О чем рассказ карамора

Попробую описать образ матери Алеши Пешкова из произведения Горького «Детство».

Одна из сказок называется «Евстигней Закивакин». Вот этот герой нам и нужен. Именно он сделался поэтом и поэтому решил взять себе псевдоним. Вот как выглядит разговор между Евстигнеем (пока еще) Закивакиным и редактором Мокеем Говорухиным, который помог поэту выбрать себе новую более звучную фамилию:

«Что на Руси человек ни делает, все равно его жалко»

Челкаш ненавидит Гаврилу за его мечты о свободе, подлинной цены которой тот даже не представляет. Он предлагает парню пойти в кабак. Там, глядя на опьяневшего Гаврилу, Челкаш сознает, что может распорядиться судьбой парня как захочется, даже сгубить его. Но в душе Челкаша вдруг рождается жалость и желание помочь.

Челкаш вернулся в новой одежде (Гаврила его даже не узнал), достал пачку купюр, и Гаврила уверил, что это и есть его вожделенная мечта. Но для Челкаша такая сумма была несерьезной. Он отсчитал несколько банкнот и протянул Гавриле. Тот сразу их спрятал, и Челкаш удивился такой жадности. Кроме того, его поразило странное состояние парня. Но на вопрос, что происходит, тот ответил, что все хорошо. Когда же Челкаш отошел от лодки, Гаврила вдруг догнал его, опрокинул на землю и стал выпрашивать деньги. Челкаш в ответ вынул оставшуюся сумму и кинул Гавриле. Тот стал собирать купюры, а Челкаш, услышав признание Гаврилы в мыслях об убийстве, сбил его с ног и отобрал добычу. Но Челкаш не смог уйти далеко – Гаврила кинул в него камнем. Челкаш упал, Гаврила бросился бежать, но вернулся и стал просить Челкаша о прощении. Тот достал деньги, оставил себе сто рублей, а остальные отдал напарнику. Гаврила сначала не хотел брать, но, увидев, как Челкаш вдруг повеселел, деньги взял, после чего подельники разошлись.

Источник

Восприятие и анализ рассказа м. горького «карамора» в 11-м классе

Работа представлена кафедрой словесности и культурологии Нижегородского института развития образования.

Научный руководитель — доктор педагогических наук, профессор Л. В. Шамрей

В статье представлен опыт изучения рассказа М. Горького «Карамора» в 11-м классе, анализируется восприятие произведения читателями и прослеживается логика размышлений писателя о природе человека, об опасности саморазрушения личности. Автор статьи настаивает на обновлении содержания и методики изучения творчества М. Горького в школе и справедливо полагает, что необходимо, освободив тему от идеологических стереотипов, усилить внимание к природе дарования Горького-художника, ввести новые произведения в практику школьного преподавания.

The paper describes the experience of studying the story «
Karamora»
by M. Gorky in the 11th form. The author of the paper analyses the readers’
perception of the story and traces the logic of the writer’
s reflection on the human nature, the danger ofa person’
s self-destruction. The author of the paper proposes to renew the content and methods of studying M. Gorky’
s works at school and fairly believes that it is necessary to eliminate the ideologic stereotypes, to intensify the attention to the talent of M. Gorky as an artist and to introduce new works into the school teaching practice.

«>

«>

Сегодня большинство ученых, писателей, критиков — это в первую очередь В. И. Баранов, П. В. Басинский, Д. Л. Быков, В. В. Петелин, Л. А. Спиридонова и многие другие — считают, что необходимо глубокое научное исследование творчества М. Горького, его философских взглядов, его ошибок и противоречий, его нравственной и эстетической позиции в различные периоды жизни. По мнению доктора филологических наук Л. А. Спиридоновой, «.время смыло с лица Горького хрестоматийный глянец, и перед нами стоит непростая задача: заново перечитав его произведения, определить истинное значение и роль писателя в литературной и общественной жизни конца XIX — первой половины ХХ века» (5, с. 6).

Безусловно, литературное наследство такого автора, как М. Горький, подобает изучать в более полном объеме, чем это предлагается современными программами, учащиеся дол

«>

«>

Это, пожалуй, единственное произведение, в котором М. Горький сближается с Л. Андреевым. Горького волнует проблема душевной опустошенности, которая приводит к распаду человеческой личности.

Почему Горький так глубоко исследует природу предательства человека? Что это: пересмотр собственных позиций, раскаяние в содеянном или все-таки желание предостеречь грядущие поколения от ошибок, совершенных его поколением, найдя причину противоречивости человека, его двойственности.

«>

Главный герой одноименного рассказа — Петр Каразин. Впервые мы встречаемся с Караморой — так в детстве прозвал его отец-слесарь ( «Большой такой, добрый, очень веселый. В каждом человеке он прежде всего искал, над чем бы посмеяться» (3, с. 36)) — в тюрьме, где он ожидает приговора за свое многолетнее сотрудничество с охранкой. Рассказ представляет собой исповедь главного героя, но пишет он ее не для тех, кто судит его сейчас, а для себя, чтобы найти причину своих поступков, просто понять самого себя.

Горький дает к рассказу шесть (!) эпиграфов;
пять из них принадлежат известным мыслителям, писателям, ученому (имена Л. Андреева, А. Н. Островского, Н. С. Лескова, И. С. Тургенева, Н. И. Пирогова) и рабочему-провокатору, который, по-видимому, и явился прототипом главного героя.

Учащиеся обращают внимание на эпиграфы: «Попытка оправдать подлость?» ;
«Сопоставление подлости с подвигом» ;
«Объяснение причин человеческой подлости: «
У русского человека мозги набекрень» (И. С. Тургенев)»
» (3, с. 36);
«У Пирогова ближе: «
Иногда — ни с того ни с сего — приходят мысли плохие и подлые. «
» (3, с. 36).

Ни один эпиграф не может подсказать причину распада человеческой личности. Зачем же они нужны Горькому?

Типичные ответы учащихся были такими: «Эпиграфы подчеркивают негативное отношение самого писателя к подлости и предательству» ;
«Горький показывает значимость этой проблемы» ;
«Карамора сам хорошо ощущает противоречивость, двойственность своей натуры: «Жили во мне два человека, и один к другому не притерся. Вот и все» (3, с. 37).

Далее ребята размышляют над проблемой, что же подтолкнуло Карамору к предательству: «Он воспринимал жизнь как игру. И проиграл

Действительно, у Караморы не было ничего: ни совести, ни любви, ни приязни, ни желания (искреннего) помочь людям, ни раскаяния — ведь даже его исповедь заканчивается хвастливой мыслью, что правду жизни понимает только он. И для людей у него находится всего одно слово: «Надоели» (3, с. 67).

Кроме того, Горький использует реминисценцию, рассчитывая на ассоциативное восприятие читателя: «Разум не подсказывал мне, что хорошо, что дурно. Это как будто вообще не его дело. Он у меня любопытен, как мальчишка, и, видимо, равнодушен к добру и злу, а «
постыдно»
ли такое равнодушие — этого я не знаю (3, с. 41).

Горький не случайно привлекает внимание вдумчивого читателя к «Думе» М. Ю. Лермонтова. Возможно, писателю хотелось таким образом высказать мысль, которая для него в 1924 г. была крамольной: Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее иль пусто, иль темно. (4, с. 281).

О чем говорит эта реминисценция? О личностном прозрении Горького? О признании ошибок писателем, много лет служившим неправому делу? О пророческом предвидении. Однако общеизвестно, что Горький до конца жизни верил в человека, в его возможность стать лучше и чище, в его способность построить светлое будущее.

Писатель в 1920-е гг. рассказывает о крушении старой России, постигает философский

У этих людей душа опустошена, и нравственные ценности у них приравнены к уровню физиологических функций. Симонов в приватных беседах с Караморой охотно делился своим пониманием жизни: «Самое большое удовольствие — одурачить, обыграть человека. Вспомните-ка детские игры, и, начиная с них, просмотрите всю жизнь. вся жизнь — в игре» (3, с. 57—58). В итоге Карамора приходит к выводу, что Симонов прав: «Ничего нет, вся выдумано, все лживо, а я призван открыть ложь, я первый, кто должен открыть людям, что все они обмануты, жизнь действительно голая, зверячая борьба» (3, с. 62), а «у человека нет сил протестовать против подлости в себе самом.» (3, с. 62). В этом рассказе мы видим

совершенно неожиданного Горького, показывающего, насколько тягостно крушение личности неверующего человека. Карамора отрицает «наивное учение Христа» (3, с. 40). Он смеется над проповедью любви к людям и заявляет: «. забота о людях исходит не из любви к ним, а из необходимости окружить себя ими, чтоб с их помощью, их силою, утвердить свою идею, позицию, свое честолюбие» (3, с. 40).

Однако Карамора и тут ухитряется уйти от ответственности: «говорят, есть в глазу какой-то «
хрусталик»
и от него именно зависит правильность зрения. В душу человека тоже надо бы вложить такой хрусталик. А его — нет. Нет его, вот в чем суть дела» (3, с. 67).

Итоговое задание увлекло учащихся, предоставив возможность обратиться к их читательскому опыту: попытаться найти темы, идеи, мысли рассказа Горького, которые позволяют вспомнить произведения других писателей XIX в.

В результате учащиеся подошли к мысли о том, что Горький предостерегает нас от всеобщего разрушения, и в первую очередь от саморазрушения. Писатель заставляет нас задуматься о потребности сохранить чистоту и цельность души, что сегодня является насущной необходимостью. Не случайно современный норвежский ученый Гейр Хьетсо

отмечает: «Литературный путь Горького — один из наиболее замечательных в наше время. В своих произведениях он изображает самые темные стороны жизни, и одновременно он — один из самых больших оптимистов в русской литературе» (6, с. 4). Таким образом, пришло время обретения настоящего Горького.

1. Баранов В. И. Максим Горький: подлинный и мнимый. М.: Просвещение, 2000. 111 с.

2. Горький М. Человек // М. Горький. Собр. соч.: В 8 т. М.: Сов. Россия, 1987. Т. 2. 512 с.

3. Горький М. Карамора // М. Горький. Собр. соч.: В 8 т. М.: Сов.Россия, 1988. Т. 3. 448 с.

4. Лермонтов М. Ю. Дума // М. Ю. Лермонтов. Собр. соч.: В 4 т. М.: Правда, 1969. Т. 1. 416 с.

5. Спиридонова Л. А. М. Горький: новый взгляд. М.: ИМЛИ РАН 2004. 264 с.

6. Хьетсо Г. Максим Горький: Судьба писателя / Пер. с норв. М.: Наследие, 1997. 344 с.

Источник

Рассказ о герое

«Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной,-
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет».

Эдгар Алан По
«Страна сновидений»

М. ГОРЬКИЙ. «КАРАМОРА» (1924)

«Карамора» – патография русской души и, шире, – человеческого предательства [1]. Главный герой, Петр Каразин, по прозвищу Карамора, страдал, подобно поэту Блоку, «бездонной тоской». В письме к Роллану Горький называл этот недуг многих русских «атрофией воли к жизни» [2]. Однако Каразин не был бездеятельным: дабы заткнуть «зияния в душе», Карамора проявлял чудеса гиперактивности, работая одновременно на два противоборствующих лагеря – революционеров и царскую охранку.

Фамилия горьковского героя (Каразин от тюркск. «кара» – черный) будто бы отсылает к знаковому произведению русского классика Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» [3]. Каразин остро переживает свою расщепленность: в нем словно обитает «человека четыре, и все не в ладу друг с другом, у всех разные мысли» [4]. Светлый и чистый, подобно Алеше, Карамора ищет в любви ничем не замутненной, первозданной «наивности», а не грубо-расчетливого, механически-деляческого подхода [3]. Наряду с этой ипостасью в Караморе, пожалуй, можно также разглядеть снедаемого темными страстями Дмитрия и сверхчувственного, предельно рационального Ивана [3].

Проблема духовной раздробленности, внутренней двойственности героя – традиционная тема русской и мировой литературы (см., напр. у Лермонтова: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его. » [5, с. 527]).

Примечательно, что Лермонтов, как и Горький, в своем творчестве стремился отразить особенности именно русского самосознания. Другое дело, что Горькому, на наш взгляд удалось достичь максимальной чистоты эксперимента, предельно отстранившись от своего героя. Вопрос, до какой степени Лермонтов наделил Печорина собственными чертами, пожалуй, остается открытым.

В данном контексте так же будет небезынтересным упомянуть Мюссе и его «Исповедь сына века», с которой генетически связан «Герой нашего времени»: Печорин, как и Октав, непосредственно переживает расколотость своей натуры.

Однако у Горького моральная расколостость героя принимает поистине запредельные, патологические формы, словно возрастая по невообразимой, шизофренической экспоненте:

«Живут во мне, говорю, два человека, и один к другому не притёрся, но есть ещё и третий. А может быть, третий-то — самый злой враг мой? Это уж похоже на догадку четвёртого. В каждом человеке живут двое: один хочет знать только себя, а другого тянет к людям. Но во мне, я думаю, живёт человека четыре…» [4].

Своей непрекращающейся саморефлексией Каразин нередко напоминает «героя из подполья» Достоевского. Люди у Караморы делятся на два типа: цельные и раздвоенные (ср. здесь с сентенциями «подпольного» героя Достоевского о усиленно сознающих людях и непосредственных деятелях).

Однако Карамора не «маленький человек» [6]. Чрезмерная склонность горьковского Караморы к авторефлексии парадоксальным образом дает обратный, прямо противоположный «подполью» эффект. Петр Каразин генетически принадлежит к лермонтовскому типу Печорина – «Героя нашего времени» – деятельно-предприимчивого, однако морально опустошенного, эмоционально выгоревшего. Так, Каразин, как и Печорин, отвергает «евангельскую наивность». «Революционер для своего удовольствия», Карамора в чем-то походил на начальника охранного отделения Симонова.

«Самое большое удовольствие — одурачить, обыграть человека», — утверждал Симонов. Каразин отмечает про себя, что этими словами жандарм напоминал ему «фракционную и партийную борьбу, удовольствие, которое часто испытывал я, когда мне удавалось «обставить» товарищей» [4]. Ср. здесь с сентенцией Печорина:

«Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью» [5, с. 509].

Петр Каразин, подобно Печорину, почитал себя выше всех на свете. Как и Печорин, Каразин рано познал великое таинство власти. По собственному признанию, ещё будучи мальчишкой, Петр привык повелевать, легко подчинял своей воле окружающих.

«Что бы там ни пели разные птицы, а власть над людьми — большое удовольствие. Заставить человека думать и делать то, что тебе нужно… это ценно само по себе, как выражение твоей личной силы, твоей значительности. Этим можно любоваться» [4] (ср. с: «…первое мое удовольствие подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли величайшее торжество власти?» [5, с. 501]).

Есть даже нечто общее, хотя и едва уловимое, во внешней характеристике двух персонажей. Положение тела Печорина, несмотря на физическую крепость сложения и широкие плечи, по мнению наблюдателя изобличало какую-то нервическую слабость героя. Весьма символично в данном контексте звучит кличка Каразина Карамора, отсылающая к огромному комару на тонких ногах. При всем своем внешнем богатырском здоровье и драгунской стати, Петр Каразин носил червоточину в душе, таким образом, напоминая пресловутого Колосса на глиняных ногах.

Непрерывный поток мысли выхватывает из вереницы прошедшего отдельные эпизоды, которые Карамора беспристрастно фиксирует на бумаге. Не случайно имя Каразина буквально означает «камень». Петр, собственно, и напоминает очеловеченный камень — рациональный, но мертвенно-безжизненный, чувственно-холодный и нравственно тупой, словно оживший кусок мрамора.

«Была у нас в комитете пропагандистка, Миронова, товарищ Тася, удивительная девушка. Почему я вдруг вспомнил о ней? Я её не выдавал жандармам» [4].

Стиль записок Каразина предельно афористичный, можно сказать уайльдовский (ср. каразинское «Жизнь украшается вещами бесполезными» с мыслью Уайльда, венчающей вступление к «Портрету Дориана Грея»: «Всякое искусство совершенно бесполезно»).

Блуждающая мысль провокатора порой перекликается с древнедаосской мудростью Лао-цзы (ср. «В грубых мыслях правды больше» с «Верные слова не изящны, изящные слова не верны»).

Таким образом, структурно горьковский рассказ в полной мере соответсвует канону исповедально-аналитического жанра (авторская эстетизация рефлексии предателя-провокатора через сентенциозность, парадоксальность и афористичность стиля исповеди Каразина), наследуя мастерам интеллектуальной драмы Шатобриану, Мюссе и Лермонтову [7, с. 195-217].

Исповедь бывшего революционера в своей откровенности граничит с наивным цинизмом предателя-провокатора. Каразин не скрывает присущее ему по молодости сытое довольство мещанства.

«Я был доволен жизнью, не завистлив, не жаден, зарабатывал хорошо, путь свой я видел светлым ручьём. Разумом я принял социалистическую мысль как правду, но факты, из которых родилась эта мысль, не возмущали моего чувства, а факт неравенства людей был для меня естественным, законным». Укорененность в повседневной пошлости, по мысли Вейдле, не ищет и не нуждается ни в каких метафизических оправданиях: «Всё это — правда, только мне её не нужно. Своя есть».

Однако Горький намеренно не сделал своего персонажа чуть более глубоким любой выгребной ямы, в отличие от реального провокатора Азефа. В своей заметке «О предателях» писатешь в пику общественному мнению вывел Евно Фишелевича «дутым» героем и вопиюще простым, плоским человеком. Сравнение мнимо-бездонной «бездны» личности Азефа, представленной в пресловутом «ореоле величайшего организатора», с глубиной отхожего места выглядит нарочито сниженным, пародийным. Горький открыто издевается над «жирным, толстогубым, сентиментальным» шпиком, высмеивает слезливые сентенции, тошнотворно-приторной патокой «размазанные» по письмам провокатора [8].

Каразин, не в пример Азефу, на страницах своих записок нисколько не упивается своим мелочным мещанским самодовольством, не издевается над бывшими товарищами, не бравирует своими пороками и, тем более, не ищет себе жалких оправданий. Карамора, словно социальный барометр, беспристрастно фиксирует смену общественных состояний.

«Каков бы я ни был, но я — есть я. Условия времени сыграли значительную роль в моей жизни, но только тем, что поставили меня лицом к лицу с самим собою».

N.B.: также поступает и Печорин, подобно бортовому самописцу, регистрируя «свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством», однако без малейшего участия. (у Горького: «Но ум, наблюдая откуда-то со стороны, молчал, ничего не подсказывая, только любопытствуя». И ранее: Разум не подсказывал мне, что хорошо, что дурно. Это как будто вообще не его дело. Он у меня любопытен, как мальчишка, и, видимо, равнодушен к добру и злу, а «постыдно» ли такое равнодушие — этого я не знаю. Именно этого-то я и не знаю).

«Есть теории добра: Евангелие, Коран, Талмуд, ещё какие-то книги. Должна быть и теория зла, теория подлости. Должна быть такая теория. Всё надо объяснить, всё, иначе — как жить?» [4].

Добро традиционно осмысляется через понятие альтруизма, однако и злу может быть присуще самоотверженное бескорыстие.

«Я выдавал, — безучастно констатировал в своем дневнике «настоящий, глубочайший революционер» Каразин. — Почему? Вопрос этот я поставил пред собою с первого же дня службы в охране, но ответа на него не находил» [4].

Карамора пытался дознаться истины и у своего духовного растлителя — жандармского полковника Симонова.

«— Пётр Филиппович, — спросил я, — как вы думаете: почему я стараюсь?».

Однако этот настойчивый, неоднократно повторяемый вопрос непременно ставил полковника в тупик.

«— Не знаю, — беспомощно улыбался жандарм. — На деньги вы не жадны, честолюбия у вас не заметно. Из чувства мести? Не похоже. Вы, в сущности, добряк» [4]. Вы очень странный человек, — по обыкновению резюмировал Симонов (ср. здесь у Лермонтова: «Его звали. Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен»).

Каразин писал, что «мог бы не выдавать товарищей». Более того: ему «легко было бы делать кое-что полезное для них» [4]. Однако совершая доброе (равно как и злое) дело, Карамора ощущал лишь пустоту внутри.

Погружаясь вместе с автором в мрачные воды души самоотверженного революционера и, парадоксальным образом, столь же неистового провокатора, читатель вряд ли предполагал, что по ходу повествования Горький переведет восприятие художественного текста на совершенно иной, онтологический уровень философских доктрин [6].

«Редки люди, способные видеть, что всё на свете имеет свою тень, и всякие правды, все истины тоже не лишены этого придатка, конечно — лишнего. Тени эти возбуждают сомнения в чистоте правд, сомнения же не то что запрещены, а считаются постыдными и, так сказать, неблагонадёжными» [4].

Пресловутые «тени» — придатки истин мира сего — словно проекции иных, запредельных правд, отбрасываемые потусторонними праобразами по сю сторону из других миров. Исходя из представлений о топологии многомерных пространств, становится понятным нескончаемое дробление сущности главного героя на множество личностей, уходящее по итогу головокружительной экспонентой в бесконечность:

«В двадцать лет я чувствовал себя не человеком, а сворой собак, которые рвутся и бегут во все стороны, по всем следам, стремясь всё обнюхать, переловить всех зайцев, удовлетворить все желания, а желаниям — счёта нет» [4].

В изначальной глубине бытия, полагали древние, нет ни добра, ни совести, ни зла [6]. «Отсутсвие граней между добром и злом, совестью и бесчестьем — тема «Караморы»» [9]. Горький, занимаясь вивисекцией души подпольщика-провокатора в «Караморе», собственно, и дошел до этой предельной, лавкрафтовской точки «по ту сторону добра и зла». Несмотря на то, что драма Караморы разворачивается на фоне революционных общественно-политических потрясений, никаких социальных объяснений нравственного упадка героя Горький читателю не дает.

«Если борьба, так уж герои с обеих сторон».

1. Предательство – Горький о болезни двадцатого века (II) – Режим доступа: http://www.neizvestnyj-gorkij.de/index.php?e=67

2. Горький М. – Ромэну Роллану (22 марта 1928, Сорренто) – Режим доступа: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/pisma/pismo-914.htm

3. Нарушитель любви к ближнему первым из людей предаёт самого себя. – Режим доступа: https://www.kritika24.ru/page.php?id=14057

4. Максим Горький: Карамора – Режим доступа: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/proza/rasskaz/karamora.htm

5. Лермонтов М.Ю. Избранные произведения / [Сост. Е.В. Дмитриенко]. – Мн.: Маст. лiт., 1985. – 559 с.

6. Газизова А.А. Концепция антигероя в рассказе М. Горького «Карамора». – Режим доступа: http://irbis-nbuv.gov.ua/

Источник

Расшифровка Горький. «Карамора»

Как Горький увидел внутри человека одну труху, воспел провокаторов, а затем сам к ним присоединился

Рассказ Горького «Карамора» входит в книгу «Рассказы 1922–1924 годов» и наряду с вышедшей тогда же книжкой «Заметки из дневника. Воспо­мина­ния» является, пожалуй, лучшим из всего, что Горький сделал, — во всяком случае, в новеллистике.

В 1920-е годы Горький находится в крайне двусмысленном положе­нии — фактически в эмиграции, хотя большевики и распространяют постоянно слух, что он уехал по личной просьбе Ленина, только чтобы лечиться. Любопытно, что именно в это время он предпринимает своеобразную ревизию и своего мировоззрения, и своей биографии. Во-первых, он пытается научиться коротко писать — это для него главная задача: он собирается коротко написать большой роман. Результатом этой тренировки, этого расписывания руки становится «Дело Артамо­новых», которое, впрочем, самого автора не удовлетворяет, кажется ему ском­канным. Тогда он приступает к своему главному сочине­нию — «Жизни Клима Самгина».

Но разумеется, эта работа не ограничивается и не исчерпывается трениро­воч­ной и стилистической задачей. Горький пытается отдать себе отчет в собствен­ном мировоззрении, которое после русской революции сильно искривилось. Статья 1922 года «О русском крестьянстве», которая не будет издаваться на ро­дине автора в следующие 80 лет, рассказывает о том, что мировоззрение всех русских революционеров не учитывало истинной степени зверства вверенного им народа — русские революционеры не представляли, какую волну глубоко дремавшего зверства они разбудили и с какой разинщиной и пугачевщиной им предстоит столкнуться.

Горьковская проповедь о спасительной культуре, разумеется, не могла никого спасти или утешить на фоне кошмаров Гражданской войны. В этих условиях Горький начинает думать об изначальной непра­вильности человеческой природы. Эта идея потом стала ключевой, скажем, для Леонида Леонова, автора романа «Пирамида», где проводится его завет­ная мысль о том, что в человеке нарушен баланс огня и глины, что человек — проект, обреченный уничтожить себя.

Надо сразу сказать, что в этом смысле в «Караморе» у Горького есть достаточно глубокая внутренняя линия. Не зря Толстой говорил о нем: «Он — злой. Ходит, смотрит, как будто чужой здесь, и все докладывает своему чужому богу. А бог у него урод».

Павел Басинский писал о том, что Горький смотрит на жизнь как иноплане­тянин, которому не совсем понятны человеческие чувства и эмоции. Когда в 1905 году его тогда еще нелегальная жена Мария Андреева была больна и находилась на грани смерти, он пишет о том, что сейчас не время думать о частных смертях и об отдельных жизнях — крови будет еще очень много, и только кровью покупается счастье человечества. Когда в 1934 году Горькому сообщают, что умер его сын Максим, он, побарабанив пальцами по столу, говорит: «Это уже не тема» — и продолжает разговор о поисках бессмертия советской наукой.

У него в самом деле было не очень хорошо с нравственным чутьем, нрав­ственными принципами и состраданием. Действительно, люди представляли для него интерес как материал для переплавки. И не зря он сумел написать очерк «Соловки» о том, как из бывших людей выплавляются новые — а преж­них не жалко, ведь идет великий проект.

Но в «Караморе» помимо внутренней глубокой линии, темы человека, который не различает добро и зло, есть вечное любопытство к провокаторам. Кара­мо­ра — это в украинском языке и в южнорусских диалектах странный, слабый, непомерно большой комар с длинными ногами. Это кличка героя. И действи­тельно, в нем удивительным образом сочетаются сила, даже властность, если угодно, и поразительная слабость нравственной основы. Ему не зря постоянно снится кошмар о том, как он ходит по маленькой плоской Земле под маленьким твердым и плоским небом, в котором нет никакой глубины.

Действительно, это герой без неба, без второго дна, без совести. И такие герои начинают необычайно интересовать Горького, потому что сущность русской революции, которая открылась ему в это время, — это, конечно, провокатор­ство. И на примере этого рассказа можно задуматься, почему вообще прово­катор — любимый герой русской литературы начала XX века?

Рассказ «Карамора» сам по себе пересказывать не нужно. Во-первых, я не хочу лишать читателя знакомства с этим достаточно страшным, достаточно физио­логичным произведением. А во-вторых, главное, что его непросто пересказать. Рассказ — это цепочка случайных воспоминаний, которые возникают в голове разоблаченного и приговоренного провокатора в послереволюционной реаль­ности, где у него остается много свободного времени, чтобы писать записки, вести дневник. Главная цель этих записок — попытка разобраться в самом себе: почему никогда, ни разу в нем не заговорила совесть?

И он легко на это пошел, он стал провокатором, хотя и не столь успешным, как предыдущий. Жандармский полковник все время говорит ему: «Как вы скучно рассказываете. Вот тот рассказывал как Брэм». Это очень неслучайно, потому что рассказывать как немецкий зоолог Альфред Брэм может тот, кто расска­зывает о жизни животных, это рассказ свысока. И должность провокатора предполагает именно позицию и само­ощу­щение человека среди животных: эти зверьки играют в свои игры, а я намного выше.

Что его заставляло так действовать? Горький не находит ответа на этот вопрос и лишь к концу повести (а рассказ довольно пространный) приходит к пора­зительному выводу. Ведь на самом деле ни за русскими революционерами, ни за русскими контрреволюционерами нет моральной правды: все эти люди ограниченны, у всех сектантское сознание. А правда — за тем, кто на обеих сторонах, правда — за провокатором. Провокатор выше не только потому, что он манипулирует этими людьми, орудует ими, не участвует в их играх и так далее. Провокатор выше потому, что он не с этими и не с теми. А быть с этими или с теми — значит наверняка быть неправым.

И вот в заключается страшная горьковская догадка. Русская револю­ция порождает не борцов, потому что борцами часто становятся случайно, они часто лишены убеждений, только воля судеб ставит их в ряды красных или белых. Русская революция порождает не идеологов. Русская рево­люция порождает толпы провокаторов — людей, которые наживаются на этой революции, умудряясь играть и на той и на другой стороне. И самый страш­ный вывод: вся русская революция — одна великая провокация, в результате кото­рой целая страна утратила представления о моральных ориен­тирах. Может быть, именно поэтому рассказы Горького этой поры с трудом прони­ка­ли к совет­скому читателю, а журнал «Беседа», который он задумал как некий медиатор между заграницей и Россией, был закрыт — он перестал поступать в Рос­сию, а без российского рынка выжить не мог.

Конечно, эти рассказы входили во все горьковские собрания сочинений, в том числе при Сталине, но никогда не получали адекватной интерпретации, кроме одной достаточно фундаментальной работы Евгения Борисовича Тагера о после­октябрьском творчестве Горького. Большин­ство этих рассказов: вели­кий рассказ «Мамаша Кемских», или упомянутая «Голубая жизнь», или «От­шель­ник», или «Рассказ о необыкновенном», или самый страшный и самый непристойный эротический рассказ русской лите­ратуры «Сторож» — все они предпо­лагали новый взгляд на человека, которого у Горь­кого прежде не было.

Раньше человек — это великолепно, «человек — это звучит гордо». Теперь же человек — это страшная пустота, размытость вместо любого стержня и отсут­ствие морального компаса. Если голого человека оставить на голой зем­ле, как мечтают экзистенциалисты, он не будет знать, что ему делать, потому что никакого изначального чутья и никакой изначальной совести не сущест­вует. Существует только жажда превосходства, а это доступно только прово­катору — человеку, который участвует в чужих играх и при этом ведет свою.

Возникает естественный вопрос: как Горький, поняв эту человеческую при­ро­ду, стал потом советским писателем, классиком, вернулся в Советский Союз? Да вот в и причина, что, увидев внутри у человека сплошную труху и гниль, он верил только в силовые, крайне радикальные способы перековки. У Горького была очень простая альтернатива: если человек не становится ком­мунистом, он становится фашистом. И поэтому СССР для него — естест­вен­ный выбор, а возвращение — единственный ответ на происходящее в Европе.

Таким образом, автор «Караморы» сам пополнил ряды собственных персо­на­жей, потому что вернуться и разделять эту идеологию может только человек, у которого сильно ослаблено нравственное чутье. Правда, отсутствие такого нравственного чутья иногда приводит к появлению феноменально объек­тив­ных, страшных, физиологичных и очень точных текстов, что мы и видим, собст­венно говоря, на примере Горького, Леонова и всех его современных учеников.

Источник