О чем стихи рубцова
О Николае Рубцове и его стихах
Сверстники Николая Рубцова да и бывшие его учителя сейчас пытаются вспомнить, каким он был в те годы. Хорошо помнят все лишь одно: Коля Рубцов от природы был мальчиком застенчивым, учился хорошо, много читал. Когда начал писать стихи — неизвестно, хотя однажды вроде бы видели его стишок в стенгазете. Вполне возможно, что стишок этот и в самом деле был. Во всяком случае, мог быть, потому что сам Рубцов в заметке «О себе», написанной для первого сборника стихов «Над вечным покоем» (сборник вышел позже и под другим названием), подтвердил: «Стихи пытался писать еще в детстве».
Запамятовали ровесники, а может быть, и не знали, что «тихонький» Коля в эти самые годы, начитавшись книг о морских путешествиях, буквально бредил морем. С годами зов моря не только не умрет в его душе, а станет еще сильнее, и он осуществит все-таки свою мечту. Море станет одной из самых ярких страниц его жизни и одновременно серьезным испытанием, суровой жизненной школой. Стоит перелистать сборники его стихов, чтобы убедиться в этом. У него, как и у Сергея Есенина, наиболее подробной из написанных им биографий являются его стихи. И если он писал:
Никем по свету не гонимый,
Я в этот порт явился сам,
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам, —
то можно быть уверенным, что все здесь подлинно — и сам факт, и психологическое состояние «лирического героя».
А началось все с того, что 12 июня 1950 года, закончив семь классов (тогда ему исполнилось 14 лет), юный Рубцов отправился в Ригу: там было море и — верх его мечтаний — мореходное училище! Но. «мореходка» «не приняла» юного романтика, потому как к тому времени ему не исполнилось еще пятнадцати лет. Можно представить себе горе подростка — рухнула, как карточный домик, первая его радужная мечта. Сам поэт об этом позже рассказал так:
Как я рвался на море!
Бросил дом безрассудно
И в моряцкой конторе
Всё просился на судно.
Но, нетрезвые, с кренцем,
И назвали младенцем.
Написано стихотворение в зрелом возрасте и, что нетрудно заметить, с некоторой иронией по отношению к самому себе — юному и несмышленому.
Первая вылазка к морю, в большой мир, как видим, оказалась неудачной. Ветер романтики, надувавший розовые паруса его мечты, после нее, конечно, по-ослаб. Неизвестно, как вернулся он в Вологду. А ведь от Вологды пароходом надо было добраться еще до Тотьмы — своего райцентра, в котором, он знал, есть лесотехнический техникум. Что общего между этим техникумом и заветной «мореходкой»? Но сдал экзамены, начал учиться. А мечта о море не давала покоя. И пусть немного радости принесла ему первая встреча с ним, но зато он многому научился в те дни, сделал для себя много открытий. И не только, так сказать, географических, но и чисто житейских. А главное — испытал себя на прочность и в душе был горд тем, что не растерялся, не распустил нюни, нашел выход из положения. Значит, нечего бояться дальних дорог!
Будь у него родители, может, и поостерегли бы они сына от столь рискованного вывода. Но родителей давно не было в живых, а раскрывать душу перед посторонними людьми он не любил.
Неопровержимые свидетельства (это опять же его стихи!) говорят о том, что до моря он все-таки добрался! И побратался с ним, а значит, и с «тружениками моря» — рыбаками, с их полными не только романтики, но и риска трудовыми буднями, с их совершенно особым бытом, традициями и обычаями. Это подтверждает и Г. Фокин, проходивший военную службу на том же эскадренном миноносце и в те же годы, что и Рубцов. Более того, и призывались они, оказывается, тоже вместе, в Архангельске, и Рубцов, по его словам, потому и был определен на флот, что показал себя настоящим морским волком, избороздившим северные моря вдоль и поперек на рыболовецком траулере.
Многие стихи из «морского» цикла написаны намеренно с юмором (остроумная шутка в матросской среде высоко ценится), с явным расчетом на матросскую аудиторию, которая не терпела не только лжи, но даже малейшей фальши в стихах.
К сожалению, он редко ставил даты написания стихов, и нам сейчас трудно сказать, какие из них были написаны в то время. Но я склонен все же думать, что некоторые стихотворения из «морского» цикла созданы были именно тогда, по свежим следам. Мне могут возразить: слишком, мол, мастеровито, слишком профессионально — ведь поэту тогда было семнадцать — девятнадцать лет. А кроме того, образование какое? Всего лишь семилетка. Все это так, но давайте не забывать, что мы имеем дело с незаурядным дарованием, и, кстати, прочтем стихотворение «Деревенские ночи», под которым имеется дата, поставленная самим поэтом: 1953 год. Пусть оно не совсем самостоятельно по настроению, по тональности — молодой Рубцов очень родствен Сергею Есенину, — но зато «техника» какая, как все подогнано, как все ладно!
И по травам скошенным,
Конь в село соседнее
Все люблю без памяти
в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне
дальних звезд мерцание,
Мог ли автор такого стихотворения написать, например, вот эти строчки: «Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в тралфлоте!»?
У тралмейстера крепкая глотка —
Он шумит, вдохновляя аврал!
Вот опять загремела лебедка,
Выбирая загруженный трал.
Читаешь — и удивляешься, как послушны поэту слова, как естественно складываются они в строчки, а строчки плавно переходят одна в другую. У него присущий подлинному таланту тончайший музыкальный слух.
Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн,—
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.
Звукопись, как художественный прием, он использует неоднократно, но она для него не самоцель, а средство для более глубокого раскрытия лирической сути пейзажа, как это вышло у него в стихотворении «Левитан» (по мотивам картины «Вечерний звон»), из которого взяты процитированные выше строчки.
Между тем в жизни Рубцова намечались значительные перемены. В коротенькой, всего на полстранички, автобиографии, предназначавшейся для сборника «Над вечным покоем», сказано так: «Учился в нескольких техникумах (позже в одном из документов он уточнит — «учился в лесотехническом и горном— С. В.), ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте». Хотя работа на заводах здесь упомянута прежде, чем на траловом флоте, на самом деле все было наоборот. На Кировский завод он пришел после демобилизации, а на рыболовецком судне, приписанном к Архангельскому порту, он кочегарил до призыва на флот в 1955 году.
Влекли меня матросские дороги
С их штормовой романтикой. И вот
Районный военком, седой и строгий,
Мне коротко сказал: «Пойдешь на флот!»
А сам Г. Фокин в предисловии-напутствии к этой подборке цитирует строфу из стихотворения, в подборку не вошедшего:
После дня, прошедшего «в атаках»,
Сколько раз я милой называл
Выплывшую вдруг из полумрака
Землю тундры и суровых скал.
На пронзительной, предельно искренней и чистой ноте звучит увлекшая поэта штормовая романтика, ставшая теперь суровой жизненной реальностью.
Попадают его стихи и в сборник «На страже Родины любимой» (1958 г.). Уже по названиям можно представить себе их содержание: «Пой, товарищ. », «Май пришел», «Отпускное». В альманахе «Полярное сияние» (1959 г.) Рубцов как поэт был представлен шире — его стихам было отведено целых две страницы.
Приближался день демобилизации. И Николай Рубцов — теперь уже не столь беззаботно, как раньше, — думает о предстоящем выходе «на гражданку», о выборе жизненного пути — единственного из возможных. Ведь только в этом случае жизнь обретет смысл, станет наполненной и радостной. И поэтому вполне можно предположить, что к моменту демобилизации он выбрал все-таки для себя эту большую цель. И называлась она — Поэзия!
Демобилизовался он осенью 1959 года. И сразу встал вопрос: куда поехать? В село Никольское? Но что он там будет делать? В Вологду? Но там никто его еще не знает. И он решает ехать в Ленинград. А почему бы и нет?! У него есть стихи и наверняка будут новые. А в Ленинграде поэты, журналы, издательства. Да и младший брат там же «бросил якорь». Но это только просто сказать — в Ленинград. А как? Где он будет работать, жить? Однако махнул на все рукой— поехал. В конце концов поступил на Кировский завод. Впрочем, послушаем самого поэта, раскроем стихотворение «В кочегарке». Пожилой кочегар, заметив новичка,
. Бросил лом, платком утерся.
На меня глаза скосил:
— А тельняшка — что, для форсу? —
Иронически спросил. Я смеюсь:
Лучше вещи нету, факт!
— Что ж, неплохо, коли так!
Кочегаром, думать надо,
Ладным будешь, — произнес.
И лопату, как награду,
С этой «наградой» Рубцов был неразлучен года полтора. В мае 1961 года он перешел на другую работу— шихтовщиком в копровый цех. Не теряя времени попусту, он быстро нашел дорогу в литобъединение при заводе, через него — ив редакцию многотиражки. Вскоре его стихи появились на страницах этой газеты, а осенью 1961 года—и в сборнике «Первая плавка», составленном из стихов поэтов — рабочих Кировского завода.
Ясно, что рамки заводского литобъединения для него были узки. И потому он посещал одновременно и более солидное литературное объединение — «Нарвская застава», которое давало выход уже и на большие литературные вечера, и в журналы. Узнав, что у него лишь семилетнее образование, руководители литобъединений настойчиво советовали ему учиться, может быть, даже в Литературном институте. Но для этого надо было закончить десятилетку.
Сегодня хочется поблагодарить безвестных экзаменаторов за то, что они были не слишком придирчивы к поэту-рабочему, наверняка имевшему пробелы в знаниях по таким предметам, как алгебра, физика, химия, и не закрыли ему дорогу в вуз. На творческий конкурс Литинститута Рубцов представил самодельную книжку «Волны и скалы». В нее вошло 38 стихотворений. Тот, кто первым читал и рецензировал книгу, наверняка отозвался о ней положительно, иначе не стал бы Рубцов студентом. Но те, кто потом стал учить Рубцова, вероятно, не сразу поняли, что перед ними не просто талант, а почти сформировавшийся поэт, что обычные мерки, пригодные для среднего студента творческого вуза, для него не подходили, что его талант надо осторожно и любовно шлифовать, направляя в естественное для него русло. К своим двадцати шести годам прошедший, как говорится, огонь и воду, он ждал от Литинститута не школярских разговоров о ямбах и хореях, а откровений о жизни, о душе человеческой. И если на каком-то занятии этого не было, откровенно скучал и даже уходил из аудитории. Зато читал он, по словам близких людей, запоем, нередко ночи напролет. А то совсем неожиданно уезжал куда-нибудь — чаще в село Никольское, где прошло детство.
Владевшее им в ту пору чувство тоски по родному краю не могло не вылиться в стихи. «Не порвать мне мучительной связи с долгой осенью нашей земли. » — признавался он в одном стихотворении. «Я так люблю осенний лес, над ним сияние небес. » — вторил в другом. А в третьем с еще большей проникновенностью и искренностью писал:
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую,
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую.
И наконец, родилась вот эта классически ясная поэтическая формула:
Но моя родимая землица
Надо мной удерживает власть, —
Память возвращается, как птица,
В то гнездо, в котором родилась,
И вокруг любви непобедимой
К селам, к соснам, к ягодам Руси
Жизнь моя вращается незримо,
Как земля вокруг своей оси.
В свете этих строк становятся яснее и немногие его городские стихи, прежде всего такое: «За светлой рюмкой пунша золотого я глубоко задумываюсь вдруг». О чем были эти думы? О многом. В том числе, наверное, и об этом, самом главном, заветном:
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
За нами шум и пыльные хвосты —
Все улеглось! Одно осталось ясно —
Что мир устроен грозно и прекрасно,
Что легче там, где поле и цветы.
Это были часы ночных раздумий, часы творчества, когда был явственно слышен голос души. В рецензии на стихи одного молодого поэта Рубцов позже напишет: «Все темы души — это вечные темы, и они никогда не стареют, они вечно свежи и общеинтересны. В вашем же стихотворении нет оригинального настроения, т. е. нет темы души». Иными словами, о чем бы ни писал поэт, он должен подчиняться не одному рассудку, но и чувству. В стихах об этом Николай Рубцов сказал так:
Ни радости, ни горя,
Что звонко запоешь,
Все это будет ложь!
Наверное, именно этим полюбилась ему поэзия Тютчева и Фета—«темой души», вечной, неисчерпаемой, исполненной с предельной искренностью. Однако он отнюдь не собирался быть эпигоном любимых поэтов. Отдавая им должное, он с особой признательностью говорит о «своенравной есенинской музе»: «Да и невозможно забыть мне ничего, что касается Есенина. О нем всегда я думаю больше, чем о ком-либо. И всегда поражаюсь необыкновенной силе его стихов. Многие поэты, когда берут не фальшивые ноты, способны вызвать резонанс соответствующей душевной струны у читателя. А он, Сергей Есенин, вызывает звучание целого оркестра чувств, музыка которого, очевидно, может сопровождать человека в течение всей жизни. Во мне полнокровной жизнью живут очень многие его стихи».
(Из письма В. Сафонову от 2 февраля 1959 года)
Скажем прямо, настроения людей, картины быта не нашли столь широкого и глубокого отражения в его стихах, как нашло в них отражение личное. Ведь до 14 лет Рубцов жил в деревне, которую не миновали ни беды военного лихолетья, ни похоронки, продолжавшие приходить еще долго и после войны, ни радостные и одновременно омытые слезами дни ликования по случаю Победы, а потом возвращения с фронта раненых и искалеченных отцов, мужей, братьев, любимых. Почему же у поэта о них написано так мало? Не запомнил? Проглядел? Нет! Скорее всего, не успел. А мог бы, и как бы мог! Достаточно прочитать такие стихотворения, как «Добрый Филя», «Русский огонек», «Жара», «Эхо прошлого», чтобы убедиться в этом.
Возьмем для примера стихотворение «Русский огонек». Поэт попросился в первой попавшейся избе на ночлег. Хозяйка, немолодая женщина, видимо солдатская вдова, по-деревенски просто, не задавая лишних вопросов, впустила путника в избу, накормила и обогрела. Вечер. Потрескивают в печке дрова. В бликах неверного света на стене виднеются семейные фотографии. Поэт вглядывается в них.
Как много желтых снимков на Руси
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне
Сиротский смысл семейных фотографий:
Огнем, враждой Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет.
— Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал: — Наверное, не будет.
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет. —
— Нет, — говорю, — наверное, не будет.
Она смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять сидела тихо у огня.
Николай Рубцов был на редкость талантлив. Талантом он компенсировал и бессистемность образования, и отсутствие элементарных условий для творчества. Может быть, поэтому почти не сохранилось его черновиков. В конце 1964 года в письме, адресованном автору этих строк, Николай Михайлович Рубцов по-товарищески простодушно сообщал мне: «Все последние дни занимаюсь тем, что пишу повесть (впервые принялся за прозу), а также стихи, вернее не пишу, а складываю в голове. Вообще я никогда не использую ручку и чернила и не имею их. Даже не все чистовики отпечатываю на машинке — так что умру, наверное, с целым сборником, да и большим, стихов, «напечатанных» или «записанных» только в моей беспорядочной голове».
Вполне возможно, что так оно и вышло: стихи, которые были «записаны» только в его голове, мы уже никогда не прочтем, не подивимся еще и еще раз их образности, пронзительной лиричности — всему тому, что зовется мастерством. Обращает на себя внимание не только образность, но и удивительно разнообразная ритмика стихов Николая Рубцова — и это тоже признак большого таланта. Каждое движение души — единственно и неповторимо, как песня, а песня — любая — на свой лад, на свой мотив. Уловить мелодию, которой звучит душа сию минуту, дано не каждому смертному. Николаю Рубцову это было дано!
В стихотворении «Сергей Есенин» он с грустью написал:
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
К глубокому сожалению, эти слова можно отнести и к нему самому. Недолгой была и его жизнь. А самое грустное — мало было в этой жизни дней, когда он мог всецело отдаться вдохновению. И в результате сделанное им значительно меньше того, что он мог бы сделать. В этом смысле поэзия Николая Рубцова представляется мне прекрасным, исполненным в русском национальном стиле, но незавершенным зданием.
На могиле его, на простеньком дешевом надгробии, по желанию друзей поэта начертана знаменитая строка из его стихотворения: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» И звучит она как завещание потомкам любить свою Родину, преумножать ее славу и величие своими деяниями.
LiveInternetLiveInternet
—Музыка
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Биография и стихи Николая Рубцова
Биография и стихи Николая Рубцова
(3.01.1936, пос.Емецк Архангельской обл. – 19.01.1971, Вологда)
Поэт. Николай Рубцов
Отец Рубцова был начальником ОРСа леспромхоза, мать, Александра Михайловна, – домохозяйкой. В семье росло шестеро детей. Во время военных бедствий в Вологде умерли две сестры и мать будущего поэта, следы отца затерялись (долгое время Рубцов считал его погибшим на фронте, но в 1950-х гг. они встретились; умер Михаил Андрианович в 1962 г. в Вологде). В 1942 г. Рубцов попал в детский дом под Вологдой, а в 1943 г. – в Никольский детдом Тотемского района Вологодской области, где находился до четырнадцати лет. Село Никольское стало малой родиной поэта: «Здесь для души моей родина!» – признавался он в письме к А.Яшину. В 1950 г. Рубцов окончил семилетку, «учился в нескольких техникумах, но ни одного не закончил. Работал на нескольких заводах и в Архангельском траловом флоте. Служил четыре года на Северном флоте» (из автобиографии). С 1959 по 1962 г. Рубцов живет в Ленинграде, работает на Кировском заводе, участвует в литературной жизни города. Летом 1962 г. другом поэта, литератором Борисом Тайгиным, была выпущена первая машинописная поэтическая книга Рубцова – «Волны и скалы» (переиздана в 1998 г. там же, в Ленинграде). Осенью 1962 г., закончив экстерном среднюю школу, Рубцов поступает в Литературный институт им. М.Горького в Москве, позднее переводится на заочное отделение, живет в основном в Вологде и в с. Никольском. В 1964 г. в журнале «Октябрь» появилась подборка его стихотворений, замеченная критикой, но подлинную известность принесла Рубцову первая московская книга «Звезда полей» (1967). Всего при жизни поэта были опубликованы четыре сборника стихотворений: «Лирика» (Архангельск, 1965), «Звезда полей» (М., 1967), «Душа хранит» (Архангельск, 1969) и «Сосен шум» (М., 1970). Окончательно Рубцов поселился в Вологде в 1967 г. Он трагически погиб в ночь на Крещение. Дату своей гибели поэт предсказал в стихотворении «Я умру в крещенские морозы. ».
Личная сиротская судьба Рубцова, его трагическое восприятие жизни совпали в своих основных чертах с народным мироощущением. В центре его поэзии – раскол в современном мире, сиротство личности и ее трагическая судьба. Устойчивые мотивы сиротства и странничества в поэзии Рубцова дополняют друг друга. Основой образности его стихотворений стала традиционная символика лирической народной песни. Большое место поэт также отводит религиозной символике (ставя ее в один ряд с природной) и символике образа России. Родина для Рубцова – это идеал святости, идеал неизменный. Ценностно-смысловая ориентация в его художественном мире, его «тема души» направлены на современность, которая является лишь «мгновением вечности» во всей жизни Родины.
В художественном мире Рубцова душа имеет разные значения в своей взаимосвязанности с миром. Но наиболее определенно высказана его этическая и эстетическая позиция в программном стихотворении «Душа» («Философские стихи»). В нем поэт, отталкиваясь от православно-христианской традиции этического интеллектуализма видеть в разуме высшую часть души («Соединясь, рассудок и душа Даруют нам светильник жизни – разум!»), выражает свою самую сокровенную мысль: душа – это не только эстетическая ценность, но и одновременно – цель:
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто все пройдет, когда душа ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Оригинальность Рубцова заключается в том, что он сумел традиционные стилевые формы объединить с языком и мышлением своего времени, придал современному языку классическую простоту в ее сложнейшей внутренней гармонии.
Поэтические мотивы в лирике Рубцова включены в сложную систему ассоциативных связей: фольклорных, литературных, общеупотребительных, контекстуальных (в тексте отдельных стихотворений, в их цикле, во всем творчестве поэта, в его литературном окружении и т. д.), в том числе и связей интуитивно-мистических.
Многие строки поэта вошли в русский язык, стали крылатыми, в них сконцентрирован нравственный опыт народа.
Общая, объединяющая тема рубцовской философской лирики вовсе не оригинальна: смысл человеческой жизни… Поиск этого смысла, духовное странствование по Руси нынешней и минувшей – вот подлинное содержание поэзии Рубцова.
Новаторство его творчества проявилось в отношении к традиции, в восстановлении ее и несовпадении с нею. Этическая и эстетическая насыщенность, совершенно сознательно создаваемая поэтом, трагедийность вызывают неповторимый художественный эффект. Можно сказать, что Николай Рубцов пришел к сердцу читателя не броскостью внешней стороны стиха; он знал, чем живет это сердце, в чем его боль…
Но не в уходе, не в прощании, не в оплакивании прошлого истинность рубцовской поэзии, а в восстановлении и утверждении народных идеалов. «Цель художества есть идеал», – писал А.С.Пушкин.
Духовная высота Рубцова – человеческая душа, не замутненная «философией» практицизма. «Сама природа русского духа давно нуждалась в появлении именно такого поэта, чтобы связать полувековой трагический разрыв отечественной поэзии вновь с христианским мироощущением. И жребий этот пал на Николая Рубцова, и зажегся в нем свет величавого распева и молитвенной исповеди» (А.Романов).
Именем поэта названы одна из малых планет, улицы в Вологде и Санкт-Петербурге, в с. Никольском создан музей Рубцова, памятники ему открыты в городах Тотьме, Вологде, Череповце, в Емецке. На доме № 3 по улице Яшина, где жил и погиб поэт, установлена памятная доска. Ежегодно присуждается Всероссийская литературная премия «Звезда полей» им. Николая Рубцова, действуют Рубцовские центры в Вологде, Санкт-Петербурге, Москве, Дзержинске, Сургуте и других городах, проводятся Рубцовские дни и научные конференции.
Стихи Николая Рубцова
ТИХАЯ МОЯ РОДИНА
В. Белову
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи.
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил.
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная.
Время придет уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
СТИХИ
Стихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет
На отопленье паровое,
На электричество и газ!
Скажите, знаете ли вы
О вьюгах что-нибудь такое:
Кто может их заставить выть?
Кто может их остановить,
Когда захочется покоя?
А утром солнышко взойдет, –
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход?
Остановить его закат?
Вот так поэзия, она
Звенит – ее не остановишь!
А замолчит – напрасно стонешь!
Она незрима и вольна.
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет свое!
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее.
УТРО
Когда заря, светясь по сосняку,
Горит, горит, и лес уже не дремлет,
И тени сосен падают в реку,
И свет бежит на улицы деревни,
Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети, –
Воспрянув духом, выбегу на холм
И все увижу в самом лучшем свете.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг – везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую.
ГУЛЯЕВСКАЯ ГОРКА
Остановись, дороженька моя!
Все по душе мне – сельская каморка,
Осенний бор, Гуляевская горка,
Где веселились русские князья.
Простых преданий добрые уста
Еще о том гласят, что каждодневно
Гуляла здесь прекрасная царевна, –
Она любила здешние места.
Да! Но и я вполне счастливый тип,
Когда о ней мечтаю втихомолку
Или смотрю бессмысленно на елку
И вдруг в тени увижу белый гриб!
И ничего не надо мне, пока
Я просыпаюсь весело на зорьке
И все брожу по старой русской горке,
О прежних днях задумавшись слегка.
СОСЕН ШУМ
В который раз меня приветил
Уютный древний Липин Бор,
Где только ветер, снежный ветер
Заводит с хвоей вечный спор.
Какое русское селенье!
Я долго слышал сосен шум,
И вот явилось просветленье
Моих простых вечерних дум.
Сижу в гостинице районной,
Курю, читаю, печь топлю.
Наверно, будет ночь бессонной,
Я так порой не спать люблю!
Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков,
И свет соседнего барака
Еще горит во мгле снегов.
Пусть завтра будет путь морозен,
Пусть буду, может быть, угрюм.
Я не просплю сказанье сосен.
Старинных сосен долгий шум.
* * *
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей.
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но все равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови! –
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.
И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем.
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
Задолго до смерти Николай Рубцов написал знаменитое стихотворение,
Рубцов не выбирал своей судьбы, он только предугадывал ее. Загадочной
выглядит взаимосвязь поэзии Рубцова его жизни. По его стихам точнее, чем по
документам и автобиографиям, можно проследить его жизненный путь. Многие
настоящие поэты угадывали свою судьбу, легко заглядывали в будущее, но в
Рубцове провидческие способности были с необыкновенной силой. Когда сейчас
читаешь написанные им незадолго до смерти стихи, охватывает жуткое чувство
нереальности: