель со штанами, старые, уродливые шапки и, конечно же, портянки. Всё переодевание происходило на удивление быстро, я бы даже назвал это перевоплощением, потому что, видит Бог, именно в этот самый момент все мы наиболее отчетливо осознали простую мысль: мы в армии. Моё личное осознание усугубилось сапогами. Солдат, выдающий сапоги, долго меня не замечал, с сонным видом ковыряясь в каких-то бумагах. Когда он, наконец, меня заметил, сразу спросил:
— Размер сапог какой носишь?
— Сорок четвёртый,- ответил я. Солдат покопался где-то под столом и вытащил сапоги, со словами:
— Бери, вот тебе сорок второй, разнашивай.
Дальнейший диалог был предельно краток, солдат пообещал, что сапоги мне заменят вскоре и я был отправлен с глаз долой ко всем чертям.
Когда мы выстроились на улице, все в армейских ношеных комках, грязнущих шапках-ушанках, кирзовых сапогах, накрученных наспех портянках, от боевого весёлого духа, от смешков и шуток не осталось и следа. Всё. Конец всему.
Усталый офицер прикрикнул на нас и поделил по одному ему известным принципам на равные группы, назвав каждому его роту, взвод, отделение. Конечно же, никто ничего не запомнил, но предусмотрительные сержанты, сделали на руке каждого надпись. На моей руке написали: 2/2, что означало, второй взвод, второе отделение. После этого меня, вместе с ещё несколькими туляками отправили, под надзором сержанта, на четвёртый этаж мрачного здания, похожего на школу.Надо сказать, что к тому времени я уже сильно хотел спать и мне изрядно надоела вся сегодняшняя беготня. На дворе стояла глубокая ночь, но лечь спать поскорее в эти сутки, мне было не суждено. На четвёртом этаже нас снова построили и стали заводить по одному в какую-то комнату, где мы высыпали шмотки на пол и их «тщательно досматривали». После «досмотра» у меня не стало большей части конфет и ткани для подшивания. И вообще вещей резко поубавилось. Вещмешки забрали. Но из-за вещей я вовсе не переживал, мне было плевать на вещи. Я сильно хотел спать и ещё, конечно же, в туалет. Придётся сделать небольшую оговорку, дабы читатель не решил, что я намеренно делаю нездоровый акцент на справлении низменных нужд, довольно часто упоминая разные подробности, связанные с ними. На самом деле, первые дни службы в ПП были ознаменованы, наряду с множеством других глупостей, самыми разнообразными препятствиями, расставленными на дорогах, ведущих к унитазу. И препятствия эти были столь неожиданны и разнообразны, вносили в жизнь столь яркий колорит, что про туалет нельзя не упомянуть.
Итак, я хотел в туалет, но вместо туалета меня вывели из комнаты и поставили в строй посреди коридора. Мы все стояли кто как, облокотившись на что-то, опершись на стену, скрестив руки на груди, только что не сидели на полу. Напротив нас стоял стол, за которым сидел сержант, целиком и полностью погружённый в написание каких-то бумаг и лишь изредка отрывавшийся от них, для того чтобы спросить у нас имена, фамилии и прочую ерунду

Источник