под крышами парижа книга
Под крышами парижа книга
Под крышами Парижа
Originally published under the title
UNDER THE ROOFS OF PARIS
Copyright © 1983 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
Originally published under the title
A DEVIL IN PARADISE
Copyright © 1956 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
All rights reserved
© И. Куберский, перевод, 2015
© М. Немцов, перевод, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
С Конрадом Мориканом меня познакомила Анаис Нин. Она привела его в мою студию на улице Вилла-Сёра в один из осенних дней 1936 года. Первое мое впечатление было далеко не блестящим. Человек этот показался мне мрачным морализатором и самодовольным эгоцентриком. От всего его существа так и веяло духом фатализма.
Он появился уже за полдень, так что мы, немного поболтав, отправились поесть в маленький ресторан на авеню де Орлеан. По виду, с которым он обозрел меню, я понял, что он мелочен и привередлив. Во время еды он не переставая говорил, что отнюдь не мешало ему наслаждаться пищей. Но это был разговор, который не только не способствует принятию пищи, а вызывает несварение желудка.
От него исходил какой-то запах, снова и снова напоминающий о себе, как я с этим ни бился. Смесь лавровишневой воды, мокрого пепла и tabac gris[1] с неуловимым ароматом изысканной парфюмерии. Позднее эти ингредиенты сольются в один безошибочно узнаваемый дух – в запах смерти.
Я и до Морикана был уже знаком с астрологическими кругами. И в Эдуардо Санчесе, кузене Анаис Нин, нашел человека огромной эрудиции, который по совету своего психоаналитика занялся астрологией, так сказать, терапевтически. Эдуардо часто напоминал мне дождевого червя – как считается, одно из самых полезных созданий божьих. Его способность к приему и усвоению пищи была поразительной. Как и у червя, его труды были прежде всего к выгоде других, а не к своей собственной. В данное время Эдуардо был поглощен изучением аспектов Плутона, Нептуна и Урана в соединении. Он с головой ушел в историю, метафизику и биографические изыскания, откапывая материалы, подкрепляющие его интуитивные прозрения. И в конце концов он начал работать над великой темой: Апокатастасисом[2].
С Мориканом я ступил в новые воды. Он был не только астрологом и ученым, настоянным на герметической философии, но и оккультистом. Во внешности его было что-то от мага. Довольно высокий, ладно скроенный, широкоплечий, массивный, с неторопливыми движениями, он мог сойти за выходца из племени американских индейцев. Ему нравилось думать, как он позднее признавался, что между именем Морикан и могиканами есть какая-то связь. В горькие минуты его лицо принимало несколько нелепое выражение, как будто он и вправду отождествлял себя с последним из могикан. В такие мгновения его квадратная голова с высокими скулами, его апатия и флегма сообщали ему образ снедаемого муками гранита.
По существу же он был натурой беспокойной, нервной, капризной и с железной волей. Раз и навсегда приняв для себя привычный ритм будней, он вел строгую жизнь отшельника или аскета. Трудно сказать, сам ли настроился на подобный образ жизни или же принял его вопреки душевному складу. Он никогда не говорил о том, как бы ему хотелось жить. Он вел себя как битый-перебитый жизнью человек, который покорился своей судьбе. Как человек, принимающий наказание легче, чем улыбку фортуны. У него была одна очень женская черта, в которой был свой шарм, но которую он эксплуатировал себе же в ущерб. Он был неисправимым денди, живущим как нищий. И живущим исключительно в прошлом.
Может, наиболее точный образ, соответствовавший ему на начальном этапе нашего знакомства, – это стоик, таскающий за собой свой склеп. Однако он был человеком многогранным, что я постепенно стал открывать для себя. Тонкокожий, крайне восприимчивый, особенно к неприятным эманациям, он мог быть переменчивым и чувствительным, как девушка шестнадцати лет. Хотя он по преимуществу не был человеком объективным, он делал все, чтобы казаться таковым – беспристрастным и справедливым. И верным, хотя, как я чувствовал, по сути своей он был предателем. Действительно, именно это неуловимое предательство и было первым, что я в нем смутно ощутил, пусть и не имея на то никаких оснований. Помню, что я сознательно изгнал данную мысль из головы, заменив ее расплывчатой идейкой насчет интеллекта под знаком вопроса.
Что сам я представлял собой для него в те начальные дни, остается в области моих догадок. Он не знал моих писаний, за исключением нескольких переведенных фрагментов, появлявшихся во французской периодике. Он, конечно, знал дату моего рождения и вскоре после нашего знакомства преподнес мне мой гороскоп. (Если не ошибаюсь, именно он обнаружил ошибку в часе моего рождения, имевшего место в полдень, а не в полночь, как я полагал прежде.)
Все наше общение шло по-французски, в котором я был не слишком силен. О чем ужасно сожалею, поскольку он был не только прирожденным рассказчиком, но и человеком с тонким слухом, человеком, который изъяснялся по-французски, как поэт. И прежде всего человеком, который любил оттенки и нюансы! Когда бы мы ни встречались, я испытывал двойное удовольствие – от получения новых знаний (не только по астрологии) и от музицирования, потому что для него язык был все равно что инструмент для музыканта. Не говоря уже о захватывающих дух анекдотах из личной жизни знаменитостей, которых я знал только по книгам.
Короче, я был идеальным слушателем. А для человека, любящего поговорить, особенно если это монолог, чтó могло быть отрадней, чем общество внимательного, жадного и благодарного слушателя!
Я также умел задавать вопросы. Плодотворные вопросы.
В общем и целом, я, должно быть, представлял собой в его глазах довольно странную тварь. Экспатриант из Бруклина, франкофил, бродяга, еще только начинающий писатель, наивный энтузиаст, впитывающий все как губка, всем интересующийся и, похоже, без руля и ветрил. Такой вот мой образ того периода сохранился в моей памяти. Но прежде всего я был существом стадным. (Чего за ним никогда не водилось.) И более того – Козерогом, хотя и другой декады. По возрасту мы разнились лишь в несколько лет.
Я, несомненно, в каком-то смысле был для него стимулом. Мои природные оптимизм и беззаботность компенсировали его врожденные пессимизм и осторожность. Я был искренен и откровенен – он сдержан и рассудителен. Я был склонен куститься во все стороны – он же, напротив, сузил круг своих интересов и сосредоточился на них всем своим существом. Он, как истинный француз, был рассудочен и логичен, я же зачастую противоречил себе и срывался с якорей.
Общей у нас была лишь основа натуры, характерная для Козерога. В своем «Miroir d’Astrologie»[3] он кратко и проницательно суммировал общие черты, определяющие тип Козерога. Под заголовком «Analogies»[4] он подает их следующим образом (привожу лишь несколько фрагментов):
«Философы. Исследователи. Колдуны. Отшельники. Гробокопатели. Нищие.
Глубина. Одиночество. Страдание.
Пропасти. Пещеры. Покинутые места».
Вот несколько различных типов Козерога, которые он приводит: «Данте, Микеланджело, Достоевский, Эль Греко, Шопенгауэр, Толстой, Сезанн, Эдгар Аллан По, Максим Горький…»
Под крышами Парижа
Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического романа. Повесть «Дьявол в раю» (представленная в новой редакции) – это своего рода притча о несостоявшемся спасении, о том, что всякое благодеяние непременно наказывается, о безуспешности диалога двух фатализмов: староевропейской астрологии и новомодного на тот момент восточного дзена. Роман «Под крышами Парижа» (публикующийся в новом переводе) – пожалуй, наиболее скандальное произведение современного классика; книгу эту, которую Норман Мейлер назвал «лучшим эротическим романом нашего времени», Миллер писал в переломном 1941 году по заказу лос-анджелесского книготорговца, получая доллар за страницу, и первоначальный тираж составил пять машинописных экземпляров.
Originally published under the title
UNDER THE ROOFS OF PARIS
Copyright © 1983 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
Originally published under the title
A DEVIL IN PARADISE
Copyright © 1956 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
All rights reserved
© И. Куберский, перевод, 2015
© М. Немцов, перевод, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Под крышами Парижа скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно
«Тропик Козерога». Величайшая и скандальнейшая книга в творческом наследии Генри Миллера. Своеобразный «модернистский сиквел» легендарного «Тропика Рака» — и одновременно вполне самостоятельное произведение, отмеченное не только мощью, но и зрелостью таланта «позднего» Миллера. Роман, который читать нелегко — однако бесконечно интересно!
«Тропик Рака». Роман Миллера, который современники называли «непристойным» и «скандальным» — мы же, потомки, можем назвать лишь гениальным. Роман, в котором отчаянная «ненормативность» лексики — всего лишь обрамление для извечной истории «кризиса середины жизни» писателя-авангардиста, медленно шалеющего от безумия своих «времени и нравов»… История любви и ненависти, история творчества — и безумия…
«Черная весна» написана в 1930-е годы в Париже и вместе с романами «Тропик Рака» и «Тропик Козерога» составляет своеобразную автобиографическую трилогию. Роман был запрещен в США за «безнравственность», и только в 1961 г. Верховный суд снял запрет. Ныне «Черная весна» по праву считается классикой мировой литературы.
«Тропик Рака» — первый роман трилогии Генри Миллера, включающей также романы «Тропик Козерога» и «Черная весна».
«Тропик Рака» впервые был опубликован в Париже в 1934 году. И сразу же вызвал немалый интерес (несмотря на ничтожный тираж). «Едва ли существуют две другие книги, — писал позднее Георгий Адамович, — о которых сейчас было бы больше толков и споров, чем о романах Генри Миллера „Тропик Рака“ и „Тропик Козерога“».
Генри Миллер – классик американской литературыXX столетия. Автор трилогии – «Тропик Рака» (1931), «Черная весна» (1938), «Тропик Козерога» (1938), – запрещенной в США за безнравственность. Запрет был снят только в 1961 году. Произведения Генри Миллера переведены на многие языки, признаны бестселлерами у широкого читателя и занимают престижное место в литературном мире.
«Сексус», «Нексус», «Плексус» – это вторая из «великих и ужасных» трилогий Генри Миллера. Некогда эти книги шокировали. Потрясали основы основ морали и нравственности. Теперь скандал давно завершился. Осталось иное – сила Слова (не важно, нормативного или нет). Сила Литературы с большой буквы. Сила подлинного Чувства – страсти, злобы, бешенства? Сила истинной Мысли – прозрения, размышления? Сила – попросту огромного таланта.
Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом». Да, прежде эти книги шокировали, но теперь, когда скандал давно утих, осталась сила слова, сила подлинного чувства, сила прозрения, сила огромного таланта. В романе Миллер рассказывает о своих путешествиях по Америке, о том, как, оставив работу в телеграфной компании, пытался обратиться к творчеству; он размышляет об искусстве, анализирует Достоевского, Шпенглера и других выдающихся мыслителей…
Шок испытали первые читатели Миллера: возможно, многие эротические сцены покажутся вам смелыми и сегодня. Впрочем, при всей своей «сексуальной агрессивности» Миллер — лирик и философ, а его романы и повести о любви — чтение отнюдь не однозначное.
Отношения между людьми, захлебывающимися в сюрреализме непонимания. Отчаяние нецензурной лексики, пытающейся выразить боль и остроту бытия.
«Нексус» — такой, каков он есть!
Александр Фалин всю жизнь кочует со стройки на стройку. Вот и сейчас он едет возглавить строительство золоторудного комбината. Александр до сих пор одинок, и возит с собой по стране фотографию девочки в школьной форме — своей первой любви. Спустя пятнадцать лет после их расставания у него наконец-то появилась надежда…
Самостоятельность их поражает воображение. Казалось бы: кто ты, собственно, есть? Крошка глины, комочек праха, пух одуванчиковый… Куда тебе лезть такому, беспомощному, чуть тепленькому, безнадежно одинокому в леденящем урагане? Найди себе закуток потише, затаись и сиди, дыши на ладони, не высовывайся, целее будешь… Ан нет, не хотят. Едва с четверенек привстав, уже норовят в демиурги. И хочешь им помочь, несмышленым: где предостеречь, где подсказать — так нет ведь, не слушают, уши затыкают! И каждый кричит: я сам. сам. уберите подсказки! Ну что тут сделаешь?
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.
Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.
Книга, которую немецкая критика восхищенно назвала «развлекательной прозой для эстетов и интеллектуалов».
Сборник изящных, озорных рассказов-«ужастиков», в которых классическая схема «ночных кошмаров, обращающихся в явь» сплошь и рядом доводится до логического абсурда, выворачивается наизнанку и приправляется изрядной долей чисто польской иронии…
Герой рассказа отправляется навестить семью своего внука и летит транзитом через незнакомый город. Забыв свою шляпу в самолете, он случайно получает чужую, на подкладке которой был записан адрес. И он отправляется по этому адресу…
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.
Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.
В повести две сюжетные линии – внутренняя и внешняя. Внешняя часть показывает безрадостную жизнь супругов Саши и Оксаны. Когда в их жизни, в наиболее сензитивном возрасте, был переломный момент, они не ухватили за хвост свою «птицу удачи», не стали воинами Христовыми. Суетная жизнь без Бога вытягивает из них все соки, с каждым годом они всё больше отдаляются друг от друга и от других людей, приближаются к аду, в их душах царят безысходность и тоска. Основная мысль этой части: без Бога жить невозможно, без Бога можно только постепенно умирать. Внутренняя часть показывает другой вариант развития событий. Экзистенциально-философский поиск приводит супругов к оккультизму, к учению «новых видящих», изложенному в двенадцатитомнике Карлоса Кастанеды, и неожиданно через это учение им открывается Христос. Прелесть следует за прелестью, Саша и Оксана падают, встают и снова падают, но постепенно научаются любить друг друга, Бога и ближних. Основная мысль этой части: искренний поиск непременно приводит человека ко Христу, через какие бы жуткие дебри ему ни пришлось пройти.
В своих воспоминаниях Ильма Ракуза следует за маленькой девочкой, какой она была сразу после окончания Второй мировой, когда оформлялись новые политические и культурные контуры Европы. Она – дочь матери-венгерки и отца-словенца. Жизнь ведет ее из словацкого городка через Будапешт, Любляну и Триест в Цюрих, а оттуда – еще дальше на Восток и на Запад: в Ленинград и Париж. Повсюду оставаясь чужой, девочка находит себя сначала в музыке, играя на фортепиано, а затем, открыв Достоевского, в литературе. И еще – в движении: в многочисленных путешествиях и прогулках. «Мера моря» – не просто воспоминания о детстве и юности. Книга воскрешает то, что осталось от соприкосновений с людьми: звуки и голоса, краски и настроения, образы и впечатления.
Под крышами парижа книга
Под крышами Парижа
Originally published under the title
UNDER THE ROOFS OF PARIS
Copyright © 1983 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
Originally published under the title
A DEVIL IN PARADISE
Copyright © 1956 by Henry Miller. The Estate of Henry Miller
All rights reserved
© И. Куберский, перевод, 2015
© М. Немцов, перевод, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
С Конрадом Мориканом меня познакомила Анаис Нин. Она привела его в мою студию на улице Вилла-Сёра в один из осенних дней 1936 года. Первое мое впечатление было далеко не блестящим. Человек этот показался мне мрачным морализатором и самодовольным эгоцентриком. От всего его существа так и веяло духом фатализма.
Он появился уже за полдень, так что мы, немного поболтав, отправились поесть в маленький ресторан на авеню де Орлеан. По виду, с которым он обозрел меню, я понял, что он мелочен и привередлив. Во время еды он не переставая говорил, что отнюдь не мешало ему наслаждаться пищей. Но это был разговор, который не только не способствует принятию пищи, а вызывает несварение желудка.
От него исходил какой-то запах, снова и снова напоминающий о себе, как я с этим ни бился. Смесь лавровишневой воды, мокрого пепла и tabac gris[1] с неуловимым ароматом изысканной парфюмерии. Позднее эти ингредиенты сольются в один безошибочно узнаваемый дух – в запах смерти.
Я и до Морикана был уже знаком с астрологическими кругами. И в Эдуардо Санчесе, кузене Анаис Нин, нашел человека огромной эрудиции, который по совету своего психоаналитика занялся астрологией, так сказать, терапевтически. Эдуардо часто напоминал мне дождевого червя – как считается, одно из самых полезных созданий божьих. Его способность к приему и усвоению пищи была поразительной. Как и у червя, его труды были прежде всего к выгоде других, а не к своей собственной. В данное время Эдуардо был поглощен изучением аспектов Плутона, Нептуна и Урана в соединении. Он с головой ушел в историю, метафизику и биографические изыскания, откапывая материалы, подкрепляющие его интуитивные прозрения. И в конце концов он начал работать над великой темой: Апокатастасисом[2].
С Мориканом я ступил в новые воды. Он был не только астрологом и ученым, настоянным на герметической философии, но и оккультистом. Во внешности его было что-то от мага. Довольно высокий, ладно скроенный, широкоплечий, массивный, с неторопливыми движениями, он мог сойти за выходца из племени американских индейцев. Ему нравилось думать, как он позднее признавался, что между именем Морикан и могиканами есть какая-то связь. В горькие минуты его лицо принимало несколько нелепое выражение, как будто он и вправду отождествлял себя с последним из могикан. В такие мгновения его квадратная голова с высокими скулами, его апатия и флегма сообщали ему образ снедаемого муками гранита.
По существу же он был натурой беспокойной, нервной, капризной и с железной волей. Раз и навсегда приняв для себя привычный ритм будней, он вел строгую жизнь отшельника или аскета. Трудно сказать, сам ли настроился на подобный образ жизни или же принял его вопреки душевному складу. Он никогда не говорил о том, как бы ему хотелось жить. Он вел себя как битый-перебитый жизнью человек, который покорился своей судьбе. Как человек, принимающий наказание легче, чем улыбку фортуны. У него была одна очень женская черта, в которой был свой шарм, но которую он эксплуатировал себе же в ущерб. Он был неисправимым денди, живущим как нищий. И живущим исключительно в прошлом.
Может, наиболее точный образ, соответствовавший ему на начальном этапе нашего знакомства, – это стоик, таскающий за собой свой склеп. Однако он был человеком многогранным, что я постепенно стал открывать для себя. Тонкокожий, крайне восприимчивый, особенно к неприятным эманациям, он мог быть переменчивым и чувствительным, как девушка шестнадцати лет. Хотя он по преимуществу не был человеком объективным, он делал все, чтобы казаться таковым – беспристрастным и справедливым. И верным, хотя, как я чувствовал, по сути своей он был предателем. Действительно, именно это неуловимое предательство и было первым, что я в нем смутно ощутил, пусть и не имея на то никаких оснований. Помню, что я сознательно изгнал данную мысль из головы, заменив ее расплывчатой идейкой насчет интеллекта под знаком вопроса.
Что сам я представлял собой для него в те начальные дни, остается в области моих догадок. Он не знал моих писаний, за исключением нескольких переведенных фрагментов, появлявшихся во французской периодике. Он, конечно, знал дату моего рождения и вскоре после нашего знакомства преподнес мне мой гороскоп. (Если не ошибаюсь, именно он обнаружил ошибку в часе моего рождения, имевшего место в полдень, а не в полночь, как я полагал прежде.)
Все наше общение шло по-французски, в котором я был не слишком силен. О чем ужасно сожалею, поскольку он был не только прирожденным рассказчиком, но и человеком с тонким слухом, человеком, который изъяснялся по-французски, как поэт. И прежде всего человеком, который любил оттенки и нюансы! Когда бы мы ни встречались, я испытывал двойное удовольствие – от получения новых знаний (не только по астрологии) и от музицирования, потому что для него язык был все равно что инструмент для музыканта. Не говоря уже о захватывающих дух анекдотах из личной жизни знаменитостей, которых я знал только по книгам.
Короче, я был идеальным слушателем. А для человека, любящего поговорить, особенно если это монолог, чтó могло быть отрадней, чем общество внимательного, жадного и благодарного слушателя!
Я также умел задавать вопросы. Плодотворные вопросы.
В общем и целом, я, должно быть, представлял собой в его глазах довольно странную тварь. Экспатриант из Бруклина, франкофил, бродяга, еще только начинающий писатель, наивный энтузиаст, впитывающий все как губка, всем интересующийся и, похоже, без руля и ветрил. Такой вот мой образ того периода сохранился в моей памяти. Но прежде всего я был существом стадным. (Чего за ним никогда не водилось.) И более того – Козерогом, хотя и другой декады. По возрасту мы разнились лишь в несколько лет.
Я, несомненно, в каком-то смысле был для него стимулом. Мои природные оптимизм и беззаботность компенсировали его врожденные пессимизм и осторожность. Я был искренен и откровенен – он сдержан и рассудителен. Я был склонен куститься во все стороны – он же, напротив, сузил круг своих интересов и сосредоточился на них всем своим существом. Он, как истинный француз, был рассудочен и логичен, я же зачастую противоречил себе и срывался с якорей.
Общей у нас была лишь основа натуры, характерная для Козерога. В своем «Miroir d’Astrologie»[3] он кратко и проницательно суммировал общие черты, определяющие тип Козерога. Под заголовком «Analogies»[4] он подает их следующим образом (привожу лишь несколько фрагментов):
«Философы. Исследователи. Колдуны. Отшельники. Гробокопатели. Нищие.
Глубина. Одиночество. Страдание.
Пропасти. Пещеры. Покинутые места».
Вот несколько различных типов Козерога, которые он приводит: «Данте, Микеланджело, Достоевский, Эль Греко, Шопенгауэр, Толстой, Сезанн, Эдгар Аллан По, Максим Горький…»