Ойра что это значит

Ойра что это значит

При беглом взляде на картину люди малообразованные и чуждые искусству сразу же обращают внимание на то, что на праздничном столе европейских художников, буквально заставленном бутылками, практически нет никакой закуски. Люди с более тонкой организацией души (иногда они с гордостью именуют себя «антипатриотами») наперебой и с нескрываемой завистью цитируют одну и ту же удачную фразу:

— «Уют» — стиль жизни датчан и эмблема страны. Они обожают уют, и датский уют невозможно экспортировать. Этому уюту подражать невозможно — для него нужна благодатная атмосфера и умение смотреть на жизнь, исходя из датских «пропорций». Для «датского» уюта нужно отрешиться от мировых проблем, наслаждаться солнцем, природой, дружелюбием. Жизнью.

В настоящее время картина Педера Крёйера находится в Швеции, в Музей искусств Гётеборга. Впрочем, речь ведь у нас пойдёт не о картине, а о танце или, если угодно, о песне — о песне, слова которой очень легко запомнить.

Не знаю, есть ли где более короткий песенный текст. Более короткий и более, на первый взгляд, бессмысленный… Впрочем, судите сами. Эта грамзапись была сделана в Москве летом 1910 года:

Откуда взялась эта песня, кто её автор и что означает это странное слово «ойра» — никто не знает даже и теперь. Но факт остаётся фактом: примерно к 1910 году на бескрайних просторах Российской империи мелодия «Ойры» была, как говорится, у всех на слуху — в первую очередь, на территории Польши, в Белоруссии, в Прибалтике и на Украине.

Всегда чуткие к запросам публики, звукозаписывающие фирмы одну за другой выпускали пластинки с различными записями «Ойры», причём ориентировались они, по-видимому, на очень широкую и не слишком взыскательную городскую публику, любителей кадрили и синематографа. Едва ли мелодия «Ойры» звучала в аристократических салонах, но вот в мещанской среде она была, кажется, чрезвычайно популярна и без труда узнаваема.

Зачастую даже ноты не требовались — мелодия «Ойры» запоминается почти столь же легко, как и её незатейливый и непонятный «текст». Не требовались ноты, скажем, Василию Малявкину, руководителю дуэта гармонистов в Москве, записавшего летом 1910 года «Ойру» для Зонофона. Не нужны были никакие ноты и вдове греческого подданного мадам Валиадис, содержавшей летом-осенью того же года «синематограф-иллюзион» в Одессе:

В бывшей столовой, оклеенной старыми обоями с букетами, узкой и длинной, как пенал, перед каждым сеансом возле маленького экрана стал появляться любимец публики Зингерталь. Это был высокий, тощий еврей в сюртуке до пят, в пожелтевшем пикейном жилете, штучных полосатых брюках, белых гетрах и траурном цилиндре, надвинутом на большие уши… Затем мадам Валиадис в шляпке со страусовыми перьями, в длинных перчатках с отрезанными пальцами, чтобы люди могли видеть её кольца, садилась за ободранное пианино, и под звуки матчиша и «Ой-ра, ой-ра!» начинался сеанс.

Это строки из романа Валентина Катаева «Хуторок в степи». Катаев, как известно, с фотографической точностью фиксировал малейшие нюансы одесского быта того времени, и уж если он поставил «Ойру» в один ряд со сверхпопулярным тогда матчишем — значит, так оно и было…

Трудно сказать, сопровождалась ли «Ойра» в исполнении мадам Валиадис также ещё и выкриками Гаврика «ой-ра, ой-ра!» — в конце концов, одесская публика приходила в «Биоскоп Реалитэ» вовсе ведь не на концерт. К тому же, «Ойра» воспринималась публикой больше как танец (а и правда — что там петь-то?), и уж если людям хотелось потанцевать, то где-нибудь в городском саду их ждало не «ободранное пианино», а куда как более качественное исполнение. Вот, например, как это (скачать):

Общество «Экстрафон» было основано в Киеве и первую свою пластинку выпустило в конце 1911 года. Оно специализировалось на выпуске грампластинок с записями народной и танцевальной музыки (не только русской, но и малороссийской, еврейской, грузинской, армянской, народов Кавказа и т. д.), а также произведений, как теперь сказали бы, эстрадного жанра — бесчисленных романсов, комических сценок, мелодекламаций, куплетов, частушек, шансонеток и т. п.

И вот в этом славном ряду нашла своё почётное место и наша «Ойра». Причём «Экстрафон» записал её даже в трёх вариантах, от № 1 до № 3. Мелодия номера один — это то, что мы уже слышали и знаем. Мелодии двух других номеров даже отдалённо её не напоминают. Объединяя все три номера под одним названием, «Экстрафон», по-видимому, полагал, что «Ойра» представляет собой нечто большее, чем просто какая-то отдельная песня (или, скажем, танец), — состояние души, что ли.

Командиром лейб-гвардии Волынского полка в ноябре 1909 года был, между прочим, недавний полковник (а теперь уже и генерал) по фамилии Турбин, впоследствии один из деятелей Белой гвардии, комендант крепости Севастополь у Врангеля. Ирония судьбы, конечно, но само это сочетание — «полковник Турбин» — невольно возвращает нас из Варшавы в Киев. А оттуда уж и до Одессы недалеко: интересно, как там идут дела у предприимчивой вдовы греческого подданного, с таким блеском исполнявшей «Ойру» в полутёмном зале синематографа.

Увы, дела у мадам Валиадис как-то не сладились, хотя поначалу, привлекаемая, в том числе, и звуками «Ойры» (а почему бы и нет, в самом деле?), публика валом валила в «Биоскоп Реалитэ».

… Но жадной вдове этого показалось мало. Зная, что публика любит политику, она приказала Зингерталю подновить свой репертуар чем-нибудь политическим и подняла цены на билеты. Зингерталь сделал мефистофельскую улыбку, пожал одним плечом, сказал «хорошо» и на следующий день вместо устаревших куплетов «Солдаты, солдаты по улицам идут» исполнил совершенно новые, под названием «Галстуки, галстучки».

Прижав к плечу своим синим лошадиным подбородком крошечную, игрушечную скрипку, он взмахнул смычком, подмигнул почечным глазом публике и, намекая на Столыпина, вкрадчиво запел:

после чего сам Зингерталь в двадцать четыре часа вылетел из города, мадам Валиадис совершенно разорилась на взятки полиции и была принуждена ликвидировать свой иллюзион, а Гаврик получил лишь четвёртую часть того, что он заработал.

Вот так, в постоянных творческих муках и неизменных взятках полиции, зарождалась отечественная эстрада. «У нашего премьера ужасная манера» … Не будем повторять роковых ошибок мадам Валиадис и постараемся обойтись вовсе без политики, хотя в разговоре о знаменитой и загадочной «Ойре» обойтись без эстрады, без её зачинателей и первопроходцев — всё равно не получится.

Москва — Одесса — Киев — Варшава — Киев — Одесса… И снова Москва.

«Всё, что эстрадой мы с вами зовём…»

Предприимчивая и жадная вдова греческого подданного отнюдь не была у нас первой, кто пытался произвести смелый переворот в технике и превратить немой синематограф в звуковой. Первым был алжирский француз по фамилии Омон (или, по некоторым источникам, Саломон). Именно он ещё в 1902 году продемонстрировал в Москве технические возможности совместить кино и звук. По сути, он стал в России основателем не только звукового кино, но и кинопроката как бизнес-проекта. Но знаменит Омон был в Москве не своими кинодостижениями, а организацией крупных (можно сказать, «эстрадных») площадок, где очарованная московская публика с восторгом принимала выступления тех, за кем уже в то время прочно закрепилось название — «шансонетки».

Предприимчивый месье Омон повёл в Москве дело с куда большим размахом, чем мадам Валиадис в Одессе. Ценители высокого театрального искусства кипели от негодования, но ничего не могли поделать с популярным в Москве «театром Омона», смело переносившим на благодатную российскую почву европейские ценности и традиции. Долгое время одной из площадок для сомнительных представлений являлось здание в Камергерском переулке, куда в том же 1902 году, сменив «театр Омона», переместился Московский Художественный театр. По этому поводу Станиславский выразил свою благодарность Савве Морозову, благодетелю МХТ, такими словами:

Практически изучив когда-то чуждое Вам дело, Вы, вместе с Вашими сотрудниками, превратили в течение нескольких месяцев вертеп разврата в изящный храм искусства.

Спустя пять лет, запутавшись в долгах и во взятках полиции, месье Омон бежал за границу, оставив в Москве и раскрученный бизнес, и другое, более известное, название для своего театра — театр Буфф. Выпавшее из его рук знамя подхватили другие, и к интересующему нас времени (1910-е годы) театр Буфф переместился в специально выстроенное для него здание на углу Садового и Тверской — на этом месте, на Маяковке, теперь находится Концертный зал имени П. И. Чайковского.

В театре Буфф выступали представители самых разных лёгких жанров, от исполнителей цыганских романсов до куплетистов по типу одесского Зингерталя, но главной приманкой для посетителей были, конечно, шансонетки. Теперь от них остались лишь несколько фотографий да имена — как правило, вымышленные: Аничка Иртлач, Дора-Декаданс, Рита Грей, Верочка Колибри, Е. А. Морская-Волна, Тамара Грузинская, Вера П. Верина, Люси Аркас, А. И. Лебедева, С. Нольте, А. Д. Долина, Минна Мерси… Тексты их песен, как и всё их сценическое поведение, были весьма и весьма двусмысленными, порою, как говорится, «на грани», но… публике именно это и это нравилось.

Вот, к примеру, фрагмент из выступления Минны Мерси, шансонетки из Москвы, — куплеты с названием «Портниха». Грамзапись 1911 года (скачать):

Заключительную часть Минна Мерси исполняет на идише: ни для кого из публики не было секретом, что за звучными «иностранными» псевдонимами многих звёзд отечественной протоэстрады скрывались зачастую еврейские имена. Да хоть те же В. П. Верина, Аничка Иртлач, Рита Грей, Е. А. Морская-Волна, Верочка Колибри… Да хоть та же Минна Мерси.

(О Минне Мерси, кстати, можно ведь сказать чуть подробнее. По-видимому, настоящая её фамилия — Кульганек, Вильгельмина Иосифовна Кульганек.

Сведения о её происхождении и о том, где и как она жила до того, как перебралась в Москву, приходится собирать буквально по крупицам. В принципе, фамилия Кульганек (Kulhánek) довольно распространена в Чехии. Известен портрет молоденькой Вильгельмины Кульганек (фрагмент его показан слева), написанный 30-летним художником Виктором Замирайло, который, как известно, родился в Киевской губернии, учился в Киевской рисовальной школе и работал в Киеве с Врубелем и Васнецовым (см. у нас статью «О любви, Прекрасной Даме и „Богородице“»).

Портрет датирован 1898 годом и в настоящее время находится в Русском музее. Среди знакомых художника якобы ходили смутные слухи о его весьма серьёзном увлечении некоей цирковой наездницей, которая после неудачного падения с лошади вынуждена была уйти из цирка и стала потом шансонеткой; её будто бы называли даже «злым гением Замирайло».

Между прочим, в Москве на Ваганьковском кладбище находится могила С. И. Кульганек, «артистки Большого театра», родившейся в 1888 году, — да уж не младшая ли это сестра нашей Минны Мерси. )

В предвоенной и, по сути, предреволюционной России разного рода куплетисты и шансонетки в более или менее образованной и зажиточной городской среде пользовались громадной популярностью. Звукозаписывающие фирмы, откликаясь на спрос публики, наперебой выпускали всё новые и новые грампластинки с записями их выступлений. Вот лишь один пример, реклама 1914 года:

И вот тут нас поджидает сюрприз. Хотя… какой такой сюрприз? Было бы странным думать, что знаменитую «Ойру», мелодию которой даже посетители заведения мадам Валиадис принимали, как говорится, на ура, обойдёт своим пристальным вниманием наш энергичный шоу-бизнес тех лет.

Указанная в рекламе грампластинка под номером 201 была записана в конце 1912 года. На ней Минна Мерси под узнаваемую мелодию «Ойры» исполняет типичные для своего репертуара куплеты с легко читаемым эротическим подтекстом. И это, по сути, единственное, не считая мелодии, что хоть как-то связывает эти куплеты вместе.

Та пластинка с записью «Ойры наизнанку» дошла до наших дней, и можно теперь послушать, что же там Минна Мерси пела под знакомую нам мелодию. С интересом слушаем первый куплет (скачать):

Слушаем второй куплет (скачать):

Авиационная тема была одной из самых излюбленных тем в шоу-бизнесе 1910-х годов. Во-первых, технический прогресс. Во-вторых, широкое поле для всем понятных эротических аллюзий. «Всё выше, выше и выше… бросая ввысь свой аппарат послушный или творя невиданный полёт» — это, конечно, не шансонетка, но, согласитесь, Минна Мерси умерла бы от зависти. «Höher und höher stieg ihre Idee, trotz Haß und Verbot!» — а это и вовсе не песня, но до чего ж живучая тема, правда.

Ну, и заключительный куплет, с заменой «ойра, ойра!» на «Эрлих! Эрлих!» (скачать):

Современный наш шоу-бизнес до подобной откровенности, наверное, ещё не совсем дошёл, и это, безусловно, внушает некоторый умеренный оптимизм…

Альберт Эйнштейн получил Нобелевскую премию вовсе не за теорию относительности, хотя именно она принесла ему всемирную известность. Немец Пауль Эрлих стал нобелевским лауреатом вовсе не за «препарат 606», сальварсан, хотя именно этот его препарат, победивший сифилис — непобедимую прежде «польскую болезнь», сделал его имя известным во всём мире и, конечно, в России.

Аничка Иртлач, Дора-Декаданс, Вера П. Верина, Верочка Колибри, Е. А. Морская-Волна, Люси Аркас, Тамара Грузинская, Рита Грей, А. И. Лебедева, С. Нольте, А. Д. Долина, Минна Мерси… Да ещё и С. Косой. Их дальнейшая судьба абсолютна не известна. Они были первыми — и этим всё сказано…

Но вот мы всё «ойра» да «ойра». Ойра-ойра, ойра-ойра… А что значит само это слово — «ойра»?. Что по этому поводу говорит нам наука.

Наука по этому поводу говорит много чего разного, а это обычно очень подозрительно. Да и самих-то научных трудов на эту тему подозрительно мало. Фактически, речь идёт о единственной научной работе 2012 года, которая, понятное дело, посвящена не столько самой «Ойре», сколько культурным диффузиям в связи с «Ойрой» и которая так и называется: «О культурных диффузиях в постфольклоре (на примере танца „Ойра-ойра“)» (при взгляде на это название невольно вспоминается фраза из сатирической повести Бранислава Нушича «Автобиография»: «Дети, к следующему уроку приготовьте сочинение на тему „Бифуркация патагонцев на материале данных об оседлости эскимосов“»).

Вот лишь небольшой отрывок из работы о культурных диффузиях:

Что же означает загадочное выражение «ойра-ойра» и откуда появился этот танец? В науке этот вопрос ставится впервые, хотя на интернет-форумах, в чатах, на страницах музыкальных порталов в последние годы он вызывает определённый интерес. В обсуждение вопроса обычно включаются простые люди, любители музыки и танцев. Попробуем изложить некоторые интерпретации понятия «ойра-ойра», характерные для обыденного сознания. Ойра – это:

• литовская песня-танец (полька) с характерным припевом «ойра-ойра»;

• танец-полька белорусского происхождения;

• выражение радости в сокращённом варианте (произошло от выкрика «Ой, РАдуюсь я!»);

• искаженное еврейское обозначение хорового пения (хора);

• древнеарамейский термин, обозначающий свет;

• цыганский припев, что-то вроде русского «тра-ля-ля».

Вполне возможно, что предложенные 9 версий не исчерпывают всего многообразия человеческих фантазий, пытающихся каким-либо образом расшифровать загадочное выражение…

Следует сказать, что упомянутая научная работа о культурных диффузиях необычайно популярна в русскоязычном Интернете. Надо также признать, что по крайней мере в оценке простых людей — тут наука совершенно права: их обыденное сознание отнюдь не исчерпывает всего многообразия.

Простые люди, побывав в Германии, немедленно дополняют приведённый выше список интерпретаций ещё одним пунктом: оказывается, восклицание, сильно похожее на «ойра-ойра», звучит у немцев буквально на каждом шагу.

Пришла немцу фантазия, скажем, выпить бокальчик пива — «ойра», а если ещё и с баварской сосиской — так и вообще «ойра-ойра». Выражение радости, короче: «Ой, РАдуюсь я!» …

Я не помню уже в точности, но мы вычитали в какой-то книжке или услышали от знакомых, что «ойра-ойра» — это такой танцевальный припев у цыган. Что-то вроде русского «тра-ля-ля» или «ой-люли». Такой фамилией мы хотели подчеркнуть цыганское происхождение горбоносого Романа.

Если кто-то побывал не в Германии, а, допустим, в Литве и узнал, что там охотно танцуют под мелодию «Ойры-ойры», — ясное дело, что это литовская песня-танец. А как же иначе. Съездил в Белоруссию — ну несомненно, это танец-полька белорусского происхождения. На Кубань — само собой, это кубанская плясовая. А можно было бы ещё где-нибудь побывать. «Ойру» ведь и в Польше танцуют, и в Эстонии, и не только в Киеве, и в канадской Оттаве, и на горе Ферия в Батуми. Танцуют и местные, и приезжие — а что вы хотите? Культурная диффузия…

Автор же упомянутой выше научной работы, профессор Адыгейского госуниверситета, приводит определённые доводы в пользу того, что как сама песня-танец, так и загадочное слово «ойра» — первоначально возникли на Кавказе и лишь во второй половине XIX века культурным образом продиффундировали в Восточную Европу.

Интересно, что такое единодушие характерно лишь для Восточной Европы, а на сугубом Западе, где для выражения подобных чувств есть и свои собственные восклицания, значение нашего загадочного слова «ойра» уже нуждается в пояснениях. Когда, например, ансамбль с польским именем «Wesole chłopaki» записал инструментальную версию «Ойры-ойры» для американской аудитории, то возникла необходимость даже на этикетке грампластинки как-то растолковать американцам это странное для них название: «Ойра-ойра» — это-де, господа хорошие, знакомое вам «Yippee-Yippee» (скачать):

Говоря попросту, это самопроизвольный и крайне эмоциональный, типично ковбойский возглас: «Да. Yeh. Наконец-то. Ура, я сделал это. » и т. п. Удовлетворённость, ликование и торжество: ура! какой я молодец.

Интересно, что в 1960-е годы — явно под влиянием этого ковбойского возгласа — в Соединённых Штатах возникло леворадикальное молодёжное движение, которое называло себя «йиппи». Собственно говоря, лозунг этого движения бунтарей-абсурдистов был самый что ни на есть обычный — как всегда в таких случаях, «отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног».

В отличие от своих более аполитичных собратьев, которые всем известны как «хиппи», «йиппи» отнюдь не замыкались на себе любимых, а постоянно проводили шумные и порою очень креативные акции политического толка, самой известной из которых была попытка выдвинуть своего кандидата на президентских выборах 1968 года. И всё бы ничего, да только в качестве кандидата на пост президента США «йиппи» предложили… симпатичного поросёнка по имени Pigasus. В этом имени остроумно сочетается и «свинья» ( pig по-английски), и «Пегас» (куда же творческой натуре без Пегаса) — короче говоря, на русский язык имя кандидата удачно передаётся словом Свинтус.

В предвыборной программе этого Свинтуса встречались порою и очень здравые мысли. Так, предлагалось, чтобы президента США избирали не только американцы, но и люди всей Земли, поскольку-де США фактически распоряжаются судьбами всего мира. Кроме того, Свинтус заранее отказывался поддерживать на выборах любую другую свинью — будь то кандидат от республиканцев или, скажем, от демократов.

Кампания за избрание Свинтуса закончилась, не успев ещё толком начаться: на предвыборном митинге, не успев хрюкнуть ни слова, Свинтус — вместе со своими соратниками-«йиппи» — был грубо схвачен и арестован (по слухам, потом несостоявшегося кандидата в президенты США буквально съел один из офицеров полиции).

Yippee… hippie… hip… ура… Позвольте, но что же это всё напоминает. А вот что это напоминает: «Гип-гип ура!», «Hip hip hooray!» — популярное во всём мире восклицание, выражающее радость, возбуждение, волнение, всеобщее ликование и чувство глубокого удовлетворения.

Собственно говоря, ведь именно с этих слов — «Гип-гип ура!» — и начинается название картины, использованной в качестве заставки…

В конце того же 1888 года, когда Педер Крёйер её закончил, у него начался бурный роман с Марией Трипке, тоже художницей и тоже датской, и вскоре они поженились.

Хотя «отрешиться от мировых проблем» Крёйеру совершенно удалось, но вот уютная семейная жизнь, пусть даже и в «датском» смысле, у него как-то не очень получилась. Неожиданно у него обнаружились проблемы как с психикой, так и с невесть откуда взявшимся сифилисом, что заставило его жену уступить натиску шведского композитора Хуго Альфвена, у которого подобных недостатков не было и который, к тому же, был почти на двадцать лет моложе Крёйера. Новая любовь жены художника, как и прежняя, оказалась столь же бурной, сколь и взаимной, но несколько лет наш по-датски счастливый Крёйер решительно не хотел давать своей жене развод, пока не выяснилось, что она ждёт от Альфвена ребёнка…

Последние годы жизни Крёйера прошли в одиночестве. Он почти полностью ослеп и вынужден был писать картины практически на ощупь. Педер Крёйер скончался в 1909 году от сифилиса — именно в том году Пауль Эрлих создал свой магический «препарат 606», которым три года спустя так восхищалась Минна Мерси:

«Этому уюту подражать невозможно — для него нужна благодатная атмосфера и умение смотреть на жизнь, исходя из датских „пропорций“». Воистину так.

Если командир (начальник) поздравляет военнослужащих воинской части (подразделения), находящихся в строю, они отвечают протяжным троекратным «Ура»…

Согласитесь, было бы странно, если б командир (начальник), обращаясь к строю военнослужащих, заканчивал своё поздравление призывным возгласом «Гип-гип. » — в ожидании троекратного «Ура» …

В общем, как говорит наука, «этимология данного слова крайне неоднозначна и имеет множество версий происхождения». Наука утверждает это относительно слова «ура» и повторяет то же самое относительно слова «ойра». Что, в общем, и не удивительно — ведь это одно и то же…

Наступает Новый год, 2018-й. И вновь, как и сто лет с лишним назад, будут бить старинные куранты, будет литься рекой шампанское и в каждом доме будет раздаваться громкое и радостное «Ура!»…

Из тех далёких, давным-давно ушедших лет всех нас поздравляет «эстрадник» Дмитрий Богемский:

И вновь, как и сто лет с лишним назад: «Грядущий год будет для вас счастливым и удачным. Если у какого-нибудь из вас имеется выигрышный билет, то он непременно выиграет двести тысяч…»

Так с Новым же годом, дамы и господа. Ойра-ойра. Гип-гип ура.

Да, и чтоб закончить… Беспокоясь о своей профессиональной репутации, композитор Альфвен не слишком торопился жениться на Марии, вдове художника Крёйера. Их брак состоялся лишь в 1912 году (именно тем годом, кстати, датируется и грамзапись «Ойры наизнанку» — сплошные совпадения!). Ещё до свадьбы Мария узнала сразу о нескольких изменах своего избранника, но на руках у неё уже был от него ребёнок, и деваться ей, в сущности, было некуда. Долгие-долгие годы, отрешившись ну буквально от всех мировых проблем, но так и не достигнув высот «датского» уюта, теперь уже она никак не соглашалась на очередной развод. И только лишь в 1936 году, совсем старенькая, за четыре года до смерти, Мария окончательно освободила от себя своего второго мужа. Остаток жизни она провела в Стокгольме в полном одиночестве.

Могила Педера Крёйера находится в Скагене — в том самом городке, где в 1888 году счастливые художники демонстрировали своё глубокое удовлетворение беспроблемной датской жизнью.

Источник

Как читать «Понедельник начинается в субботу»

Что общего у магии с кибернетикой, а у прозы Стругацких с Хемингуэем? Как веселенькая и легкомысленная повесть превратилась в символ «идеальных »? И, наконец, был ли диван?

Вместе с произведениями Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, фильмами Эльдара Рязанова и Георгия Данелии повесть Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу» входит в «шестидесятнический» канон, благодаря которому сформировался эталонный образ типичного молодого интеллигента этой эпохи, романтизирующего научный и творческий поиск и искренне презирающего быт. «Сказка для научных сотрудников младшего возраста», главный герой которой, программист Саша Привалов, попадает на работу в сказочный НИИЧАВО, — одно из самых светлых и оптимистичных произведений братьев Стругацких. Однако устроена повесть не так просто, как может показаться на первый взгляд, — и, возможно, даже сложнее, чем представлялось ее авторам

Седьмое небо

С «Понедельником» история сложнее. С одной стороны, соавторы с самого начала подходили к этой вещи как к тексту чисто развлекательному, проход­ному. В письме, отправленном брату в 1962 году, Аркадий Натанович призывал наконец взяться за давно задуманную «повесть о магах»: «Легкомыс­лен­ную. Веселенькую. Без затей». С другой стороны, в основу книги положена ключевая для ранней прозы Стругацких идея о созидательном труде как об одной из глав­­ных жизненных ценностей — а к этой концепции Стругацкие относи­лись со всей возможной серьезностью, по крайней мере в 1950–60-х. Среди набросков сохранилась запись: «Человек — это животное, которое может стать магом. Волк рождается волком и всю жизнь остается волком. Свинья рожда­ется свиньей и всю жизнь остается ею. Человек рождается обезьяной, но вы­рас­ти он может волком, свиньей и магом». Никакой иронии, вполне искренний пафос молодых максималистов.

По воспоминаниям Бориса Стругацкого, замысел повести «о магах, ведьмах, колдунах и волшебниках» появился еще в конце 1950-х. Однако братья долго не могли определиться ни с сюжетом, ни с названием, ни даже с объемом. В оживленной переписке речь шла то о небольшом произведении размером три-четыре авторских листа, то о повести в нескольких частях, менялось рабочее название: «Седьмое небо», «Восьмое небо», «Маги». Дело сдвинулось с мертвой точки лишь в октябре 1960 года, когда Борис Стругацкий вместе с коллегой по Пулковской обсерватории Лидией Камионко оказался на нес­коль­ко недель заперт на Кисловодской горной станции.

Кисловодская горная астрономическая станция Академии наук СССР. 1968 год © РИА «Новости»

Именно там в четыре руки был написан текст, который можно считать первым драфтом, черновым эскизом «Понедельника». «БН только что прекратил труды свои по поискам места для Большого Телескопа в мокрых и травянистых горах Северного Кавказа и теперь ждал, пока закончатся всевозможные формальнос­ти, связанные с передачей экспедиционного имущества, списанием остатков, оформлением отчета и прочей скукотищей, — рассказывает Борис Натанович в „Комментариях к пройденному“. — А Л. Камионко, приехавшая на Горную станцию отлаживать новый прибор, отчаянно бездельничала по при­чине полного отсутствия погоды, пригодной для астрономических наблюде­ний. И вот от скуки принялись они вечером сочинять рассказик без начала и конца, где был такой же вот дождь, такая же тусклая лампа на шнуре и без абажура, такая же сырая веранда, заставленная старой мебелью и ящика­ми с оборудованием, такая же унылая скука, но где при всем при том происхо­ди­ли всякие забавные и абсолютно невозможные вещи — странные и нелепые люди появлялись из ничего, совершались некие магические действия, произно­сились абсурдные и смешные речи…» Собственно, этим наброском участие Лидии Камионко в создании повести и ограничилось — тем не менее в мемуа­рах и воспоминаниях Борис Стругацкий не забывает отдать должное коллеге по Пулковской обсерватории.

Более плотно взяться за эту работу братья смогли только в конце 1963 года, начав, как обычно, с составления плана. Первую часть «Понедельника» соав­торы завершили за несколько недель. Согласно записям в рабочем дневнике, в июне 1964 года в Ленинграде Стругацкие закончили черновик второй и треть­ей частей (рабочие заглавия — «Ночь перед Рождеством» и «О времени и о себе…»).

Отдельного упоминания заслуживает история названия повести — Борис Натанович подробно рассказывает об этом все в тех же «Комментариях к прой­денному». Афоризм «Понедельник начинается в субботу» обязан своим проис­хо­ждением шутке, которую сыграла с младшим Стругацким другая его коллега по Пулковской обсерватории Наталия Свенцицкая. Именно она сообщила Бори­су, в то время страстному поклоннику Эрнеста Хемингуэя, что в Доме книги якобы появился новый роман Хемингуэя, «Понедельник начинается в субботу». Розыгрыш быстро раскрылся, но название оказалось слишком удачным, чтобы пропасть впустую.

Повесть Стругацких была закончена к концу 1964 года, а в 1965-м «Понедель­ник» вышел стотысячным тиражом в издательстве «Детская литература» с иллюстрациями Евгения Мигунова, ставшими неотъемлемой частью канона.

Понедельник начинается в субботу. Обложка первого издания с иллюстрациями Евгения Мигунова. 1965 год © Издательство «Детская литература»

Дивана не было!

Вряд ли эту повесть можно назвать жизнеописательной — однако без автобиог­рафических мотивов не обошлось. Окончив в 1955 году математико-механи­чес­кий факультет ЛГУ по специальности «астроном», Борис Стругацкий более десяти лет проработал в Пулковской обсерватории. Причем большую часть этого срока — в должности инженера-эксплуатационника по счетно-аналити­ческим машинам, бок о бок с программистами, коллегами главного героя «Понедельника», оператора вычислительной машины «Алдан» Саши Прива­лова. Собственно, соавторы никогда не скрывали, что образ Научно-исследо­вательского института чародейства и волшебства основан именно «на реалиях Пулковской обсерватории». Только местом действия стал не Ленинград, а вымышленный город Соловец на Русском Севере — эта деталь должна была подчеркнуть сказочный, фольклорный характер происходящих событий.

НИИЧАВО во многом напоминает Пулковскую обсерваторию начала 1960-х: сфера деятельности института охватывает все области, так или иначе связан­ные с магией, от разработки сугубо теоретических вопросов (отдел Абсолют­ного Знания) до исследования истории чародейства и волшебства (Изба на курь­их ногах). Стругацкие попытались уйти от прямых параллелей в сторо­ну максимального обобщения: в окончательный вариант рукописи не попал, например, отдел Цирковой техники, придуманный Борисом Стругацким по аналогии с отделом астрометрии, некогда уважаемой астрономической отрасли, в 1960-х переживавшей тяжелый кризис. Зато появился «захудалый, запущенный» отдел Предсказаний и Пророчеств, который, однако, не спешат закрывать — такое подразделение существовало, наверное, в каждом советском НИИ, и часто не в единственном экземпляре.

Радиотелескоп Пулковской астрономической обсерватории. Ленинград, 1958 год © Лев Портер / ТАСС

Разумеется, в работу Пулковской обсерватории 1960-х активно вмешивались чиновники — то же происходит и с НИИЧАВО. Большинство конфликтов повести «Понедельник начинается в субботу» построены на контрасте: всемо­гу­щие маги живут по законам бюрократического учреждения с бесконечным документооборотом, обязательными выездами в колхоз, комсомольскими собраниями и заседаниями ученого совета. Пока соавторы мягко иронизи­руют — но в прямом продолжении, «Сказке о Тройке», гротескный бюрократи­чес­кий аппарат, против которого бессильны чародейство и волшебство, станет объектом ядовитой сатиры.

Некоторые прототипы героев «Понедельника» легко узнаваемы, другие требу­ют пояснений. Персонажей повести можно условно разделить на три группы. Во-первых, это герои, позаимствованные у других писателей: например, само­влюбленный зануда Мерлин, вечный претендент на пост главы отдела Пред­ска­заний и Пророчеств, явился из романа Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Другие персонажи списаны с коллег Бориса Стру­гац­кого по научному сообществу: скажем, прототипом директора НИИЧАВО, двуликого Януса Полуэктовича Невструева, стал астроном Александр Алексан­дрович Михайлов, с 1947 по 1964 год занимавший пост директора Пулковской обсерватории. Наконец, третья категория — герои, наделенные узнаваемыми чертами советских писателей: так, Федор Симеонович Киврин, заведующий отделом Линейного Счастья, отчасти дружеский шарж на Ивана Антоновича Ефремова, автора «Туманности Андромеды», «Часа Быка» и «Таис Афинской».

Особняком стоит образ профессора Амвросия Амбруазовича Выбегалло, в котором соединились черты академика Лысенко и фантаста Александра Казанцева, сыгравших роковую роль в истории советской науки и советской литературы. Кроме того, неистребимые «-изьмы» в речи Выбегалло напомина­ли о публичных выступлениях Никиты Сергеевича Хрущева. Амвросий Амбруазович может показаться смешным, нелепым, жалким — но на самом деле персонажей, настолько полно воплощающих абстрактное зло, можно пересчитать по пальцам даже в ранней прозе Стругацких.

Сложился вокруг «Понедельника» и целый корпус легенд, иногда весьма показательных. Например, сотрудники Пулковской обсерватории до сих пор с удовольствием рассказывают о диване из вычислительного центра, который якобы стал прототипом дивана-транслятора, вокруг которого разворачивается действие первой части повести. Между тем ударная фраза «ДИВАНА НЕ БЫЛО. » впервые появилась в том самом легендарном первом черновике, написанном Борисом Стругацким в соавторстве с Лидией Камионко на Кисло­водской горной станции, и к Пулковской обсерватории никакого отношения не имела.

Диван-транслятор. Иллюстрация Евгения Мигунова. Обложка издания 1979 года © Издательство «Детская литература»

Другой пример: в Романе Ойре-Ойре узнают одного из основателей советского программирования Михаила Романовича Шуру-Буру (а иногда и академика Сергея Петровича Новикова). В действительности Ойра-Ойра — один из полностью вымышленных героев «Понедельника», его фамилия имеет совсем другое происхождение и другой смысл. «Я не помню уже в точности, но мы вычитали в книжке или услышали от знакомых, что „ойра-ойра“ — это такой танцевальный припев у цыган, — свидетельствует Борис Стругацкий в интервью. — вроде русского „тра-ля-ля“ или „ой-люли“. Такой фамилией мы хотели подчеркнуть цыганское происхождение горбоно­сого Романа».

Еще одна легенда связана с профессором Выбегалло: из-за сходства фамилий его иногда ассоциируют с Азазелло из «Мастера и Маргариты». Этот миф опровергается проще всего: «Понедельник» вышел в 1964 году, а роман «Мастер и Маргарита» был впервые опубликован только три года спустя, в 1966–1967 годах, на страницах журнала «Москва» — только тогда братья Стругацкие смогли познакомиться с Азазелло, Бегемотом, Воландом и прочи­ми персонажами Михаила Булгакова.

Девять десятых программиста

Саша Привалов — идеальный главный герой для повести «о магах и чародеях», безупречный сторонний наблюдатель, органически чуждый всему потусто­роннему, иррациональному, волшебному. Человек будущего с переднего края науки, представитель редкой и престижной профессии, но — парадокс! — именно в таких людях остро нуждается НИИЧАВО.

«„Вам действительно так нужен программист?“ — спросил я. „Нам позарез нужен программист“. — „Я поговорю с ребятами, — пообещал я. — Я знаю недовольных“. — „Нам нужен не всякий программист, — сказал горбоносый. — Программисты — народ дефицитный, избаловались, а нам нужен небалованный“. — „Да, это сложнее“, — сказал я. Горбоносый стал загибать пальцы: „Нам нужен программист: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии…“ — „Дэ, — подхватил бородатый, — на сто двадцать рублей“. — „А как насчет крылышек? — спросил я. — Или, скажем, сияния вокруг головы? Один на тысячу!“ — „А нам один и нужен“, — сказал горбоносый. „А если их всего девятьсот?“ — „Согласны на девять десятых“».

Братья Стругацкие увлеклись кибернетикой еще в середине 1950-х, вскоре после выхода этапной статьи Сергея Соболева, Анатолия Китова и Алексея Ляпунова «Основные черты кибернетики» в августовском номере журнала «Вопросы философии» за 1955 год, когда информация о существовании в СССР малой электронной счетной машины (МЭСМ) и быстродействующей электрон­но-счетной машины (БЭСМ-1) перестала быть страшной государственной тайной. Впервые к этой теме соавторы обратились на страницах рассказа «Спонтанный рефлекс» (1958); инопланетный корабль, управляемый логичес­кой машиной, появляется в их повести «Извне», написанной в 1957–1958 годах и впервые опубликованной в 1960 году. В рассказе Стругацких, получившем название «Испытание СКИБР» (1959), подробно описан универсальный кибернетический комплекс, оснащенный дистанционными машинами-разведчиками, а в «Забытом эксперименте» (1959) соавторы используют слово «кибер» «для обозначения любой достаточно сложной многофункциональной „разумной“ машины», — вероятно, впервые в отечественной фантастике.

Кибернетика­­. Фотография Исаака Тункеля. 1962 год © РИА «Новости»

Впрочем, неофитский восторг вскоре схлынул, настало время напряженной практической работы: лаборатории и отделы электронно-вычислительной техники открывались при вузах и НИИ по всей стране. Еще недавно полузап­ретная, ославленная в прессе как буржуазная лженаука, кибернетика стреми­тельно превращалась в один из самых ярких символов ранних шестидесятых наравне с космонавтикой, а «мыслящие машины» всех типов заполняли страницы советской фантастики.

Этот прорыв кибернетики из закрытых исследовательских центров и военных лабораторий на первые полосы центральных газет стал своеобразным симво­лом оттепели, важным этапом обновления. Примерно то же происходит с чародейством и волшебством в «Понедельнике». Иррациональное рацио­нализируется и становится на службу человечеству; то, что еще недавно представлялось мракобесием, суеверием, опасным предрассудком, на глазах превращается в перспективную научную отрасль, в дисциплину, которая подчиняется строгим внутренним законам. И так же, как любая другая отрасль, нуждается в точных расчетах, тщательной систематизации и сложных матема­ти­ческих моделях. Что возвращает нас к кибернетике, вычислительной машине «Алдан» и ленинградскому программисту Саше Привалову, который позарез нужен Научно-исследовательскому институту чародейства и волшебства.

Гвоздики

В 1960-х Стругацкие активно экспериментировали с элементами нарратива, учились у классиков и вырабатывали свой индивидуальный подход. Причем экспериментировали не только с фабулой, композицией, но и с языком. В период работы над «Понедельником» братья, как и значительная часть советской интеллигенции, переживали страстное увлечение Эрнестом Хемингуэем и осваивали его «телеграфный» стиль. Лаконичные фразы, минимум прилагательных, энергичные глаголы действия, сдержанность при описании экстремальных ситуаций, передача переживаний через язык тела — все это выдает влияние «папы Хэма». К собственным находкам соавторов относится то, что Стругацкие называли гвоздиками. В интервью «Без напарника» Борис Натанович рассказывает: «Мы стремились на каждой странице забивать два-три „гвоздика“ — это могли быть хохмы, или редкие обороты речи, или, скажем, неожидан­ные эпитеты, — словом, нечто такое, за что цепляется внимание читателя».

В качестве таких «гвоздиков» Стругацкие охотно использовали в своих произведениях неологизмы. В «Понедельнике», например, только профаны называют волшебную палочку волшебной палочкой, профессиональные маги и чародеи именуют ее исключительно умклайдетом. «Насколько я помню, название это возникло так: я взял немецко-русский словарь, раскрыл его наугад и наткнулся на слово umkleiden, — вспоминает Борис Натанович в онлайн-интервью. — Звучание нам понравилось, мы поиграли этим словом так и сяк — образовался „умкляйдет“».

Ну и конечно же, «Понедельник» подарил читателям массу запоминающихся фраз и афоризмов. В 1960–80-х любители фантастики могли часами переки­дываться цитатами из Стругацких, по этим репликам узнавали своих: «Чело­век — это промежуточное звено эволюции, необходимое для создания венца творения пpиpоды — рюмки коньяка и дольки лимона», «Не чай он там пьет», «Я по натуре не Пушкин, я по натуре Белинский», «Так вот и возникают нездоровые сенсации», «Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь». И, конечно, слова Кристобаля Хозевича Хунты о задаче, которая не имеет решения: «Мы сами знаем, что она не имеет решения. Мы хотим знать, как ее решать. Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступить с задачей, которая решения не имеет». С легкой руки Стругацких эта фраза вошла в лексикон научных сотрудников и стала своего рода девизом нескольких поколений советских ученых.

Диалог между текстами

Но чаще всего в «Понедельнике» роль «гвоздиков» играют цитаты и литератур­ные аллюзии. Повесть насыщена ими так плотно, как ни одна другая вещь Стругацких. Диапазон источников невероятно широк, от Откровения Иоанна Богослова до журнала «Вопросы философии» за 1959 год, от Цицерона до Ста­ни­слава Лема и от «Грядущего Хама» Дмитрия Мережковского до «12 стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

В первой части повести, «Суете вокруг дивана», это очевидные отсылки к «Рус­лану и Людмиле» и другим произведениям Пушкина, повестям Гоголя и Алек­сея Николаевича Толстого — но не только. Развернутые цитаты из экзотичес­ких источников вроде «Основ Упанишад» под редакцией В. Синга или работы Павла Карпова «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» добавляет происходящему нотку абсурдности, а фрагмен­ты из оды Михаила Хераскова «Добродетель» подчеркивают архаичность «памятника соловецкой старины» Избы на курьих ногах, куда определяют на ночлег Сашу Привалова. Во второй части, «Суете сует», Стругацкие цитиру­ют «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле в переводе Владимира Пяста, а реплики про­фессора Выбегалло на искаженном французском позаимствованы из «Войны и мира» Льва Толстого. Наконец, в третьей части, «Всяческая суета», в эпизоде, посвященном путешествию Привалова в описываемое будущее, соавторы иронически обыгрывают сочинения советских фантастов 1950–60-х: «Победителей недр» Григория Адамова, «Гриаду» Александра Колпакова, «Суэму» Анатолия Днепрова, «Пути титанов» Олеся Бердника, «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, «Гостя из бездны» Георгия Мартынова.

В основном это беззлобное подтрунивание: к большинству упомянутых авторов Стругацкие относились с симпатией, с некоторыми дружили, а перед Ефремо­вым и вовсе благоговели. Досталось в этом эпизоде и классике мирового масшта­ба: фраза о совершенном обществе, где все граждане «богаты и свобод­ны от забот, и даже самый последний землепашец имеет не менее трех рабов» — очевидная отсылка к античным и средневековым утопиям, начиная с «Диалогов» Платона и заканчивая «Городом Солнца» Томмазо Кампанеллы и «Утопией» Томаса Мора.

Не всегда это очевидные источники. «Понедельник» начинается фразой «Я приближался к месту моего назначения», дословно позаимствованной из второй главы «Капитанской дочки». Между тем еще в начале 1990-х писа­тель и переводчик Александр Щербаков предположил, что своим появле­нием у Стругацких такой зачин обязан не столько Пушкину, сколько Александру Архангельскому, написавшему около 1937 года серию прозаических пародий, начинавшихся именно с этих слов.

Благодаря этой яркой постмодернистской цитатности, интертекстуальности, непрерывному бахтинскому диалогу между текстами повесть заметно выделяется на фоне советской фантастики шестидесятых — да и советской литературы в целом. Но сами Стругацкие относились к «сказке для научных сотрудников младшего возраста» спокойно. В онлайн-интервью Борис Натано­вич признается с некоторым недоумением: «Мы никогда не считали „Поне­дель­ник“ программным произведением. Это был капустник, „развлекуха“, „беззубое зубоскальство“ (как сказали бы Ильф с Петровым). Да и по­пуляр­ность его не так уж велика: научники, студенты „естественных“ вузов, вундеркинды из ФМШ — вот и весь его „ареал существования“. Заметьте, что продолжение „Понедельника“ („Сказка о Тройке“) — повесть значительно более серьезная — не имеет и этой аудитории. Народ любит развлекуху. По крайней мере, en masse В массе (фр.). (как сказал бы Амвросий Амбруазович)».

И все же, вопреки скепсису Бориса Стругацкого, именно этот капустник стал для нескольких поколений читателей олицетворением «идеальных 1960-х» — с их азартом и энтузиазмом, наивностью и искренностью, воодушевлением и молодым запалом. Ну а маги из НИИЧАВО, искренне влюбленные в свою работу, считавшие творческий труд главной жизненной ценностью, — образцом для подражания, символом веры в то, что эпохи сменяются, кризисы приходят и уходят, а понедельник начинается в субботу.

Источник