О чем стих посвящение бродский
Анализ стихотворения И.А. Бродского “Посвящение”
Прочитав стихотворение “Посвящение” первый раз, я сделала вывод: Иосиф Бродский — самый загадочный поэт из всех, кого я знаю. Правда, и знаю я пока немного. Прочитав стихотворение в десятый раз, я поняла, что никогда не смогу сказать: “Понимаю всё, о чём пишет Бродский”. Он неисчерпаем, а я только могу прикоснуться, сделать попытку истолкования.
Ведь когда читаешь “Посвящение”, происходит что-то странное. Если читаешь его как стихи, пропадает смысл. Просто до смешного:
Ни ты, читатель, ни ультрамарин
за шторой, ни коричневая мебель.
.
к тому, что у меня из-под пера
стремится, не имеет отношенья.
Если же читать, следуя не ритму стихов, а знакам препинания, тогда пропадают стихи, получается проза:
Ни ты, читатель, ни ультрамарин за шторой.
к тому, что у меня из-под пера стремится,
не имеет отношенья.
Может быть, всё дело в жанре посвящения? Придётся поработать с тяжёленьким томом “Литературной энциклопедии”. Так, “Портрет”, “Португальская литература”, “Посвящение”. Стоп! “Посвящение — поэтический жанр, стихотворное обращение к определённому лицу, “содержит мотивы обращения, характеристику адресата или самого произведения”. Что ж, подходит: обращение к лицу — разговор, вот и проза в стихах. Интересно, так ли это в других посвящениях? В энциклопедии приводится в качестве примера “Посвящение” А.С. Пушкина к поэме “Полтава”:
Тебе — но голос музы тёмной
Коснётся ль уха твоего?
Поймёшь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе.
Посмотрим, что про эти несовпадения говорит наука: “Перенос, переброс (франц. анжамбеман, букв. “перескок”) — несовпадение синтаксической и ритмической паузы в стихе” (“Литературная энциклопедия”). Вот ещё важное: “служит средством создания разговорной интонации” (там же). Вот теперь кое-что проясняется: посвящение, обращение к лицу, разговорная интонация, переносы. Конечно, у Пушкина в меньшей степени, а у Бродского — сплошной анжамбеман! А ещё пятистопный ямб в стихотворении Бродского замедляет речь в отличие от динамичного четырёхстопного ямба Пушкина.
Ещё одна особенность стихотворения И.Бродского. Оно не разделено на строфы, состоит из
16 стихов. При этом половину текста — 8 стихов — занимает одно длинное предложение. А вторая половина, напротив, состоит из четырёх коротких фраз. Как будто сначала идёт рассуждение, а потом выводы.
О чём рассуждает поэт, обращаясь к читателю? К каким выводам приходит?
О своём отношении к читателю поэт говорит: “Ты для меня не существуешь”. Правда, читатель может утешаться тем, что вместе с ним никакого отношения к поэзии не имеют ни окружающий поэта мир (небо за шторой, мебель, лампа), ни искусство других (балерины), ни мирный труд (уголь, данный шахтой на-гора), ни ужасные события (железнодорожное крушение). Получается какое-то антипосвящение. Ведь нельзя же посвящать что-то тому, кто не существует.
Бродский показывает, как враждебны окружающие вещи и люди поэзии, какие чужие они ей: “читатель” в одном ряду со ”шторой” и “мебелью”, “сдача с лучшей пачки балерин” напоминает о сдаче с пачки папирос, у лампы “хищно вывернутый стебель”, не говоря уже о “железнодорожном крушенье”. Мир поэта и мир читателя совершенно разные, несходные между собой.
За этим выводом следует и другой. Как читатель не существует для поэта, так и поэт не существует для читателя:
я в глазах твоих — кириллица, названья.
Понятно, почему “я” застряло на предыдущей строке: оно чужое для “ты” читателя. Но всё-таки “я” перескочило тайком на читательскую строку и скромно встало в самом конце её, спрятавшись за словом. Поэт пытается подсказать читателю о своём существовании, поместив последнюю букву слова “названья” под словом “я”, как бы рифмуя их:
Но мы, читатели, слепы и глухи к скрытому, тайному, мы спешим к тому, что ясно видно и громко слышно:
И таким образом утверждаем то же о поэте, что сказал поэт о читателе: его “я” для нас в области небытия, то есть поэт не существует для читателя. И тогда верно, что
. сходство двух систем небытия
сильнее, чем двух форм существованья.
За этим суждением следует ироническое обращение к читателю с предложением продолжать его пустые занятия, а также довольно грозное предупреждение:
Листай меня поэтому — пока
не грянет текст полуночного гимна.
Ты — все или никто, и языка
безадресная искренность взаимна.
Последнее заключение о безадресности языка поэзии, может быть, подразумевает одну особенность лирики вообще. В лирическом стихотворении автор не называет своего имени, не рассказывает о своей жизни, он только выражает свои чувства, а в них читатель может узнать и свои переживания и настроения. Не случайно Пушкин в своём “Посвящении” советует читательнице:
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе.
Такая безличность или безадресность языка лирической поэзии позволяют и поэту, и читателю быть взаимно искренними, то есть, не стыдясь, раскрывать свои самые тайные чувства. Тогда в какой-то мере верно и утверждение Бродского, что вещи и события внешнего мира не имеют отношения к поэзии, которая занимается внутренним миром человека. Эти два смысла — взаимное отрицание читателя и поэта и их взаимное утверждение — выражены в обращении и к читателю: “Ты — все или никто”. В зависимости от того, каков читатель — сливающийся с “я” поэта в его “тексте” или глухой, чужой ему, — стихотворение Бродского является и посвящением и ироническим антипосвящением.
точно летящий под откос поезд. Беспокоит же меня так, что волосы на голове встают дыбом, этот стих: “. грянет текст полуночного гимна”. И отдыхает моя душа на последней строке: “безадресная искренность взаимна”. И хочется думать, что несмотря на все эти “не” и “ни” и я, и мир имеем отношение к стремленьям сердца поэта. По крайней мере, именно безадресность лирики позволяет и поэту, и читателю честно сказать, что они думают друг о друге, научить уважать друг друга.
Стихотворение Иосифа Бродского «Любовь»: история предательства и прощения
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Иосиф Бродский и Марина Басманова впервые встретились 2 марта 1962 года на вечеринке в квартире будущего известного композитора Бориса Тищенко. Поэту еще не было и 22 лет, Марина двумя годами его старше. Это была любовь с первого взгляда. С того дня они уже не расставались. Гуляли по городу, взявшись за руки, заходили погреться в подъезды старых домов Петроградской Стороны, целовались как одержимые и снова шли, счастливые, куда глаза глядят. Бродский читал ей свои новые стихи, а Марина часами могла рассказывать ему о живописи, водила по музеям и выставкам. Окружающие единодушно сходились во мнении, что они на редкость дополняют друг друга: порывистый, страстный Бродский и спокойная рассудительная Басманова. Огонь и вода. Луна и солнце. Любила ли Басманова Бродского с тем же пылом, что он ее? Трудно сказать. Что до него, то он ее просто боготворил!
Но не все было гладко уже тогда. Ни отец Басмановой, ни родители Бродского не одобряли их отношения. А главное — сама Басманова не хотела выходить замуж. Влюбленные часто ссорились и то и дело «расставались навсегда». После таких размолвок Иосиф впадал в жесточайшую депрессию. Нередко он заходил к своим друзьям Штернам мрачный, как сфинкс, со свежими окровавленными бинтами на запястьях и молча курил на кухне сигареты одну за другой. Людмила Штерн очень боялась, как бы впечатлительный поэт и вправду не наложил на себя руки. Поэтому, когда в очередной раз Бродский заявился к ним с перебинтованными руками, Виктор Штерн сказал ему напрямик: «Слушай, Ося, кончай ты, это. людей пугать. Если когда-нибудь в самом деле решишь покончить с собой, попроси меня объяснить, как это делается». Бродский совету внял, больше «не пугал», но легче от этого никому не стало.
Увы, в этой истории не обошлось без банального любовного треугольника. В начале 60-х годов Бродский тесно дружил с Анатолием Найманом, Евгением Рейном и Дмитрием Бобышевым (все входили в ближайший круг Анны Ахматовой, но Бродского она отмечала более других и прочила ему большую поэтическую славу). Поэтому, когда накануне нового, 1964 года Бродский скрывался от милиции в Москве, опасаясь быть арестованным за тунеядство, он поручил во время своего отсутствия заботиться о Марине Дмитрию Бобышеву. Казалось, ничто не предвещало беды. Дмитрий привез Марину к своим друзьям на дачу в Зеленогорск и представил как «девушку Бродского». Вся компания встретила ее радушно, но поскольку скромная Марина весь вечер просидела молча, лишь изредка загадочно улыбаясь, о ней быстро забыли и веселились кто во что горазд. Что произошло потом, толком не знает никто: то ли страдая от недостатка внимания, то ли испытывая давнюю симпатию к красавцу Бобышеву (писавшему к тому же недурные стихи и уже печатавшемуся в самиздатовском журнале Алек-сандра Гинзбурга «Синтаксис»), но тихоня Марина провела эту ночь с ним. А утром еще подожгла занавески в его комнате, перебудив весь дом наивным криком: «Посмотрите, как красиво горят!» Разумеется, все друзья Бродского тут же объявили Бобышеву бойкот за такое явное предательство друга. Тот поспешил с дачи съехать, но в свое оправдание заявил: дескать, не виноватый я, она сама пришла, а когда он заикнулся, что Бродский считает ее своей невестой, она сказала, как отрезала: «Я себя его невестой не считаю, а что он думает — это его дело».
Когда до Бродского дошли слухи об измене Марины, он сорвался в Ленинград, наплевав на все. Пройдут годы, и он будет вспоминать об этом так: «Мне было все равно — повяжут там меня или нет. И весь суд потом — это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с Мариной».
Сразу с вокзала он помчался к Бобышеву, где произошло тяжелое объяснение, сделавшее друзей врагами на всю оставшуюся жизнь. Затем он направился к дому Марины, но она не открыла ему дверь. А спустя несколько дней Бродского арестовали прямо на улице. Его положили в психиатрическую больницу для «судебной экспертизы». Марина носила ему туда передачи. Затем состоялся знаменитый процесс, который закончился для Бродского ссылкой на три года в Архангельскую область. Позже, уже живя в Америке, он откровенно признается все той же Людмиле Штерн: «Это было настолько менее важно, чем история с Мариной. Все мои душевные силы ушли на то, чтобы справиться с этим несчастьем».
В деревне Норенская Архангельской области Бродский напишет свои лучшие стихи. Чего стоят одни названия! «Песни счастливой зимы», «Ломтик медового месяца», «Из английских свадебных песен». И снова благодаря Марине, которая приезжала к нему и подолгу жила в очень скромных условиях. Он был готов все простить ей, только бы эта сказка не кончалась, только бы они были вместе. Но. приехал Бобышев, и Басманова уехала с ним. А потом вернулась. И так несколько раз. Бродский страдал, метался по пустому дому, но ничего не мог изменить: свою любовь, как родину или родителей, не выбирают. В череде этих встреч и прощаний в 1968 году у Басмановой и Бродского родился сын Андрей. Поэт надеялся, что теперь-то уж Марина согласится официально оформить отношения, но она была непреклонна. Над Бродским сгущались тучи: люди из органов недвусмысленно советовали ему уехать на Запад. Он до последнего надеялся, что эмигрируют они вместе: он, она и сын.
Бродский уехал один. Но любовный треугольник распался совершенно неожиданно: удивительная Марина рассталась и с Дмитрием Бобышевым, предпочтя воспитывать сына Бродского в одиночестве. (Вскоре Бобышев эмигрировал в США, где и по сей день благополучно преподает русскую литературу в Иллинойском университете.) Сердечная рана Бродского долго не заживала. Причем, и в прямом, и в переносном смысле: инфаркты преследовали его один за другим. Еще не один год он продолжал посвящать стихи Марине. Словно в отместку за ее измену он менял женщин как перчатки, не уставая повторять, что никогда в жизни не сможет ни с кем ужиться под одной крышей, кроме как со своим любимым котом Миссисипи.
Все изменилось, когда однажды на лекции в Сорбонне Бродский увидел среди своих студентов-славистов Марию Соццани. Красавица-итальянка русского происхождения была моложе поэта на тридцать лет и. безумно напоминала Марину Басманову в юности. В 1991 году они поженились. Мария стала не только любящей женой, но и верным другом и помощницей во всех литературно-издательских делах. Через год у них родилась прелестная дочка — Анна-Александра-Мария Бродская. Но всё это будет потом, потом, потом. А в 1971 году он посвятил стихотворение своей «М.Б.»
«Любовь»
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Иосиф Бродский
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Анализ стихотворения (И.Бродский «Посвящение»)
Анализ стихотворения Иосифа Бродского «Посвящение» (1987г.)
Бродский был убеждён в том, что роль поэта в мире не может быть сведена к чему-то одному. Он утверждал: « человек принимается за сочинение стихотворений по разным соображениям: чтобы завоевать сердце возлюбленной, чтобы выразить свое отношение к окружающей его реальности, чтобы запечатлеть душевное состояние, в котором он находится в данный момент, чтобы оставить – как она думает в эту минуту – след на земле».
В чём назначение поэта для Бродского? Это помогает понять стихотворение 1987 года «Посвящение».
Ни ты, читатель, ни ультрамарин
за шторой, ни коричневая мебель,
ни сдача с лучшей пачки балерин,
ни лампы хищно вывернутый стебель
— как уголь, данный шахтой на-гора,
к тому, что у меня из-под пера
стремится, не имеет отношенья.
Ты для меня не существуешь; я
Но сходство двух систем небытия
сильнее, чем двух форм существованья.
не грянет текст полуночного гимна.
безадресная искренность взаимна.
Композиционно стихотворение можно разделить на две части, границей между которыми выступает союз «НО». В первой части мы видим смысловые пространства, художественные пласты, выражающие мысли и чувства поэта. Всего пространств три:
«ультрамарин за шторой/ коричневая мебель/ сдача с лучшей пачки балерин/ лампы хищно вывернутый стебель/ уголь данный шахтой на-гора/ и железнодорожное крушенье»
«что у меня из-под пера стремится».
Первый художественный пласт – пространство читателя. Частица «НИ» создает эффект моментального включения в повествование: мы словно слышим часть разговора, начинающегося, может быть, давно. Причем обращение к человеку, смысл которого: «ты не имеешь отношения к моей поэзии», кажется нам довольно тяжелым. Для читателя Бродский не даёт эпитетов. Кто же он тогда? «Всё или никто?». «Система небытия» или «форма существования».
Все три пространства находятся в особом сложном отношении друг с другом. На первый взгляд поэт настаивает на свободе своего вдохновения, творчества от внешних причин: природы, искусства, быта и даже самого читателя. Однако синтаксически все три пространства уживаются в первом предложении. Значит ли это, что они три части единого целого «читатель – поэзия – поэт»? Нет. Бродский стремится разрушить это сомнение ещё более твёрдым повторением своей мысли: «ты для меня не существуешь; я в глазах твоих – кириллица, названья…»
Вторая часть стихотворения начинается с противопоставительного союза «НО», является посвящением, призывом к читателю. Две «системы небытия», абсолютно разные по содержанию и форме почему-то «сходны». Почему? Что общего между поэтом, для которого не существует читателя и читателем для которого не существует поэта? Ответ содержится в призыве поэта к читателю: «Листай меня…».
«Листай меня…». Кого? Книгу поэта, который предстает перед нами в форме этой книги. Читая книгу, мы слышим музыку стихотворения, мы дышим его языком, «безадресная искренность» которого «взаимна». По отношению к языку читатель и поэт равноправны и именно в этом проявляется то сходство двух систем небытия.
В «Посвящении» тоже есть музыка; четырёх стопный ямб в сочетании с чередованием мужской и женской рифмы, а также приём звукописи позволяют воспринимать это небольшое стихотворное музыкально-художественное произведение.
В стихотворении нет «!/?/.», оно спокойно, но это спокойствие обманчиво, как течение реки, потому что таит в себе эмоциональные переживания автора.
Особый приём – употребление многозначного слова в тексте «Листай меня поэтому – пока/ не грянет текст полуночного гимна.».
О чем «Рождественский романс» Иосифа Бродского?
Приблизительное время чтения: 8 мин.
В проекте 50 великих стихотворений мы с христианской точки зрения рассматриваем известные стихотворения русских поэтов. Кем, как и почему написаны эти стихотворения, которые мы считаем знаковыми.
«У меня была идея в свое время, когда мне было 24-25 лет, на каждое Рождество писать по стихотворению». Эту свою идею Иосиф Бродский воплотил в жизнь. Он создал цикл рождественских стихотворений, который не имеет аналогов в мировой поэзии. В проекте «50 великих стихотворений» — «Рождественский романс», который открывает этот цикл и является одним из самых загадочных рождественских стихотворений известного поэта.
Рождественский романс
Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Автор
Иосиф Александрович Бродский (1940–1996) входит в число самых популярных русскоязычных поэтов. Стихи Бродского широко известны за рубежом, его тексты переведены на множество языков. В 1987 году Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «за всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
«Рождественский цикл» Бродского — уникальное явление в мировой поэзии
«Рождественский романс» входит в авторский цикл Бродского «Рождественские стихи», включающий 23 поэтических текста. «Рождественский романс», посвященный близкому другу Бродского, ленинградскому поэту Евгению Рейну, стал первым стихотворением этого цикла. В течение 10 лет (до 1972 года — года вынужденной эмиграции) поэт регулярно писал рождественские стихи: «Я к каждому Рождеству пытался написать стихотворение — как поздравление с днем рождения». Затем был перерыв. Текстов, посвященных Рождеству, не было с 1972 года по декабрь 1980-го, с 1980-го по 1987-й годы. С этих пор и до своей смерти в 1996 году он ежегодно создавал новые поэтические рождественские послания. В интервью «Рождество: точка отсчета», которое Бродский дал в эмиграции журналисту Петру Вайлю, поэт рассказал о зарождении идеи стихотворного рождественского цикла: «Я помню первые рождественские стихи, которые я написал. Из какого-то журнальчика я вырезал себе картинку “Поклонение волхвов”, приклеил над печкой и смотрел довольно часто по вечерам. И решил написать стихотворение с этим сюжетом». Бродский определял Рождество следующим образом: «Рождество — это день рождения Иисуса Христа. Единственный человек или Богочеловек, чей день рождения я считаю своим долгом справлять».
В мировой поэзии нет аналогов «рождественскому циклу» Бродского. В некоторой степени предшественниками можно считать стихи Бориса Пастернака на евангельские мотивы, включенные им в роман «Доктор Живаго», а также венок религиозно-философских сонетов английского поэта-метафизика XVII века Джона Донна. Донн — один из любимых поэтов Бродского — в своем лирическом религиозном цикле «Священные сонеты» обращается к главным событиям земной жизни Иисуса Христа. Бродский сам признавался, что цикл сонетов Донна повлиял на него: «Мне ужасно понравился этот перевод небесного на земной… то есть перевод явлений бесконечных в язык конечный».
Религиозность Бродского
Когда у поэта спросили, религиозен ли он, тот ответил: «Я не знаю. Иногда да, иногда нет». Свой рождественский цикл Бродский задумывал, как он сам признавался, «не по соображениям религиозного порядка, а, скорее, по соображениям эстетическим или психологическим». При этом, поэт всегда искренне воспринимал идею явления в мир Богочеловека (современниками поэта не раз отмечался настоящий «рождественский энтузиазм» поэта).
Несмотря на то, что с Евангелием Бродский познакомился позднее, чем начал писать рождественский цикл, религиозное начало было присуще его мировосприятию, что заметно уже в ранних стихах. В «Рождественском романсе» поэт, еще не открывший для себя Писание, все же ориентируется на дух Рождества, интуитивно ощущает его. Новый Завет Бродский прочтет в 1963 году, что, конечно, отразится и на его художественном видении, и на его мировоззрении. Воцерковленным человеком поэт так и не стал, но уважение к христианству в нем чувствовалось всегда.
Иосиф Бродский в 1960-е годы
Исторический контекст
«Рождественский романс» был написан 21-летним Бродским в декабре 1961 года (однако некоторые исследователи литературы склонны относить текст к 1962 году), то есть до ареста и ссылки. Стихотворение со словом «Рождество» в заглавии писалось в то время, когда для большинства людей ключевым праздником сстал Новый год. Борьба с празднованием Рождества началась в 1920-е годы, его откровенно «запрещали» («Не сбивайте нас с толку, не делайте Рождества и елку!» — под подобными лозунгами в те годы выводили детей на антирождественские митинги), но люди продолжали отмечать Рождество, и к 1930-м годам была придумана более действенная схема борьбы: Рождество заместили Новым годом, утверждающим надежду на некую «новую» жизнь.
Новый год стал символом ожидания чудесного нового мира, символом приближения к обществу всеобщего счастья и благосостояния. Атрибутика Рождества частично сохранялась, но вводилась в новый контекст. В итоге Новый год стал любимым всенародным праздником, само Рождество стало восприниматься как западная традиция, а церковный праздник (7 января) был почти забыт в отличие от Пасхи. Эти идейные манипуляции с вытеснением Рождества из сознания людей играют важную роль в понимании рождественских стихотворений Иосифа Бродского.
Москва или Петербург?
Уже в самом начале «Рождественского романса» мы сталкиваемся с загадкой. Где разворачивается действие? На первый взгляд все очевидно: в Замоскворечье и на прилегающих к нему улицах (более того, известно, что «Рождественский романс» Бродский написал в Москве). Упоминаются Александровский сад, Ордынка, автор пишет о «мгле замоскворецкой». Литературоведы также отмечают, что строка «пахнет сладкою халвою» указывает на «обонятельное впечатление»: рядом с Замоскворечьем была расположена кондитерская фабрика «Красный Октябрь».
Однако сквозь облик «ночной столицы» проступают черты другой, бывшей столицы — Петербурга. «Речные» и «корабельные» образы, «пчелиный хор сомнамбул, пьяниц», «желтая печальная лестница» — все это очень напоминает Петербург, каким он предстает в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, Белого и Мандельштама. Также известно, что до 1918 года «Александровским» назывался еще и Адмиралтейский сад в Петербурге. Поэтому «кораблик негасимый», который плывет в первой строфе стихотворения над московской кремлевской стеной, — это не просто изысканная метафора луны, но и напоминание о «кораблике»-флюгере на шпиле Адмиралтейства.
Тему взаимопроникновения настоящего и прошлого усиливает и строка «мертвецы стоят в обнимку с особняками». Исследователи творчества Бродского расшифровали, что мертвецами здесь названы новые дома, стоящие по соседству со старыми постройками. Тот же эффект создает и «такси с больными седоками» — словно машина времени, современный автомобиль перевозит пассажиров, названных устаревшим словом.
Обе столицы в стихотворении как бы объединяются образом «полночного поезда», который символизирует наступление Рождества. По мнению исследователей, здесь имеется в виду знаменитая «Красная стрела», которая в полночь отправлялась в путь с Ленинградского вокзала в Москве и с Московского вокзала — в Ленинграде. Хотя «Рождественский романс» назван «рождественским», он и написан, и посвящен формально Новому году. Именно формально.
О чем же «Рождественский романс»?
Смещение пространства, времени, знакомые вещи, персонажи, явления, которые предстают в каком-то совершенно незнакомом, почти фантастическом виде, убаюкивающий (особенно а авторском исполнении) и одновременно чеканный, как у маятника, ритм — погружение в стихотворение Бродского сопоставимо с погружением в сон, в состояние, где в осколках реальности отражается иное, то, чего мы не можем назвать и объяснить. Здесь стираются границы между мирами: взрослым миром вечного повторения, обреченной на умирание повседневности, где слова «новый год» снова и снова обманывают человека напрасной надеждой на действительно новое, где мысль о будущем оборачивается приступом тоски, где эта тоска обволакивает как дышащих еще, но уже пьяных или больных, так и бездыханных созданий, мертвецов; и утраченным миром детства, не знающим смерти, не допускающим, а утверждающим возможность чуда, радостным миром, в котором ничто не повторяется, но все — в первый раз, словно непрекращающееся Рождество.
Да, «Рождество» ни разу не упоминается в самом стихотворении. Но в этот странный сон оно то и дело прорывается, оставляет заблудившемуся между мирами печальному человеку свои приметы: снежинку на вагоне, мед огней, аромат халвы, сияние праздничного пирога и, наконец, — острое чувство непонятно откуда взявшейся надежды, которая изо всех сил бьется в трижды повторяющемся «как будто» в последней строфе. Доверится ли человек этим приметам, решится ли пойти по этим следам, очнется ли он ото сна в мире вечного Рождества, или же проснется обратно в свой тоскливый мир, по иронии судьбы называющий каждый год на пути к собственному умиранию «новым»? Бродский оставляет ответ на этот вопрос нам, читателям его сна.
Через 10 лет, в 1971 году, Бродский напишет еще одно рождественское и очень известное стихотворение «В Рождество мы все немного волхвы». Действие там снова происходит на Новый год, и в этом стихотворении уже тридцатилетний поэт, много переживший за десятилетие, прочитавший Евангелие, совершенно забудет о «необъяснимой тоске», откажется от «как будто» в отношении чуда и совершенно иначе посмотрит на новогоднюю суету. Рождество станет для поэта единственной и подлинной реальностью, но об этом нам еще предстоит поговорить.
Для подготовки статьи использованы материалы: Н. Богомолов «От Пушкина до Кибирова: Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии»; О. Лекманов «Книга об акмеизме и другие работы»; «Рождество: точка отсчета. Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем»; И. Шишкина «Концептосфера рождественских стихотворений И. Бродского»; Т. Гай «Иосиф Бродский. Рождественский цикл»; О. Лекманов, А. Сергеева-Клятис «“Рождественские стихи” Иосифа Бродского»; Е. Айзенштейн «Рождественские стихи Бродского»; Б. Янгфельдт «Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском»