плачь за стеной рассказ
Плачь за стеной рассказ
Людмила Стефановна Петрушевская
Один человек лежал в больнице, он уже выздоравливал, но чувствовал себя еще плоховато, особенно по ночам. И тем более ему мешало, что за стеной все ночи подряд кто-то разговаривал, женщина и мужчина.
Чаще всего говорила женщина, у нее был нежный, ласковый голос, а мужчина говорил редко, иногда кашлял.
Эти разговоры очень мешали нашему больному спать, иногда он вообще под утро выходил из палаты, сидел в коридоре, читая газеты.
Ни днем, ни ночью не прекращался за стеной этот странный разговор, и наш выздоравливающий начал уже думать, что сходит с ума, тем более что, по его наблюдениям, никто никогда не выходил из палаты.
Во всяком случае, дверь туда постоянно была закрыта.
Больной стеснялся пожаловаться на шум, только говорил, что плохо со сном, и лечащий врач отвечал: ничего, скоро вы поправитесь, дома все пройдет.
А надо сказать, что дома этого больного никто не ждал, родители его давно умерли, с женой он разошелся, и единственным живым существом в его доме был кот, которого теперь приютили соседи.
Больной выздоравливал медленно, жил с заложенными ушами, но и сквозь затычки он слышал все тот же разговор, тихий женский голос и иногда мужской кашель и два-три слова в ответ.
Кстати, сам больной уговаривал себя, что если бы он хотел спать, то заснул бы в любых условиях, и все дело просто в том, что пошаливают нервы.
Однажды вечером наш болящий вдруг ожил: разговор за стеной прекратился.
Но тишина длилась недолго.
Больной вышел в коридор, не в силах больше лежать.
Он тут же увидел, что дверь в соседнюю палату, против обыкновения, распахнута настежь, и там находится несколько врачей: один склонился над постелью, где виднелся на подушке бледный профиль спящего мужчины, другие присели около лежащей на полу женщины, а по коридору бежит медсестра со шприцем.
Наш больной (его звали Александр) начал беспокойно ходить взад и вперед мимо открытых дверей соседней палаты, что-то его притягивало к этим двум людям, которые как будто одинаково спокойно спали, с той только разницей, что мужчина лежал на кровати, а женщина на полу.
Задерживаться у дверей было неудобно, и больной стоял у дальнего окна, наблюдая за кутерьмой.
Вот в палату завезли пустую каталку, вот она медленно выехала обратно в коридор, уже с грузом, на ней лежала та самая женщина, и мелькнуло опять это спящее женское лицо, спокойное и прекрасное.
Надо сказать, что Александр знал толк в женской красоте и не единожды наблюдал свою бывшую жену у зеркала (перед походом в гости, например).
И каждый раз, видя очередную волшебницу (бриллиантовые глаза, полуразвернутый бутон розы под носом), он представлял себе это лицо перед зеркалом в виде белого, маслянистого блина с дыркой на том месте, где потом будет роза, и с двумя черными отверстиями там, куда затем вставят бриллианты.
Но тут, в больничном коридоре, Александра как будто кто-то ударил в самое сердце, когда мелькнуло это чужое женское лицо, лежащее на плоской подушке.
Печальное, бледное, простое и безнадежно спокойное, оно быстро исчезло за спиной санитара, а потом задвинулись двери лифта, и все кончилось.
Затем операция с каталкой повторилась, но на сей раз провезли чье-то тело, укрытое с головой.
Тут Александр понял, что это умерший из соседней палаты.
Наш больной, по природе человек молчаливый, ни о чем не стал спрашивать медсестру, которая пришла к нему утром ставить градусник.
Пускай бы они говорили так вдвоем все время, думал несчастный Александр, а теперь за стеной такая могильная тишина, что ломит в ушах.
Утром, после ухода медсестры, он услышал в соседней палате два резких, крикливых голоса, что-то брякало, стучало, ездило.
Слышимость была прекрасная.
— Почему я знаю, потому что медсестры у нее что-то купили, холодильник и пальто и много чего, по дешевке.
Она даже цену не назначала: сколько, мол, дадите, столько и возьму.
— А я в тот день вышла в ночь, они уже все разобрали.
Плачь за стеной рассказ
…И начну я тихо сборы, влезу в обувь и в пальто, робко выйду в спящий город, чтоб воскликнуть: «Плачет кто?!»
Тополя отцвели. Жил я теперь с открытыми окнами. Редкие пушинки, не прибитые ретивым дождем, все еще проникали в комнаты, напоминая собой очумелых, бесстрастных мух, лунатически передвигавшихся вдоль шкафов с книгами.
Мои домашние проживали в эту пору на юге. Сам я на юге летом находиться не любил: убивала жара. Море я знал разве что по литографиям с картин Айвазовского. Плавать никогда не умел. Соленого вкуса воды не переносил. Из всех южных прелестей нравился мне запах морского ветра, да и тот с каждым годом все настойчивее вытеснялся запахом гниющих водорослей.
Еще больше, чем вода, отвращала меня от юга сама южная земля и все, что на ней: серые каменюки, серая пыль, серая твердокожая растительность, припудренная этой пылью, тяжелый солнечный свет, лежащий на всем, как позолота на куполе Исаакиевского собора. Не припомню, чтобы когда-нибудь снился мне южный ландшафт.
И все же чему как не морю обязан я летней свободой: двадцать каменно-прохладных дней, проведенных в городской квартире наедине с собой, — подарок судьбы бесценный. Это были дни осознанного блаженства. Именно тогда человек становится по-настоящему взрослым, когда бессемейное, всухомятку, одиночество начинает воспринимать как подарок.
В доме у нас (в основном заслуга стариков родителей) скопилось немало хороших книг. Прежде, то есть по молодости, когда я не знал настоящей цены книгам, я их помаленьку продавал, делая из каких-нибудь тонюсеньких, невесомых гумилевских «Романтических цветов» настоящий праздник — с пивом, ветчиной, болгарскими сигаретами и первобытным ликованием организма, заполучившего внеочередную радость.
Несколько позже, когда книги у нас стали чуть ли не конвертируемой валютой, я их помаленьку скупал. Скупал и ставил на прежнее место. Случалось, что приходила книжечка-возвращенка из нашей библиотеки, помеченная отцовскими инициалами и захватанная моими подростковыми пальцами в черничном варенье.
А еще позже или теперь, когда жить мне стало заметно труднее и тревожнее (труднее передвигались ноги по земле, туже сгибалась спина в пояснице, реже появлялась улыбка на губах, особенно по утрам, на выходе из сна; тревожнее — от ощутимой близости рыхлой земельки, от расстанных надгробных речей над уходящими сверстниками), когда пришло осознание не просто временного, «гастролирующего» одиночества, но одиночества стационарного, плотного, густого, которое при употреблении было уже бессмысленно взбалтывать, — вот тогда-то со мной, по отношению к книгам, произошли обнадеживающие перемены: я стал их читать. Особенно в порожние июльские ночи.
Сейчас уже не вспомню, что именно читал я в тот все еще светлый северный вечер, незаметно, как бы через край перелившийся в белесую ночь; скорей всего что-нибудь о Чехове: только что появились воспоминания о нем его современников, и читать об этом человеке, прирожденном оптимисте, даже юмористе, срезанном в разгар восхищения жизнью и любви к ней беспощадной болезнью, было не просто интересно, но… страшно. Под замирание сердца. Особенно — в сумерках, когда в конце июля, часам к двенадцати, ночь за окном становится темно-синей, будто чернила, которыми писались рассказы в чеховские времена.
Дом к этой затишной поре переставал звучать: все реже скулили водопроводные краны и рушилась вниз по трубам использованная вода, все умиротвореннее поскрипывала над моей головой чья-то неразношенная кровать, все вязче становилась за стеной (почти не просачивалась) чья-то вялая, сдобренная снотворными таблетками, брань, все бесцветнее, а значит, и бессмысленнее делался чей-то хитренький, как бы тлеющий смех ниже этажом. Последние трамваи за окном уже не просто ездили, но — проносились: вагоновожатому все уже осточертело, кроме видения родимого дивана, о котором он мечтал, как мои домашние в зимнюю пору — о юге.
Когда ты в квартире один и тебе не хочется спать, можно сделать какую-нибудь незначительную, но желанную глупость. Скажем, сварить кофе и не выпить его из боязни заполучить бессонницу. Не выпить, но вдоволь нанюхаться его аромата, как кот валерьянки.
Отложив Чехова, поплелся я на кухню и начал набирать воду в ковшик, чиркнул спичкой по коробку и в тот же миг услыхал за окном чей-то плач. Скорей всего женский. Достаточно громкий, как-никак ночь на дворе, отчетливый плач. Хотя и не развязный — обузданный. Похоже, сдерживали его из последних сил, но он таки просачивался из-под ладоней в ночной воздух.
«Ладненько…»— поразмыслил я вслух и решил все же сварить кофе, заставив себя отвлечься от посторонних сдавленных всхлипываний за окном.
Я подумал, на улице плач — большая редкость (люди в основном плачут в домах).
Плач за окном перешел в жалкие всхлипывания, и я уже было успокоился в надежде, что пронесло, как вдруг всхлипывания сменились судорожными рыданиями, и стало ясно: выхода в ночь не миновать. Так пришло решение.
Жил я на самой окраине — вдоль шоссе, которое устремлялось из города строго на юг. Шоссе было обсажено тополями, и они в пору своего цветения нещадно дымили назойливым пухом. Особенно в часы господства северо-западных ветров, приносящих осенний подъем воды в Неве и во всей системе городских каналов, а летом — подъем пуха, сваливаемого этим ветром в сторону моего девятиэтажного дома.
Кухня и две «женские» комнаты нашей квартиры выходили окнами на жилой массив, на просторные дворы-скверы, где тополя не успевали подрасти, как их уже ломали хищные мальчики нашего квартала; окна моей комнаты еыходили на пустырь, и в отличие от сиявшего огнями жилмассива не имели перед собой на расстилавшейся равнине ни единой светящейся лампешки. Так что ближе к осени и особенно в зимнюю пору окно моего кабинетишки выходило как бы в черное море, именно с маленькой буквы — черное.
Именно оттуда, от этого здания, и доносился сейчас обеспокоивший меня плач. Нужно сказать, что замок (будем для краткости величать постройку именно так) неизменно служил убежищем для романтически настроенных подростков, для одутловатых граждан более зрелого возраста, употреблявших в извивах и закутках сооружения свои вредоносные напитки. Подростки оставляли на стенах бетонного утеса безграмотные надписи типа «Зинит победит!», расписываясь в невежестве: «Валера руку приложил»; летописцы старшего поколения, из «красных носов», метили здание иным способом.
Когда-то, лет восемь тому назад, в пору увлечения дочери собаководством, мы в семье завели шикарного королевского пуделя редкой палевой масти, дали ему кличку Принцепс, купили поводок, шлейку и вывели его гулять на пустырь, под стены замка. Там Принцепс моментально подхватил чумку, и, как мы ни старались, спасти песика не удалось: поздно спохватились. Он умирал у меня под письменным столом. Долго умирал. Сперза у него отнялись лапы — не все сразу, примерно по одной лапе в неделю; затем Принцепс последний раз с великим трудом приподнял морду, чтобы взглянуть на меня — точнее, попрощаться со мной: голова его глухо стукнулась о паркет, чтобы уже не подняться никогда.
Плач за стеной из смеха, или Ночное странствие ума. Часть 1 Текст
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Владимир родился в 1950 году в Ленинграде – журналист, поэт, философ, переводчик, член Союза писателей Санкт-Петербурга, представитель Клуба русских писателей при Колумбийском университете, автор 16 книг.
Владимир Шали начал писать еще в 1970-е гг., однако, его первая книга стихов «Свобода зрения» была опубликована лишь в 1990 году в издательстве «Художественная литература». Год спустя в знаменитой серии «Библиотека поэта» вышел его перевод «Эпос народов Коми». Затем были изданы стихотворные сборники «История одного молчания» и «Свобода исчезновения».
С середины 1990-х гг. центральной темой творчества Шали является древний Египет в его мифологическом и мистическом ключе. Именно Египту и его магическим традициям и божествам были посвящены такие книги как «История Разделенного сада», «Бог невозможного», «Пространство предчувствия», которые вышли в издательстве «ИД „Стелла“. Сам автор видит в них части единого цикла, называемого им „Неразличённый Египет“.
Владимир Шали является основателем Союза возрождения религии Древнего Египта и использует в своих книгах вместо знаков препинания лишь тире (а в последних своих произведения знак плюс +), которые служат единственными пунктуационными разделителями в его текстах.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Плачь за стеной рассказ
Стена Плача (повести и рассказы)
Где она? В этом маленьком дворике на Новосельской, с каштаном, разросшимся выше двухэтажного флигеля, мраморном колодце, сверху забитом досками, и бельем, висящим поперек двора?
К какой стене примкнуть? К той, где из открытого окна, распевая горло, накатывается на весь двор: «А-а, а-а-а…», или к той, где кормит куклу семечками четырехлетняя леди?
И к той, и к другой стене с интервалом в два дня подошел автобус, и с тяжелыми баулами, торопливо раздаривая соседям оставшуюся утварь, наспех распивая траурное шампанское, и от той, и от другой стены рухнул в автобус осколок Великого Исхода.
Железная табличка в подъезде с указателем ранее проживавших в доме жильцов – мемориальная доска. По живым.
– Посмотрите, что она мне сыплет на голову?! – неизвестно к кому вопрошает визгливый женский голос. – О! – торгующая виноградом женщина отскакивает в сторону, задирает голову и машет кулаком…
Подметавшее балкон «О» быстро прячется в комнате. Посланные вслед залпы летят в воздух, бесследно растворяясь в плотных слоях атмосферы.
«О» не безлико. Оно появляется вскоре на балконе третьего этажа в виде полногрудой женщины в сиреневом трико и белом, шитом на заказ лифе, с ведром воды и ультиматумом:
– Я тебе вылью сейчас ведро на голову! Ты уберешься со своим виноградом или нет?!
Оцинкованное ведро угрожающе накреняется, в то время как задравшая голову продавщица беспомощно разводит руками, пытаясь объяснить, что ее поставили торговать виноградом именно здесь.
– А у меня из-за твоего винограда пчелы на третьем этаже! Я вся хожу искусанная! – не желает сдаваться «О». – Я тебе в последний раз говорю! – И уходит в комнату, удовлетворенная величием своей угрозы.
Продавщица, с утра тихо мечтающая о небольшом дождике, миролюбиво садится на пустой ящик, выслушивая сочувственные реплики рядом торгующих коллег.
– Как тебе нравится, ей пчелы мешают?!
– Дать ей по рылу, чтобы она успокоилась…
– Оно мне надо с ней связываться, – ободренная сочувствием, отвечает продавщица. – Пусть живет…
– При такой жаре могла бы и вылить стаканчик. Ничего бы с ней не случилось. Руки бы не отсохли, – комментирует переговорный процесс покупатель.
Он протягивает продавщице целлофановый кулек.
– Два килограмма. Только сделайте как себе.
– У нее, наверно, сахар, раз к ней пчелы липнут, – отбирает продавщица красивые гронки. – Ваша жена будет довольна.
– Так ты уберешься уже или нет?! Или я вызову милицию, что ты торгуешь не на своем месте! – вновь включается третий этаж.
– Женщина! Вам что там, наверху, нечего делать?! – вступается за продавщицу покупатель. – Она же не сама сюда встала!
Через час, когда тропический ливень мгновенно навалился на город и от грозовой канонады затрещали барабанные перепонки, на балконе третьего этажа вновь появилась «О».
– Ты еще не околела?! – кричит она съежившейся продавщице и помахав складным японским зонтиком, бросает его на лоток.
Та смеется, прячась под зонтиком:
– Спасибо! Не дождетесь!
Открываю глаза. Атлантический океан тихо плещется у ног моих. За спиной круглое здание Нью-Йорк Аквариума, бордвок – широкий деревянный настил, окантовывающий знаменитые Кони Айлэнд и Брайтон Бич пляжи, и потный воздух Южного Бруклина.
Бордвок, пограничная полоса «город-океан» – Приморский бульвар дотелевизионной Одессы – вечерами усыпан осколками Великого Исхода.
– Дэвид, ты будешь слушаться бабушку или останешься без Диснейленда!
Четырехлетний Дэвид пытается на роликовых коньках исполнить пируэт, падает, встает, бабушка хватает его за руку:
– Посмотри на этого ребенка, что он вытворяет!
Дэвид, тщетно пытаясь вырваться, использует все средства:
– А я съем твои фудстэмпы! – и для верности показывает язык.
– Мама, оставь его, – вмешивается дочь, – пусть падает – лучше спать будет.
На другой день «О» спускается за зонтиком и продавщица возвращает его с благодарностью: «Возьми абрикосу. Я дам тебе как на Привозе».
– Спасибо, я уже сделала базар в десять утра.
– Все равно возьми – у меня дешевле. Такой абрикос на улице не валяется.
И они расстаются как лучшие подруги.
Южный Бруклин – осколок стены.
Энтони, двухлетний американец, на это не реагирует. Мама зовет его Антошкой, и он смеется рыжими глазами, не зная еще своего подлинного имени. Как и языка, который станет для него родным. Что ждет внуков его? Новый Исход? И новая Стена? Не приведи, Господи, если что-нибудь еще во власти Твоей.
Балуясь, собака перепрыгивала с облака на облако и на все Нюмкины крики: «Чита, вернись!» не слушаясь, радостно визжала и оглядываясь, не потерять бы хозяина, прыгала дальше. И сорвалась. Это ведь только снизу кажется, что облака висят над крышей. На самом деле они висят очень высоко и прыгать по ним небезопасно.
Безжизненное тело Читы после удара о землю растеклось по асфальту. Нюмка стоял рядом, боясь к ней прикоснуться, вертел ненужный уже ошейник и плакал.
– Сам виноват. Нечего собаку без ошейника отпускать, – назидательно поучал Нюмку солидный мужчина. – Я даже кошку прогуливаю на поводке, – и в доказательство сказанному он вытащил из кармана и показал окружающим кожаный ремешок. – Вот. Сам смастерил. Кошейник называется.
– Как? Как!? – непонимающе воскликнула тугоухая старушка.
– Раз коту одевается на шею, значит, кошейник, – гордо пояснил мужчина.
– Ну, ты изувер! – возмутился доселе молчавший прохожий. – Где это видано, чтобы кошку водили на поводке! Кошка же гордый зверь! Она от природы гуляет сама по себе!
Нюмка медленно отошел от бурно дискутирующей толпы и с ненавистью посмотрел на затянувшееся облаками небо.
– Всегда бы так… И Чита не сорвалась бы… Прыгала бы себе и прыгала…
Солнечный луч раздвинул шторки, молча показал ему кукиш и, опасаясь Нюмкиного гнева, быстро скрылся за облаками. Нюмка пригрозил ему кулаком и поплелся домой.
Он вспоминал, что назван в честь папиного брата, погибшего в Одессе осенью сорок первого, и размышлял: «Если, как говорит мама, душа ТОГО Нюмки вселилась в него в августе шестидесятого, то Читина, тоже безвинно погибшая, в кого вселится она? И когда?»
Из окна 104-го этажа Всемирного торгового центра Манхэттен как на ладони. Но это только в солнечный день.
В пасмурный облако подкрадывалось к окну пуховым балконом, и Нюмке, для того чтобы увидеть Манхэттен, надо было сделать только один шаг – и полететь. Как на ковре-самолете.
Он так и делал, когда хотел отвлечься на пару минут от компьютера и расслабиться. Cпускаться на лифте вниз, а затем мучительно долго подыматься вверх – утомительное занятие – и зачем, когда есть облака, по которым можно скакать и скакать… Как некогда Чита.
Утро 11 сентября было необычайно солнечным, и облака попрятались в тень. Нюмка не знал этого, и когда весь этаж утонул в облаке, непривычно едком и угарном, шагнул, как обычно, в окно.
Плач за стеной из смеха или Ночное странствие ума. Часть 1
Скачать книгу в формате:
Аннотация
Владимир родился в 1950 году в Ленинграде – журналист, поэт, философ, переводчик, член Союза писателей Санкт-Петербурга, представитель Клуба русских писателей при Колумбийском университете, автор 16 книг.
Владимир Шали начал писать еще в 1970-е гг., однако, его первая книга стихов «Свобода зрения» была опубликована лишь в 1990 году в издательстве «Художественная литература». Год спустя в знаменитой серии «Библиотека поэта» вышел его перевод «Эпос народов Коми». Затем были изданы стихотворные сборники «История одного молчания» и «Свобода исчезновения».
С середины 1990-х гг. центральной темой творчества Шали является древний Египет в его мифологическом и мистическом ключе. Именно Египту и его магическим традициям и божествам были посвящены такие книги как «История Разделенного сада», «Бог невозможного», «Пространство предчувствия», которые вышли в издательстве «ИД „Стелла“. Сам автор видит в них части единого цикла, называемого им „Неразличённый Египет“.
Владимир Шали является основателем Союза возрождения религии Древнего Египта и использует в своих книгах вместо знаков препинания лишь тире (а в последних своих произведения знак плюс +), которые служат единственными пунктуационными разделителями в его текстах.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Отзывы
Популярные книги
Убить пересмешника
Колин Кэмпбелл, Томас Кэмпбелл Китайское исследование. Результаты самого масштабного исследования.
Китайское исследование. Результаты самого масштабного исследования связи питания и здоровья
Я посвящаю эту книгу своим родителям Вступление Моя книга — это руководство по личным взаимоотнош.
Мужчины любят стерв. Руководство для слишком хороших женщин
Русскоязычная версия книги «Гарри Поттер и Проклятое дитя» (полностью) от замечательной команды пе.
Гарри Поттер и проклятое дитя
Сто тысяч лет назад Homo sapiens был одним из как минимум шести видов человека, живших на этой пла.
Sapiens. Краткая история человечества
«Волшебные твари и где их искать» — это учебник по уходу за домашними животными, обязательный для вс.
Фантастические звери и места их обитания
Приветствуем тебя, неведомый ценитель литературы. Если ты читаешь этот текст, то книга «Плач за стеной из смеха или Ночное странствие ума. Часть 1» небезосновательно привлекла твое внимание. Одну из важнейших ролей в описании окружающего мира играет цвет, он ощутимо изменяется во время смены сюжетов. Что ни говори, а все-таки есть некая изюминка, которая выделяет данный masterpiece среди множества подобного рода и жанра. Благодаря динамичному и увлекательному сюжету, книга держит читателя в напряжении от начала до конца. Создатель не спешит преждевременно раскрыть идею произведения, но через действия при помощи намеков в диалогах постепенно подводит к ней читателя. С первых строк понимаешь, что ответ на загадку кроется в деталях, но лишь на последних страницах завеса поднимается и все становится на свои места. Актуальность проблематики, взятой за основу, можно отнести к разряду вечных, ведь пока есть люди их взаимоотношения всегда будут сложными и многообразными. Грамотно и реалистично изображенная окружающая среда, своей живописностью и многообразностью, погружает, увлекает и будоражит воображение. Казалось бы, столь частые отвлеченные сцены, можно было бы исключить из текста, однако без них, остроумные замечания не были бы столь уместными и сатирическими. Развязка к удивлению оказалась неожиданной и оставила приятные ощущения в душе. Произведение, благодаря мастерскому перу автора, наполнено тонкими и живыми психологическими портретами. «Плач за стеной из смеха или Ночное странствие ума. Часть 1» читать бесплатно онлайн можно неограниченное количество раз, здесь есть и философия, и история, и психология, и трагедия, и юмор…
Новинки
Я выиграл её в карты. Такая нежная, неискушенная и жаждущая романтики, она стоила мне всего пол-ляма.