О вечном примирении и о жизни бесконечной что значит
«О вечном примирении
и жизни бесконечной…»
Роман И. С. Тургенева «Отцы и дети»
К онфликт поколений в «Отцах и детях» (1861) И. С. Тургенева с поверхности текста переходит во внутренние, глубинные пласты романа. За внешней сюжетной основой встают проблемы религиозно-философские, и главная из них — о жизни и её сокровенном смысле.
Очерченный в нескольких словах православный обряд представлен как истинное Таинство — за ним ощущается величайшая тайна. Тургенев пишет о Базарове: «Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице» (7, 183—184). Загадочен последний эмоциональный всплеск главного героя. В чём кроется источник этого «содрогания ужаса» прежде бесстрашного нигилиста — титанической личности, отвергавшей Бога и отрицавшей бессмертие, самоуверенно бросавшей вызов Провидению?
Современные исследователи тургеневского романа до сих пор теряются в догадках. «Что это? Запоздалое раскаяние? Или, наоборот, бунт атеистической души?» [4] — задаётся вопросами Ю. В. Лебедев. Объяснений нельзя искать вне сложной динамики связей тургеневского творчества с религиозно-нравственными основаниями русской культуры, с традициями христианской духовности.
Основные моменты видимой составляющей Таинства Елеосвящения (Соборования) заключаются в семикратном помазании освящённым елеем частей тела больного (лба, ноздрей, щёк, губ, груди и рук); каждое из семи помазаний предваряется чтением Священного Писания, молитвой об исцелении болящего и о прощении его грехов. Непосредственно при помазании читается молитва веры; на голову приступившего к Соборованию возлагается Евангелие вниз письменами; в заключение читается разрешительная молитва от грехов.
Апостолы передали это таинство церковным священнослужителям. В Соборном послании святого Апостола Иакова говорится: «Болен ли кто из вас, пусть призовёт пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему» (Иак. 5:14,15). Если большинство болезней телесных являются следствием греха, то причина — сам грех — болезнь духовная. Таким образом, кроме исцеления физического, в Таинстве Соборования прежде всего молитвенно испрашивается врачевание души больного, отпущение его грехов.
Определение, представленное в примечаниях к роману в Полном собрании сочинений Тургенева: «Соборование — церковный обряд у постели тяжело больного или умирающего с помазанием его тела елеем» (7, 469), — не совсем корректно. С точки зрения катехизиса, Таинство может совершаться не только над страдающими от тяжёлых телесных недугов или умирающими. К Соборованию могут приступать все православные христиане, достигшие семилетнего возраста. При этом они не обязательно должны быть подвержены телесным немощам. Уныние, признаваемое смертным грехом, скорбь, отчаяние, даже называемая пушкинским словами «русская хандра» и подобные состояния души — могут быть следствием нераскаянных грехов, не осознаваемых самим человеком. В этих случаях также прибегают к благодатной душеспасительной силе Таинства. Соборование допустимо не только в храме, но и в домашних условиях.
Внешняя обрядовая сторона священнодействия во время создания романа была известна каждому православному. Возможно, поэтому автору не представлялось необходимым изображать картину Соборования Базарова во всех подробностях. В то же время Тургеневу в свойственной ему манере писательской деликатности и человеческой чуткости удалось прикоснуться к сокровенной сущности Таинства, его духовному наполнению. Невидимое действие благодати Божией, подаваемой в Таинстве Елеосвящения, заключается в том, что соборующемуся прощаются забытые и даже не осознаваемые им грехи; он получает духовное подкрепление и очищение.
В романе «Отцы и дети» приходской священник, совершая Таинство от лица собора, по всей видимости, строго придерживается развёрнутого канонического чинопоследования. Об этом свидетельствуют упомянутые выше слова Тургенева: «Отец Алексей совершил над ним обряды религии» (7, 183). Важно обратить внимание на форму множественного числа: «обряды». Для адекватного постижения смысла эпизода необходимо учесть, что Соборование тесно соединяется с другими православными Таинствами — Покаянием (исповедью) и Причащением Святых Христовых Тайн. Если Соборование совершается дома у больного или умирающего, то вначале следуют Исповедь и Причащение. Требование Церкви, напутствующей умирающего, чтобы тот находился в сознании. Над больными в бессознательном состоянии Причащение не совершается.
Текст тургеневского романа не позволяет с точностью утверждать, исповедал ли свои грехи Базаров перед кончиной. «Базарову уже не суждено было просыпаться, — резюмирует Тургенев. — К вечеру он впал в совершенное беспамятство, а на следующий день умер» (7, 183). И только затем следует авторское замечание о совершении предшествующих смерти религиозных обрядов. Поэтому, обращаясь к реконструкции действия, нельзя отрицать и такого, например, развития событий, что Базаров мог ненадолго прийти в себя и, очнувшись от забытья, принести хотя бы краткое односложное покаяние: «Каюсь». Только в случае осознанного покаяния он допускается к причастию.
Вот почему прямой христианский долг родных и близких смертельно больного — своевременно дать ему возможность последнего церковного напутствия. Этот мучительный родительский долг пытается с честью исполнить Василий Иванович Базаров — истинный православный христианин. Будучи опытным лекарем и наблюдая за симптомами в развитии болезни, он тревожится о том, чтобы сын успел через Таинство Причащения осознанно приобщиться к спасительной силе жертвы Христа на Голгофе. Мука, терзающая старика-отца, теряющего единственного сына и призывающего его к душеспасительному Таинству, так велика и особенна, что Василий Иванович начинает выражаться несвойственным ему высоким слогом, изумляющим Базарова. Сын невольно отвечает отцу в том же стиле, что ещё более подчёркивает духовную высоту происходящего:
«— Евгений! — произнёс он, наконец, — сын мой, дорогой мой, милый сын!
Это необычайное воззвание подействовало на Базарова. Он повернул немного голову и, видимо, стараясь выбиться из-под бремени давившего его забытья, произнес:
— Что, мой отец?» (7, 180).
Опустившись на колени, старик умоляет Базарова позаботиться о спасении души перед уходом в вечность: «Евгений, тебе теперь лучше; ты, Бог даст, выздоровеешь; но воспользуйся этим временем, утешь нас с матерью, исполни долг христианина! Каково-то мне это тебе говорить, это ужасно; но ещё ужаснее. ведь навек, Евгений. ты подумай, каково-то.
Голос старика перервался, а по лицу его сына, хотя он и продолжал лежать с закрытыми глазами, проползло что-то странное» (7, 180).
Мастер «тайной психологии» — Тургенев не называет движения души, вызвавшего такую необычную, словесно не выразимую реакцию. В то же время здесь отчётливо ощутим намёк на запредельность происходящего — в предчувствии инобытия.
Базаров не внял мольбе отца. Однако важно, что он не отказывается от Таинства в принципе и выражает готовность принять его позднее. Фактически Базаров даёт разрешение обеспечить возможность совершения над ним священнодействия, даже если он впадёт в беспамятство:
«— Я не отказываюсь, если это может вас утешить, — промолвил он наконец, — но мне кажется, спешить ещё не к чему. Ты сам говоришь, что мне лучше.
— Лучше, Евгений, лучше; но кто знает, ведь это всё в Божьей воле, а исполнивши долг.
— Нет, я подожду, — перебил Базаров. — Я согласен с тобою, что наступил кризис. А если мы с тобой ошиблись, что ж! ведь и беспамятных причащают» (7, 180). Отец — бывший полковой лекарь — и его сын-медик говорят на профессиональном языке о течении болезни. В то же самое время речь идёт о необходимости духовного врачевания врача Базарова.
Базаров, говоря тютчевскими словами, «жаждет веры. Но о ней не просит» (189). Нельзя однозначно судить об атеизме тургеневского героя, чтобы не погрешить против художественной истины романа. Вовсе не случайно Герцен усмотрел в этом эпизоде, а также в заключительных словах финального реквиема «о вечном примирении и о жизни бесконечной» (7, 188) опасный, с точки зрения революционера и атеиста, «мистицизм». По прочтении «Отцов и детей» Герцен писал Тургеневу: «Requiem на конце — с дальним апрошем к бессмертию души — хорош, но опасен, ты эдак не дай стречка в мистицизм» (7, 468).
О примирении с «небом», преодолении трагического конфликта человека с быстротечностью земной жизни Тургенев размышлял на протяжении всего творческого пути. Уже в первом тургеневском романе «Рудин» (1855) герой — вечный бесприютный странник — выстрадал в конце пути истину: «Смерть, брат, должна примирить наконец. ». Церковный образ потухающей лампады в финальном монологе Рудина: «уже всё кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль. » (5, 319) — как символ уходящей жизни — отзывается в сцене последней встречи Базарова с Одинцовой.
«Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет. » (7, 183), — обращается герой к даме своего сердца. Однако тургеневский текст не даёт оснований говорить о полном «угасании». Последнее, что видит Базаров своим земным зрением, — это благодатные свет и огонь: святые образа с неугасимыми лампадами, горящие перед иконами свечи, воскурение ладана в кадильнице.
Думается, не случайно Тургенев с его обострённой художественной интуицией пишет об умирающем Базарове: «один глаз его раскрылся». Писатель в сцене Соборования сумел уловить сам момент перехода героя к вечности: один глаз ещё может обозреть земное, другой уже закрыт навеки. Что представилось внутреннему зрению героя, что увидел он своими «духовными глазами» (это не только пушкинское выражение, но и богословское, святоотеческое) и что пережил в момент умирания, когда приоткрывшаяся завеса позволила ему в последний миг взглянуть за пределы земной жизни? И отчего в его лице возникло выражение ужаса? Был ли он поражён величием непостижимой тайны, явившейся ему во всей полноте и навеки низвергающей нигилистическую теорию абсолютного «ничто»; встретил ли он то, чего не ждал, о чём не думал, что отвергал и во что не верил? Или, быть может, Соборование соединилось здесь с экзорцизмом, в народе именуемом «чертогоном», — обрядом изгнания беса, демонических проявлений натуры Базарова? Обо всём этом можно только догадываться.
Тургенев оставляет читателя на пороге не разрешимой в пределах земного бытия загадки, ибо «тайна сия велика есть». Бесспорно одно: герой в последнее мгновение умирания, перехода по ту сторону бытия пережил трансцендентное состояние, неизмеримое мирскими мерками, неподвластное земному разуму, неподдающееся рациональным мотивировкам. Таинство окончательно выводит Базарова из конкретно-чувственного, вульгарно-материалистического, обыденно-бытийного состояния в план инобытия. Это не есть абсолютное «ничто», «темнота», как думалось ранее Базарову-нигилисту. Тургенев ясно даёт почувствовать, что в это мгновение с героем происходит нечто невидимое, таинственное и великое.
Алла Анатольевна Новикова-Строганова,
доктор филологических наук, профессор
г. Орёл
[1] Тургенев И. С. Полн. Собр. сочинений и писем: В 28 т. — М.; Л.: АН СССР, 1960 — 1968. — Письма. — Т. 1. — С. 436.
[2] Тургенев И. С. Полн. собр. сочинений и писем: В 30 т. — М.: Наука, 1978 — 1988. — Сочинения: В 12 т. — Т. 7. — С. 183. В дальнейшем сочинения И.С. Тургенева цитируются по этому изданию с указанием тома и страниц.
[3] См.: Писарев Д. И. Базаров. «Отцы и дети», роман И. С. Тургенева // Писарев Д.И. Литературная критика: В 3 томах. — Т. 1. — Статьи 1859 — 1864 гг. — Л.: Худож. литература, 1981.
[4] Лебедев Ю. В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». — М: Просвещение, 1982. — С. 138.
[5] Пространный христианский катехизис Православной Кафолической Восточной Церкви / Сост. Святитель Филарет, Митрополит Московский. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. — С. 361.
[6] Тютчев Ф. И. Весенняя гроза: Стихотворения. Письма. — Тула, 1984. — С. 222. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.
[7] См.: Азадовский М. К. Об одном сюжетном совпадении: «Смерть атеиста» в романе Омулевского и у Ипполита Тэна // Сб. статей XLV. — М.; Л.: АН СССР, 1935. — С. 589.
«О вечном примирении и жизни бесконечной. »: роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»
(к 195-летию писателя)
Православному Таинству Соборования отведены лаконичные строки внутри единственного абзаца, посвящённого последним мгновениям земной жизни героя. Крайне сдержанно сказано о церковном чинопоследовании христианского напутствия умирающему перед его уходом на суд Божий: «Отец Алексей совершил над ним обряды религии» (7, 183). Несмотря на чрезвычайную сжатость (а, возможно, именно благодаря такой немногословности), этот эпизод обращает вдумчивого читателя к скрытым пластам романа, вербально не выразимым в своих сокровенных глубинах. Ассоциативный подтекст христиански высвечивает своеобразие поэтики Тургенева, особенности его художественной манеры «тайного психологизма». Писатель останавливается на пороге не постижимой земным разумом загадки души и Духа, человека и мира, вечной неумирающей жизни.
Внешняя обрядовая сторона священнодействия в то время, когда создавался роман, была известна каждому православному. Возможно, поэтому автору не представлялось необходимым изображать картину Соборования Базарова во всех деталях. В то же время Тургеневу в свойственной ему манере писательской деликатности и человеческой чуткости удалось прикоснуться к сокровенной сущности Таинства, его духовному наполнению. Невидимое действие благодати Божьей, подаваемой в Таинстве Елеосвящения, заключается в том, что соборующемуся прощаются забытые и даже не осознаваемые им грехи; он получает духовное подкрепление и очищение.
Это необычайное воззвание подействовало на Базарова. Он повернул немного голову и, видимо, стараясь выбиться из-под бремени давившего его забытья, произнес:
— Что, мой отец?» (7, 180).
Опустившись на колени, набожный старик умоляет Базарова позаботиться о спасении души перед уходом в вечность: «Евгений, тебе теперь лучше; ты, Бог даст, выздоровеешь; но воспользуйся этим временем, утешь нас с матерью, исполни долг христианина! Каково-то мне это тебе говорить, это ужасно; но ещё ужаснее. ведь навек, Евгений. ты подумай, каково-то.
Голос старика перервался, а по лицу его сына, хотя он и продолжал лежать с закрытыми глазами, проползло что-то странное» (7, 180).
Базаров не внял мольбе отца. Однако важно, что он не отказывается от Таинства в принципе и выражает готовность принять его позднее. Фактически Базаров даёт разрешение обеспечить возможность совершения над ним священнодействия, даже если он впадёт в беспамятство:
— Лучше, Евгений, лучше; но кто знает, ведь это всё в Божьей воле, а исполнивши долг.
Англоман Павел Петрович уехал за границу, но в эпилоге мы видим его «в русской церкви, когда, прислонясь в сторонке к стене, он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнёт почти незаметно креститься. » (7, 187). Всё дорогое для него похоронено, и сам он живой мертвец. Тургенев пишет: «Павел Петрович помочил себе лоб одеколоном и закрыл глаза. Освещённая ярким дневным светом, его красивая, исхудалая голова лежала на белой подушке, как голова мертвеца. Да он и был мертвец» (7, 154).
Брат старшего Кирсанова Николай Петрович ещё ранее замечал: «Да, брат; видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди» (7, 46).
Финал романа увенчивают «серые деревянные кресты» на сельском кладбище «в одном из отдалённых уголков России», где похоронен Базаров (7, 188).
Душа сродни высшему идеалу, и потому она томится в своей земной ограниченной обители, не довольствуется ею. Анна Сергеевна говорит Базарову об этом «томлении духа», извечной человеческой тоске по идеалу, о вечном стремлении к счастью и о его недостижимости: «Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего всё это кажется скорее намёком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это?» (7, 96).
Перед лицом Провидения ничего не значат ни возраст, ни красота, ни знатность, ни богатство, ни власть, ни политические пристрастия, ни прочая земная суета. Нигилист и его политический противник оказались равны и одинаково беззащитны: «И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет». Этот финальный мотив пушкинской поэмы «Цыганы», пренебрежительно отвергаемой Базаровым, как и всё остальное «художество», всё более явственно и трагически звучит в подтексте романа.
Духовная сторона жизни, с которой самонадеянно пытался вести внутреннюю борьбу «титан» Базаров, культивируя в себе непримиримую враждебность и даже ненависть к проявлениям духовности, одержала над ним верх. Гипернигилист, отрицавший высшие ценности, любовь, искусство, душевные порывы как «чепуху», «гниль», «романтизм», в конце жизни по сути становится экс-нигилистом. Называя себя «самоломанным», он уже не стыдится открыть одухотворённого романтика в самом себе. Герой не подавляет движений своего сердца, признавая тем самым существование высшей духовной силы, над которой никто не властен. Человек, объясняет христианский философ В.В. Зеньковский, «открывает в себе глубину неисследимую, находит в себе целый мир»; «духовность загадочно сочетается с тварностью, но всё же она есть средоточие, живая сердцевина человека, истинный центр («реальное Я»), основа индивидуальности человека, метафизическое его ядро»[8].
Думается, не случайно автор с его обострённой художественной интуицией пишет об умирающем Базарове: «один глаз его раскрылся». Писатель в сцене Соборования сумел уловить сам момент перехода героя в вечность: один глаз ещё может обозреть земное, другой уже закрыт навеки. Что представилось внутреннему зрению героя, что увидел он своими «духовными глазами» (это не только пушкинское выражение, но и богословское, святоотеческое) и что пережил в момент умирания, когда приоткрывшаяся в последний миг завеса позволила ему взглянуть за пределы земной жизни? И отчего в его лице возникло выражение ужаса? Был ли он поражён величием непостижимой тайны, явившейся ему во всей полноте и навеки низвергающей нигилистическую теорию абсолютного «ничто»; встретил ли он то, чего не ждал, о чём не думал, что отвергал и во что не верил? При Соборовании, видимо, в умирающем уже теле он совершил какое-то громадное открытие о жизни духовной, ужаснувшее его самого.
Обо всём этом можно только догадываться. Тургенев оставляет читателя на пороге не разрешимой в пределах земного бытия загадки, ибо «тайна сия велика есть». Бесспорно одно: герой в последнее мгновение умирания, перехода по ту сторону бытия пережил трансцендентное состояние, неизмеримое узкими мирскими мерками, неподвластное земному разуму, неподдающееся рациональным мотивировкам.
Таинство окончательно выводит Базарова из конкретно-чувственного, вульгарно-материалистического, обыденно-бытийного состояния в план инобытия. Это не есть абсолютное «ничто», «темнота», как думалось ранее Базарову-нигилисту. Тургенев ясно даёт почувствовать, что душа человеческая сопряжена с бесконечностью; в это мгновение с героем происходит нечто невидимое, таинственное и великое.
Всё великое земное
Разлетается, как дым.
Но добрые дела не разлетаются дымом; они долговечнее самой сияющей красоты. Всё минется, сказал Апостол, одна любовь останется» (С.; VIII, 91).
«О вечном примирении и жизни бесконечной…» (Алла Новикова-Строганова)
Роман И. С. Тургенева «Отцы и дети»
Конфликт поколений в «Отцах и детях» (1861) И. С. Тургенева с поверхности текста переходит во внутренние, глубинные пласты романа. За внешней сюжетной основой встают проблемы религиозно-философские, и главная из них — о жизни и её сокровенном смысле.
Очерченный в нескольких словах православный обряд представлен как истинное Таинство — за ним ощущается величайшая тайна. Тургенев пишет о Базарове: «Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице» (7, 183—184). Загадочен последний эмоциональный всплеск главного героя. В чём кроется источник этого «содрогания ужаса» прежде бесстрашного нигилиста — титанической личности, отвергавшей Бога и отрицавшей бессмертие, самоуверенно бросавшей вызов Провидению?
Современные исследователи тургеневского романа до сих пор теряются в догадках. «Что это? Запоздалое раскаяние? Или, наоборот, бунт атеистической души?» 4 — задаётся вопросами Ю. В. Лебедев. Объяснений нельзя искать вне сложной динамики связей тургеневского творчества с религиозно-нравственными основаниями русской культуры, с традициями христианской духовности.
Основные моменты видимой составляющей Таинства Елеосвящения (Соборования) заключаются в семикратном помазании освящённым елеем частей тела больного (лба, ноздрей, щёк, губ, груди и рук); каждое из семи помазаний предваряется чтением Священного Писания, молитвой об исцелении болящего и о прощении его грехов. Непосредственно при помазании читается молитва веры; на голову приступившего к Соборованию возлагается Евангелие вниз письменами; в заключение читается разрешительная молитва от грехов.
Апостолы передали это таинство церковным священнослужителям. В Соборном послании святого Апостола Иакова говорится: «Болен ли кто из вас, пусть призовёт пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему» (Иак. 5:14,15). Если большинство болезней телесных являются следствием греха, то причина — сам грех — болезнь духовная. Таким образом, кроме исцеления физического, в Таинстве Соборования прежде всего молитвенно испрашивается врачевание души больного, отпущение его грехов.
Определение, представленное в примечаниях к роману в Полном собрании сочинений Тургенева: «Соборование — церковный обряд у постели тяжело больного или умирающего с помазанием его тела елеем» (7, 469), — не совсем корректно. С точки зрения катехизиса, Таинство может совершаться не только над страдающими от тяжёлых телесных недугов или умирающими. К Соборованию могут приступать все православные христиане, достигшие семилетнего возраста. При этом они не обязательно должны быть подвержены телесным немощам. Уныние, признаваемое смертным грехом, скорбь, отчаяние, даже называемая пушкинским словами «русская хандра» и подобные состояния души — могут быть следствием нераскаянных грехов, не осознаваемых самим человеком. В этих случаях также прибегают к благодатной душеспасительной силе Таинства. Соборование допустимо не только в храме, но и в домашних условиях.
Внешняя обрядовая сторона священнодействия во время создания романа была известна каждому православному. Возможно, поэтому автору не представлялось необходимым изображать картину Соборования Базарова во всех подробностях. В то же время Тургеневу в свойственной ему манере писательской деликатности и человеческой чуткости удалось прикоснуться к сокровенной сущности Таинства, его духовному наполнению. Невидимое действие благодати Божией, подаваемой в Таинстве Елеосвящения, заключается в том, что соборующемуся прощаются забытые и даже не осознаваемые им грехи; он получает духовное подкрепление и очищение.
В романе «Отцы и дети» приходской священник, совершая Таинство от лица собора, по всей видимости, строго придерживается развёрнутого канонического чинопоследования. Об этом свидетельствуют упомянутые выше слова Тургенева: «Отец Алексей совершил над ним обряды религии» (7, 183). Важно обратить внимание на форму множественного числа: «обряды». Для адекватного постижения смысла эпизода необходимо учесть, что Соборование тесно соединяется с другими православными Таинствами — Покаянием (исповедью) и Причащением Святых Христовых Тайн. Если Соборование совершается дома у больного или умирающего, то вначале следуют Исповедь и Причащение. Требование Церкви, напутствующей умирающего, чтобы тот находился в сознании. Над больными в бессознательном состоянии Причащение не совершается.
Текст тургеневского романа не позволяет с точностью утверждать, исповедал ли свои грехи Базаров перед кончиной. «Базарову уже не суждено было просыпаться, — резюмирует Тургенев. — К вечеру он впал в совершенное беспамятство, а на следующий день умер» (7, 183). И только затем следует авторское замечание о совершении предшествующих смерти религиозных обрядов. Поэтому, обращаясь к реконструкции действия, нельзя отрицать и такого, например, развития событий, что Базаров мог ненадолго прийти в себя и, очнувшись от забытья, принести хотя бы краткое односложное покаяние: «Каюсь». Только в случае осознанного покаяния он допускается к причастию.
Вот почему прямой христианский долг родных и близких смертельно больного — своевременно дать ему возможность последнего церковного напутствия. Этот мучительный родительский долг пытается с честью исполнить Василий Иванович Базаров — истинный православный христианин. Будучи опытным лекарем и наблюдая за симптомами в развитии болезни, он тревожится о том, чтобы сын успел через Таинство Причащения осознанно приобщиться к спасительной силе жертвы Христа на Голгофе. Мука, терзающая старика-отца, теряющего единственного сына и призывающего его к душеспасительному Таинству, так велика и особенна, что Василий Иванович начинает выражаться несвойственным ему высоким слогом, изумляющим Базарова. Сын невольно отвечает отцу в том же стиле, что ещё более подчёркивает духовную высоту происходящего:
«— Евгений! — произнёс он, наконец, — сын мой, дорогой мой, милый сын!
Это необычайное воззвание подействовало на Базарова. Он повернул немного голову и, видимо, стараясь выбиться из-под бремени давившего его забытья, произнес:
— Что, мой отец?» (7, 180).
Опустившись на колени, старик умоляет Базарова позаботиться о спасении души перед уходом в вечность: «Евгений, тебе теперь лучше; ты, Бог даст, выздоровеешь; но воспользуйся этим временем, утешь нас с матерью, исполни долг христианина! Каково-то мне это тебе говорить, это ужасно; но ещё ужаснее. ведь навек, Евгений. ты подумай, каково-то.
Голос старика перервался, а по лицу его сына, хотя он и продолжал лежать с закрытыми глазами, проползло что-то странное» (7, 180).
Мастер «тайной психологии» — Тургенев не называет движения души, вызвавшего такую необычную, словесно не выразимую реакцию. В то же время здесь отчётливо ощутим намёк на запредельность происходящего — в предчувствии инобытия.
Базаров не внял мольбе отца. Однако важно, что он не отказывается от Таинства в принципе и выражает готовность принять его позднее. Фактически Базаров даёт разрешение обеспечить возможность совершения над ним священнодействия, даже если он впадёт в беспамятство:
«— Я не отказываюсь, если это может вас утешить, — промолвил он наконец, — но мне кажется, спешить ещё не к чему. Ты сам говоришь, что мне лучше.
— Лучше, Евгений, лучше; но кто знает, ведь это всё в Божьей воле, а исполнивши долг.
— Нет, я подожду, — перебил Базаров. — Я согласен с тобою, что наступил кризис. А если мы с тобой ошиблись, что ж! ведь и беспамятных причащают» (7, 180). Отец — бывший полковой лекарь — и его сын-медик говорят на профессиональном языке о течении болезни. В то же самое время речь идёт о необходимости духовного врачевания врача Базарова.
Базаров, говоря тютчевскими словами, «жаждет веры. Но о ней не просит» (189). Нельзя однозначно судить об атеизме тургеневского героя, чтобы не погрешить против художественной истины романа. Вовсе не случайно Герцен усмотрел в этом эпизоде, а также в заключительных словах финального реквиема «о вечном примирении и о жизни бесконечной» (7, 188) опасный, с точки зрения революционера и атеиста, «мистицизм». По прочтении «Отцов и детей» Герцен писал Тургеневу: «Requiem на конце — с дальним апрошем к бессмертию души — хорош, но опасен, ты эдак не дай стречка в мистицизм» (7, 468).
О примирении с «небом», преодолении трагического конфликта человека с быстротечностью земной жизни Тургенев размышлял на протяжении всего творческого пути. Уже в первом тургеневском романе «Рудин» (1855) герой — вечный бесприютный странник — выстрадал в конце пути истину: «Смерть, брат, должна примирить наконец. ». Церковный образ потухающей лампады в финальном монологе Рудина: «уже всё кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль. » (5, 319) — как символ уходящей жизни — отзывается в сцене последней встречи Базарова с Одинцовой.
«Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет. » (7, 183), — обращается герой к даме своего сердца. Однако тургеневский текст не даёт оснований говорить о полном «угасании». Последнее, что видит Базаров своим земным зрением, — это благодатные свет и огонь: святые образа с неугасимыми лампадами, горящие перед иконами свечи, воскурение ладана в кадильнице.
Думается, не случайно Тургенев с его обострённой художественной интуицией пишет об умирающем Базарове: «один глаз его раскрылся». Писатель в сцене Соборования сумел уловить сам момент перехода героя к вечности: один глаз ещё может обозреть земное, другой уже закрыт навеки. Что представилось внутреннему зрению героя, что увидел он своими «духовными глазами» (это не только пушкинское выражение, но и богословское, святоотеческое) и что пережил в момент умирания, когда приоткрывшаяся завеса позволила ему в последний миг взглянуть за пределы земной жизни? И отчего в его лице возникло выражение ужаса? Был ли он поражён величием непостижимой тайны, явившейся ему во всей полноте и навеки низвергающей нигилистическую теорию абсолютного «ничто»; встретил ли он то, чего не ждал, о чём не думал, что отвергал и во что не верил? Или, быть может, Соборование соединилось здесь с экзорцизмом, в народе именуемом «чертогоном», — обрядом изгнания беса, демонических проявлений натуры Базарова? Обо всём этом можно только догадываться.
Тургенев оставляет читателя на пороге не разрешимой в пределах земного бытия загадки, ибо «тайна сия велика есть». Бесспорно одно: герой в последнее мгновение умирания, перехода по ту сторону бытия пережил трансцендентное состояние, неизмеримое мирскими мерками, неподвластное земному разуму, неподдающееся рациональным мотивировкам. Таинство окончательно выводит Базарова из конкретно-чувственного, вульгарно-материалистического, обыденно-бытийного состояния в план инобытия. Это не есть абсолютное «ничто», «темнота», как думалось ранее Базарову-нигилисту. Тургенев ясно даёт почувствовать, что в это мгновение с героем происходит нечто невидимое, таинственное и великое.
Алла Анатольевна Новикова-Строганова,
доктор филологических наук, профессор
г. Орёл
1 Тургенев И. С. Полн. Собр. сочинений и писем: В 28 т. — М.; Л.: АН СССР, 1960 — 1968. — Письма. — Т. 1. — С. 436.
2 Тургенев И. С. Полн. собр. сочинений и писем: В 30 т. — М.: Наука, 1978 — 1988. — Сочинения: В 12 т. — Т. 7. — С. 183. В дальнейшем сочинения И.С. Тургенева цитируются по этому изданию с указанием тома и страниц.
3 См.: Писарев Д. И. Базаров. «Отцы и дети», роман И. С. Тургенева // Писарев Д.И. Литературная критика: В 3 томах. — Т. 1. — Статьи 1859 — 1864 гг. — Л.: Худож. литература, 1981.
4 Лебедев Ю. В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». — М: Просвещение, 1982. — С. 138.
5 Пространный христианский катехизис Православной Кафолической Восточной Церкви / Сост. Святитель Филарет, Митрополит Московский. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. — С. 361.
6 Тютчев Ф. И. Весенняя гроза: Стихотворения. Письма. — Тула, 1984. — С. 222. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.
7 См.: Азадовский М. К. Об одном сюжетном совпадении: «Смерть атеиста» в романе Омулевского и у Ипполита Тэна // Сб. статей XLV. — М.; Л.: АН СССР, 1935. — С. 589.