порка анфисы в бане
Порка в 17
Мы переехали из России в Америку не так давно- три года назад. Приехав туда, мама сразу сказала, что воспитывать меня будет по «американским методам» и даже, если надо будет выпорет меня на улице. В принципе, я послушная девочка. Мамино мнение у меня в приоритете., учусь хорошо… Но иногда мои редкие «выкидоны» заходят слишком далеко. Дома – в России – мне попадало ремнём один раз от папы, когда мы жили вместе. Мама в обще против физических наказаний, но если её вывести из себя…
Помню один раз, когда меня высекли два раза за день. Это была моя первая порка в Америке. Кстати предпоследняя. Это было летом.
Один раз на людях с мамой (мне 17 лет) я ругнулась матом по-русски. У мамы округлились глаза, а затем она зажмурилась. Американцы, как не странно, очень хорошо знают русский мат, и, поэтому, к нам сразу же подошла Американская подруга мамы – сослуживица – и говорит
-Не знаю, как вы, мэм, а я бы с неё кожу содрала, будь это моя дочь!
Мама спокойно ответила:
-Я её выпорю. Но потом…
О! это страшное «потом». Никогда не знаешь, когда именно оно наступит…
Прошли недели. Инцидент мной забылся… Раз я собиралась на дискотеку, надела платье короткое. Мы с мамой договорились, что я иду только в том случае, если там будут взрослые знакомые. Ну я мама наврала, что всё ок, и взрослые будут. В общем, переодеваюсь в комнате, тут заходит мама с деревянной лакированной щёткой и говорит:
-мама! За что? Как?! Мне уже 17! У меня через два часа вечеринка!
И холодный ледяной голос:
-Это «ПОТОМ», ЗА тот мат…
И вдруг звонок в дверь. Мама спокойно переложила меня на кровать и вышла, закрыв дверь. Лежу и растираю ягодицы.
«А Л*(моё имя) выйдет? Мы её ждём в машине внизу!»
-конечно,-отвечает мама,- она уроки делает. Ещё минут десять-пятнадцать. До свидания.
И МАМА ВЕРНУЛАСЬ. Она завела таймер на 10 минут и нажала «старт». Затем встал надо мной и продолжила хлестать по моим булкам. А я продолжила орать и пыталась закрыть попу руками, за что получала по рукам. Когда таймер зазвенел, она сложила щетку и сняла резинку, сказав:
-твоя попа приобрел цвет щётки – красная и с синяками. Вставай и иди…
Когда я выходила на улицу, мама спросила:
-А взрослые точно будут?
-Да,- кинула я через плечо и убежала.
Ехать на выпоротом заде (он увеличился в размере, и трусы сильно сжимали его, будто были малы) было трудно, но я терпела.
Танцевать было ещё труднее. Но если бы я не танцевала, ребята что-то заподозрили бы!
Вдруг дверь открылась и появилась …мама! Разъярённая мама. Она пробралась сквозь толпу и схватила меня за локоть. Мило распрощавшись с хозяевами, она сказала, что у меня репетитор, и увела. Домой мы ехали молча. Мама с ледяным спокойствием, я – на иголках.
Дома мама закрылась на ключ и вырубила домофон:
-Видимо ты не поняла, что материться и врать маме нельзя! Там были взрослые?
Я ватным языком пролепетала:
-Врёшь!-мама ударила меня по щеке. – раздевайся! Живо.
-Я тебя сама сейчас раздену, будет хуже! Раз… два…- я медленно сняла платье и потупилась,- три!- мама сдёрнула с меня колготки и трусы со всё ещё опухшего зада. – Иди в комнату…
Я пошла и легла на кровать. Мама вернулась почти сразу. В руках её я заметила хлыст для лошадей, который весел в гостиной. Мама также скрепила руки и ноги мои резинкой и начала… от шоковой боли я не смогла даже закричать. На заду, я чувствовала, вспух рубец… только с третьего удара я обрела голос и заорала:
Зад горел огнём… а боль нарастала и нарастала. Вдруг я почувствовала боль ниже попы, на бедре. Хлесть, хлесть, хлесть! Я даже охрипла от крика. Наконец мама закончила и подвела меня к трюмо. Я осмотрела свой красный и синий зад, свои бедра и ляшки…
Мама шлёпнула меня рукой и ушла. А я осталась с опухшим задом думать о своём поведении…
Рассказ о порке Сони
Соня сидела,и с дрожащими руками ждала,когда придёт отец.Дело в том,что её угораздило получить 2 по контрольной,да ещё и обычная двойка по математике.
А страх был,из за воспитательных мер отца.Он,и её мама уже давно развелись.А она,осталась жить у отца.Так как мама,нашла очередного богатенького любовника,и её такой расклад устроил.
По этому отец,крепко взялся за её воспитание.И он решил,пороть Соню что бы,в мать не пошла.
Чуть позже пришёл отец,у них была традиция:Если Соня,как либо “накасачила”.То она,до прихода отца готовить всё для наказани.Соня,заорание положила на стол дневник с 2 девочками.Подготовила розги,5видов ремешков.Которые были у её отца,верёвку,и вынесла скамейку в середину комнаты.
Самое обидное было,что все ошибки на контрольной,были из за невнимательности.
-Ну и достанется тебе сегодня!И аккуратно протёрла попу ладонью.
Когда зашёл отец,она уже лежала на скамейке.С голой попой,верёвкой,и ремешками с мозгами рядом.Отец сразу всё понял,но понимал что лучше пороть не сразу.А подождать минутку-другую.Воспитательный страх очень полезен,думал про себя отец.
-И что же случилось?Где так накосачила,что столько позор приготовила.
-П…папа тут такое дела,ну понимаешь.Там так получилось…
Соня,попыталась взять дневник.Что то в впопыхах объясняла,но отец её совсем не слушал.
леч быстро,или последует усиление наказания!
Соня повиновалась приказу
Дело в том,что отец её был военным.И Соня наверняка,он очень сильный.
-Вытяни руки,сейчас привяжем тебя!
Когда отец полностью привязал Соню,он далеко не сразу начал пороть.Хотя как сказать.У них был,чёрный узенький ремешок.Им было более всего,пусть звук от него был слабый,боль он приносил настоящию.
Взвизгнула Соня уже после второго удара.
-И отец сделал сразу 3 удара подряд,на ягодицах Сони.Вспыхнули 3 красные полоски,всего 5 ударов.А Соня уже была на пределе.
Тогда отец отошёл,заварил себе чай,отдохнул.
Во общем и целом,прошло около 40 минут.
Потом отец снова пришёл
(Соня нечего не ответила)
Тогда отец продолжил экзикуцию
Он надел наушники,и дал 50 ударов ремешком.
Когда он их снял,Сонены крики уже не были похожи на них.Это было больше похоже на стоны,что подметил отец.
А потом он сказал следующие
-Нет,ты получишь ещё 100 розой
-Ещё как да,или при классе разденну и выдру тебя там же.Будешь показывать попу свою,мальчикам.
А теперь,я высеку тебя до конца что бы не неповадно было.В конце экзикуции Соня когда встала,стала целовать ремешок,розги.Благодарить папу за сильную,и справедливую порку
ВНИМАНИЕ. Я-автор таких рассказов как:Порка метод воспитания для Кати.
На данный момент у меня нет доступа к аккаунту.Так что рассказ я опубликуют тут
Причастие. Тяжело, прерывисто дыша, Алена с трудом расцепила туго схваченные за столбом руки
Хорошо забытое новое
Тяжело, прерывисто дыша, Алена с трудом расцепила туго схваченные за столбом руки. Мотнула головой, сбрасывая с лица прилипшие волосы. Из‑под густых ресниц мокро пролегли дорожки щедрых слез, она даже не пыталась вытереть их, только хрипло шепнула сквозь распухшие от сильного кусания губы:
Кряжистый, до глаз заросший бородач подхватил с пола большую глиняную кружку, поднес к губам женщины. Алена жадно припала к ней, расплескивая воду на грудь, но как только вода охладила сухой рот, она тут – же сжала губы и отрицательно мотнула головой. Еще несколько раз сильно, всей грудью вздохнула, и еще тише проговорила:
Мужик недовольно пробурчал:
– Воды все ж выпей – вся ведь потом изошла, девка… Нутро пересохнет. Потеешь‑то в три ручья, да и горло надсадишь – небось сама не слышала, как орала! Да уж ладно – мне и водки не жаль…
Подал мятую железную кружку. Алена взялась двумя руками, сдерживая дрожь и неловко, но отчаянно вцепилась ртом в край: мутноватый первач ожег пересохшую гортань, заставил поперхнуться. Но молодая женщина упрямо глотала водку, отгоняя туман перед заплаканными глазами и хоть немножко отходя от страшного, рвущего пламени на теле.
Мужик только хмыкнул, когда Аленка чуть не уполовинила кружку первача и подал воду, требовательно проговорив:
– Запей! Больше пей, девка…
Теперь Алена, переводя дыхание, приникла к воде. Напившись, нашла силы вытереть лицо. Потрогала пальцами губы:
– Распухли‑то как… Я что, лицом билась?
– Да вроде бы нет… – пожал плечами мужик, – я бы заметил. Это ты сгрызла их, пока по первому времени крик давила. Больше не кусай губки, дуреха – я ж тя учил: рот сразу поширше раскрывай и не жалей крику! В этом деле стыдиться нечего: ори во всю мочь, дохрипу, пока воздуху хватит!
Водка начала действовать. Аленка отступила от столба, к которому прижималась все это время грудью и животом, но тут же снова схватилась руками: ноги не держали, подгибались как сами собой. Снова провела ладонями по лицу, смущенно искривила в улыбке дочерна искусанные губы:
– Неужто громко кричала?
Мужик снова равнодушно передернул плечами:
– Нормально кричала. Голосок у тебя звонкий, певучий… Так что не стыдись крику, девка – дай волю голосу!
– Ладно… Простите, коль что не так…
Она секунду помолчала, потом из‑под ресниц кинула быстрый взгляд:
На этот раз мужик отрицательно мотнул головой:
– Не, девка, хватит. Опосля правежки – тогда сам поднесу. А покуда водку только на протирку дали. И так вон, половину внутрь пошла…
– Простите, коль не так сказала… – вздохнула уже начавшая хмелеть Алена. – Давайте уж дальше… Покуда силы есть.
Мужик по‑хозяйски прижал Алену грудью к столбу, широкой грубой ладонью провел по телу – от плеч до бедер. Молодая красавица хрипло застонала от нахлынувшей боли: и немудрено – от самых лопаток до середины округлых плотных ляжек ее тело было густо расчерчено рваными сине‑багровыми полосами от ременной плети‑треххвостки. Шестьдесят плетей уже выстояла на правежке молодая девка – немудрено, что в горле так саднило от собственного отчаянного крика…
Подавив стон, выговорила, не в силах обернуться и глянуть на свое тело:
Мужик внимательнее оглядел спину и зад:
– Плечи вроде ничего, ляжки тож, а вот задница у тебя тугая, да и тискала ты ее вовсю… Говорил, дуреха – не жмись так сильно задом! Кожа‑то загладится, а мясо уж кое‑где и посечено.
Молодка облизнула снова ставшие сухими губы и попросила:
– Глубоко мясо не рви уж… Кто же с рваным задом возьмет…
– Так чего ж я теперь сделаю? – развел руками мужик. – Как ни крути, а сорок горячих тебе еще сыпать велено… Ладно уж, авось и мясо загладится. Зад у тебя крутой, нагуляешь. Давай, кобылка, ставай под столб заново, пройдемся еще две десятины по спине, а остальные две – уж не обессудь – еще и заднице плетей добавим. Я уж расстараюсь без оттяга драть – кожа полопается, а мясо не сильно просечется.
Девка глянула томно, с поволокой:
– Батюшко‑свет, не рвал бы ты мне задник‑то, а? Я приласкаю…
– Какая уж с тебя счас ласкальщица! На ногах едва стоишь!
– А я на коленочках. Уж постараюсь, гляди!
Мужик с сомнением почесал в бороде:
– Голосок хороший, ротик ладный, да как бы чего не вышло: тебе же сотня прописана! Сочтет дьяк опосля рубцы – беда!
– Ин так! Красиво у тя личико, девка… Отсасывай! Токмо – сейчас, а уж за то потом спинку с косым нахлестом выстегаю, кожу залохмачу вовсю – там и не разберешь, сколь всыпано – хоть две десятины, хоть одна!
– Ой, благодарение, батюшко‑свет! Ты токо не обмани, не раздирай уж задницу… – говоря, девка опустилась на колени – блестящая от пота, тугая и гибкая, качнула высокими грудями и широко, зазывно раскрыла рот…
Мужик сноровисто выпростал из штанов, примерился и медленно, постанывая от услады, сунул девке в рот. Девка руками обняла его ноги, чтобы не упасть без сил. Старалась, с хрипом вдыхала и снова плотно охватывала влажными губами, работала языком – до тех пор, пока мужик, схватив ее за волосы, буквально вогнал член в горло. Девка дернулась, закашлялась, вытолкнула и тут же тугая струя сочно ударила в глаза, в щеки. Обессиленная, она покорно стояла на коленях, зажмурив глаза и жадно дыша открытым ртом. В этой позе их и застала барыня…
X x x
– Фи… – сморщила носик Евгения (раньше – просто Глашка), дуэнья и гувернантка барыни, когда Настасья Ильинична рассказала ей о сцене в допросном сарае. Барыня, юная и весьма хорошенькая особа семнадцати годков, нервно передернула плечами:
– Ну почему же «фи!» Ты не представляешь, моя дорогая, с каким невероятным смаком эта девка… ну, понимаешь…
Евгения снова «фикнула», после чего рассердившаяся Настасья отослала ее и кликнула кого‑то из сенных:
– Чего изволите, барыня?
Марфа, крепкая быстроглазая бабенка, исполнительница нечастых, но весьма деликатных поручений барыни и верная, как цепной пес (что было проверено уже неоднократно даже покойным батюшкой), выслушала хозяйку куда более внимательно, чем Евгения, хотя тоже фыркнула:
– Ох, и срамница эта Алена! Не могла уж дотерпеть!
– Ну, может, она и вправду уж никак больше не могла – ее же плеткой!
– Вот кабы кнутом… Не, барыня‑Настасьюшка, это окромя порки в девке похоть взыграла, верно вам говорю!
– Откуда же, ее не любить привели, а пороть…
– Оттуда же! Гляди сама, свет‑Настасьюшка: конюх, мужик он видный, в бобылях ходит, девка перед ним как есть голышом крутится, во всех видах и передком и задом поворачивается, да еще наедине… Ну, как тут не разгореться девке? Вот и пыталась – и себе послабку сделать, и мужика глядишь окрутить…
– Так ведь ее плеткой, а она про похоть!
– Ой, барынька, не по годам как‑то вы говорите. Уж не гневайтесь барской милостью на меня, дуру: где же еще девке себя во всей красе показать можно? Не в постель же прыгать беспутно, а тут вроде и не она сама завлекает, а так уж извеку повелось девок стегать голыми. Опять же – на скамье только спина да зад, ну еще и ляжки видны. А та деваха у столба плетки получала – можно и передок во всей красе показать, и грудки…
– Перестань, Марфа, ну как тебе не стыдно! – раскраснелась Настасья Ильинична. – Все равно стыдно! И главное – больно же как!
– На то и секут, чтоб больно. Вот девка голышом повертится, красоту покажет – глядишь, и боль не такая…
Юная барыня торопливо махнула ей рукой – мол, иди, разговорилась тут. Но заснуть в тот вечер не могла долго…
Спустя неделю, отвечая какому‑то внутреннему томлению от осенней скуки, Настасья Ильинична тихонько подошла к боковой клети – горнице и вслушалась: коротко и резко вжикали в воздухе розги, сочно стегали голое тело, сдавленно и коротко, в такт ударам, встанывала женщина. Судя по голосу – молодая, а Настасье почему‑то захотелось, чтобы та, кто лежит сейчас на скамье, была еще и красива… как Алена, так взбудоражившая ее сознание в сенном сарае.
Плотная дверь в клети не позволяла видеть, что там происходит, но Настасья и так хорошо представляла себе голое вздрагивающее тело на лавке, мелькание прута и размах крепкой мужицкой руки.
По всему ее телу прокатилась волна странного, острого жжения – что с ней происходило, и сама понять не могла. Но снова поймала себя на мысли – как эта молодая женщина лежит там, несомненно, голая перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. И попыталась представить себя на ее месте: вздрогнула, повела плечами и… И вечером снова кликнула Марфу.
– Кто она, матушка‑барышня?
– Ну, эта… Которая в сарае… была с конюхом.
– Алена, что ли? Ну, в птичной, наверное. Она цыплятами занимается. Как подживет спина да задница, ей остаток в сорок плетей дадим – но уж по честному, вот прямо перед птичной, да и всю дворню соберу: глядеть, как срамницу эту порют!
– Нет! – решительно отрезала барышня. – Зови ее ко мне. Немедля. Я уж потом сама решу, прилюдно молодку пороть или келейно. Зови!
…Алена, потупив глаза и робко сложив руки под передником, замерла в дверях. Настасья Ильинична кивнула ей, впуская внутрь и так же кивком велела Матрене прикрыть дверь. Некоторое время молчала, разглядывая Алену: видно было, что они ровесницы, только крепостная девка уже давно созрела женской силой: покрепче в бедрах, круглей в грудях, да и была чуть повыше своей барыни.
Юная барыня неожиданно покраснела, когда сказала:
Девка удивленно взмахнула ресницами, но ослушаться не посмела и быстро скинула сарафан, затем и короткую исподнюю рубашку. Настасья нетерпеливо взяла ее за плечи и повернула спиной к себе.
Тело Алены было исполосовано густо, неровными и часто пересекающимися рядами рубцов: такие следы оставила на ней плетка‑треххвостка. Рубцы уже опали, только в тех местах, где было рассечено до крови, виднелись подсохшие корки. Полосы красовались на лопатках, на спине, обнимали весь крепкий круглый зад и спускались до середины ляжек. На боках девки они были заметнее всего – концы плетей загибались, глубоко впечатываясь в тело. Несколько густых полосок протягивались и до грудей: у столба Алена стояла с поднятыми вверх руками и не могла прикрыть груди.
– Спину и зад – понятно, – задумчиво проговорила барышня. – А почему он бил тебя и по ногам?
– По ляжкам, что ли? – удивленно переспросила девка.
– Ну да, по ляжкам, – еще раз покраснев, сбивчиво выговорила Настасья Ильинишна.
– Так ведь у столба пороли.
– Ну так, когда по ляжкам, всяко разно вертишься. По заду влупит – ну, стиснешь, вильнешь, и все. А по ляжкам – тут как танцуешь от порки, вот мужику и приятней.
– Чего зачем? – не поняла Алена.
– Зачем ему должно быть приятней? И вообще – какое тебе до него дело? Тебя порют, тебя раздели догола, тебе стыдно и больно, а ты про приятности какого там мужика думаешь!
Алена растерянно пожала круглыми плечами:
– Не знаю… Оно как‑то само получается.
– А почему… – тут юная барыня оборвала сама себя на полуслове и махнула рукой, отсылая бестолковую молодку.
Не очень прояснила ситуацию – «Зачем?» и Марфа, только хитро глянула на барыньку и предложила:
– А вот давайте я вас тихохонько к Егорке‑кучеру отведу. Он в баньке со своей Машкой завсегда после порки любится. Вона там и глянем, почему да зачем…
Настасья Ильинична вспыхнула маковым цветом и решительно топнула ножкой:
А назавтра, отвернувшись к окну, чтобы Марфа не видала пристыженных глаз, словно о давно решенном проговорила:
– Ну, и когда же мы пойдем к этому, как его, Егорке‑кучеру? До второго пришествия ваших приглашений ждать изволим?
Марфа искусно подавила даже намек на торжествующую улыбку:
– Не извольте гневаться, скажу загодя и все сделаю в лучшем виде.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Барышни и крестьянки
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Барышни и крестьянки
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.
Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.
Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.
Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.
Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.
Как позднее сказал наш поэт:
Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил И раб судьбу благословил.
По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.
До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.
В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.
Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.
– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.
Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад.
– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.
Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.
– Четверик несоленых, тремя прутьями.
Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.
Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.
Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.
– У-у-у. – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.
У-у-у. – вскинулась девка, захлебываясь слезами.
– Так ее, так – говорил барин – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы. Капельки крови
Порка анфисы в бане
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.
Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.
Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, господин Иртеньев испытывал сочувствие ко всем «уволенным в чистую» из армии.
Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание становясь будочниками в городских околодках или дворниками. Но наш служилый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.
Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк.
Как позднее сказал наш поэт:
По этой причине был любим крепостными, которые не противились интересу господина к прелестям многочисленных деревенских девок, весьма сочных телесами. Освободившись от дел хозяйственных наш герой вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине, новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.
До того провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.
В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха мужичьего пота. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.
Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, по середине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.
– Проходи, красна девица, скидай сарафан и приляг на скамеечку – молвил солдат. Перепуганная Танька взялась руками за подол сарафана, стащила его через голову и осталась в натуральном виде. Она пыталась от стыда прикрыться руками, но Александр Павлович тросточкой отвел ее руки и продолжал созерцать крепкие стати девки. Хороша была Танька с крупными титьками, плоским животом и тугими ляжками. Для полного обозрения барин той же тросточкой повернул девку спиной и осмотрел ее полный зад.
– Ложись девица. Время идет, а вас много – торопил солдат.
Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад.
– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.
Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив.
– Четверик несоленых, тремя прутьями.
Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.
Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.
Солдат половчей приноравливался, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.
– У-у-у. – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.
– Батюшка барин, прости меня окаянную! – в голос кричала девка.
Порка третей девки удивила и мудрую ключницу и камердинера Прошку, который вертелся поблизости, дабы созерцать девичьи афедроны. Барин пожелал посечь третью девку из собственных рук и обошелся с ней весьма сурово – вломил ей в зад те же два четверика солонушек, но одним жгучим прутом. А когда искричавшаяся девка встала, ей был презентован городской медовый пряник. Поротые и не поротые девки с удивлением и завистью смотрели на барский подарок. В дальнейшем такой пряник стал желанным презентом, ради коего девки сами напрашивались под розгу из собственных рук барина, но он им не потакал.
Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтобы в вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.