О чем молчат солдаты
Дедовщина или «крыша поехала». Почему солдат на Урале решил больше не говорить
В Челябинской области солдат-срочник после ссоры с девушкой зашил себе рот
В войсковой части №89647 Чебаркульского гарнизона (239-й танковый полк 90-й танковой дивизии, г. Чебаркуль) один из рядовых нового пополнения зашил себе рот с помощью нитки и иголки. Судя по информации из служебного документа, который был опубликован в сети, инцидент произошел вечером 15 декабря.
В докладе сказано, что перед тем, как причинить себе вред, солдат по имени Иван Шурмелев получил мобильный телефон для общения с родственниками. Он позвонил матери, после чего созвонился с девушкой, с которой у него, по официальной версии, произошел конфликт «на почве ревности». Девушка якобы упрекнула Шурмелева за то, что тот восемь месяцев назад делал комплименты подругам. Срочник отреагировал грубо, что впоследствии и стало причиной того, почему он решил себя наказать.
Закрывшись в кабинке туалета, он зашил себе ротовую полость.
Спустя примерно пять минут Шурмелева заметил дежурный офицер. Солдат не отвечал на вопросы старшего лейтенанта, издавая непонятные звуки, и тот снял с него маску, обнаружив причину того, почему рядовой молчал. В дальнейшем Шурмелева сопроводили в медицинскую роту, где ему оказали помощь и извлекли нитки из ротовой полости. Состояние военнослужащего оценивается как удовлетворительное, угрозы его жизни нет. Им занимается психолог.
Среди основных причин инцидента в служебной записке отмечаются «личная недисциплинированность солдата» и «низкий контроль со стороны командного состава роты за подчиненными».
О Шурмелеве известно следующее: он 2002 года и родом из Челябинска, получил среднее полное образование и поступил в Тюменское духовное училище, окончив его в 2020-м. 19 ноября 2021-го был призван в армию из Североуральска.
Мать солдата не согласна с версией войсковой части о том, что ее сын зашил себе рот из-за ссоры.
По ее словам, из разговора с девушкой Ивана она выяснила, что примерно месяц назад он попал в госпиталь с переломом пальца и травмой головы. Женщина опасается дедовщины и добавила, что после этого инцидента сын стал «сухо» с ней общаться, что показалось ей странным, но причины этого он ей не называл.
«Мне он сказал, что у него ОРЗ, а ей (девушке) отправлял фотографии, где у него лицо порезанное, что его кто-то ночью Было видно, что он что-то скрывает», – рассказала мама рядового изданию «Подъем».
16 декабря женщина узнала о случившемся от сына. Тот в беседе заявил, что «что-то он лишнее наговорил и поэтому вот такое сделал». Причем речь не шла о конфликте с девушкой, подчеркнула она. Отношения Ивана с ней она описала положительно, а также отрицательно ответила на вопрос о том, были ли у ее сына нервные срывы или совершал ли он подобные поступки раньше.
В комментарии Telegram-каналу Mash девушка Шурмелева выразила недоумение произошедшим и настаивает, что не понимает, почему он так поступил.
«У него просто, я не знаю, «крыша» поехала, видимо», – заявила она.
«КП» узнала от этой же девушки, что та обнаружила переписки своего молодого человека, в которых он делал комплименты подругам, когда смотрела его старые диалоги в социальных сетях. На тот момент они уже состояли в отношениях. В конце разговора, как она предполагает, Иван неправильно ее понял.
«Я не против, чтобы он делал комплименты девочкам, с которыми я знакома, но их я не знаю. Я спокойно сказала, что мне обидно очень. Он потом начал написывать и извиняться. Я сказала, что не хочу пока разговаривать. Он подумал, что это конец отношений», – рассказала она, добавив, что в армии Ивану не нравилось.
Сейчас молодые люди помирились, пишет Telegram-канал SHOT, публикуя переписку, предположительно, Ивана и его девушки. В сообщениях новобранец признается любимой, что «думал, что потерял тебя из-за своего поганого рта», а зашить рот решил как напоминание, что «я должен фильтровать [свои слова] конкретно».
«Зачем? Наказать себя, что ли. Я знаю, что не надо было делать этого. Но я просто никогда в таком состоянии не был. Иначе я бы просто убился», — объяснил Шурмелев.
Издание также поговорило с матерью девушки Шурмелева Еленой Лысенко. Та охарактеризовала возлюбленного своей дочери как спокойного, веселого и оптимистичного человека. Женщина не верит, что ее дочь могла довести молодого человека до такого поступка, потому что та «не скандалистка и не истеричка».
В войсковой части, где случилось происшествие, проводится служебное расследование. Командование части поставлено в известность.
О чем молчат солдаты
Эта книга «О чем молчат солдаты» – первая часть авантюрного романа Иосифа Берга «Sancta roza» (Святая роза). Роман посвящен воевавшим в Заполярье бойцам штрафных подразделений времен Второй мировой войны. В романе описаны повседневный настрой, мысли и чувства бывших заключенных, добровольно пожелавших воевать штрафниками, офицеров Красной армии, Северного флота, горных егерей Вермахта и других участников боевых действий, в том числе лиц нетрадиционной ориентации, увлеченных в водоворот военного лихолетья.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги О чем молчат солдаты предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Без вести покинутый
Илья вынырнул из забытья. Невыносимо желтый свет лампы, выглядывающей из-под висевшего под низким потолком металлического кожуха в форме причудливо рваного абажура, ярким лучом в глаза рвал в клочья истерзанные нервы. Где-то между бровями назойливо ползала и противно жужжала большая черная муха. Она то спускалась на нос, то лезла в ухо, то ковыляла по заросшим густой щетиной щекам. Ощущение свободного полета не покидало богатыря. Все кругом продолжало тихо вращаться, а в глазах летали непонятно откуда взявшиеся яркие мелкие звездочки, темные ворсинки, черные точки. Не чувствуя опоры, лежа на спине, солдат плавно кружился со всем тем, что мог охватить его взгляд. Кружение затуманенного потолочного настила с лампочкой посередине сопровождалось звенящим шумом в коротко стриженной голове. Звон в ушах то утихал, улетая далеко внутрь тела от затылка куда-то в спину, то вдруг возвращался, заглушая жужжание мухи, становясь еще более назойливым и громким. Заложенные уши ничего кроме звона не слышали. С возвращением сознания Илья почувствовал, насколько сильно затекла спина и онемели руки. Крепко по рукам и ногам стянутое альпинистским репшнуром тело от боли ныло до колючих мурашек. Связанные веревкой ноги отекли и гудели, как после тяжелой рабочей смены в траншее канала. «Привидится же такое! Вроде жив. Где я есть, а где раньше был? Вроде ангела видел… башка болит… блондина видел, точно… тело ноет… чертяга тоже был. Он уже здесь, жужжит надоедливая скотина, Илюха, соберися, ты же жив пока. Остальное все пройдет», — еле шевелились в контуженой голове военнопленного первые после возвращения из небытия неуверенные мысли.
По рукам и ногам веревками связанный боец Красной армии осторожно попытался осмотреться, силой воли пытаясь остановить медленное вращение стен и все его окружающее, при этом пытаясь сдуть с себя ползающую по щекам и носу чертовски надоевшую большую черную муху. «Эти твари не ошибаются… давно не мылся… Вонючий! Может поганец чертяга совсем не привиделся, а все же настоящий и взаправду продолжает доставать», — думал Илья, всматриваясь в крутящийся абажур. По мере окончательного пробуждения Алёшин заметил, что с низкого потолка свисает уже не такая яркая, как прежде, а скорее тускло светящаяся электрическая лампочка. Свет большей частью падал на небольшой складной стол, за которым на деревянных табуретах, как маятники, покачивались четверо солдат в форме немецких егерей. Они о чем-то активно переговаривались.
Под неутихающую боль, тяжесть неизбежных догадок и сомнений Илья громко чихнул, освобождая свой похожий на большую примятую картофелину нос, после чего вновь облегченно, но ненадолго прикрыл глаза. «Чертяга, урод, свали! Услышал меня… Спасибо, ты мне не друг, без тебя тошно… Обойдусь без услуг. Поищи кого другого…», — тихо пробормотал Илья. Копаясь в своих переживаниях от привидевшегося видения, он не заметил, как в дверь вошли два офицера:
— Wie heißt du? 4 — произнес офицер.
— Что? Не понимаю, — скорее прошептал пересохшими губами военнопленный совершенно незнакомым ему голосом, мотая головой и пытаясь смахнуть с усов за воротник ватника выскочившую из ноздри зеленоватую тягучую жидкость.
— Как тьибя имя? — повторил вопрос высоким тенором, но уже на корявом русском стоявший рядом со спинкой кровати второй офицер.
«Успел и сюда добраться бесово отродье», — подумал Илья, услышав голос переводчика, а вслух тихо, но внятно произнес:
— Боец переменного состава Красной армии Алёшин Илья.
— Альёша? — переспросил офицер, сидевший у кровати.
Не поднимая головы, медленно обтерев о телогрейку нос, одновременно пытаясь сглотнуть сухую слюну не поддающимися его воле губами штрафник произнес:
— Аусвайс? Какой? Твой форма, рядовой, какой часть? — продолжил, назойливо повизгивая сыпать вопросами шарфюрер.
— Помедленнее можно? Аусвайс штрафникам не положен, — вялым подавленным голосом начал лепетать военнопленный, медленно поворачивая голову в сторону офицеров, и чуть не ахнул от удивления. В него пронзительно упирались прикрытые белой челкой огромные голубые глаза. «Страж небесный, и ты здесь! Компашка-то собралась! Бесово племя точно доконать решило…», — подумал Илья, вслушиваясь в очередной вопрос.
— Штрафник — званье? — медленно и протяжно повторно взвизгнул переводчик.
— Скорее добровольно-принудительная обуза, — недовольно пробубнил Алёшин, а про себя подумал — «а то ты не знаешь, рогатая скотина».
— Что есть буза? — незамедлительно прозвучал новый вопрос.
— Не буза, а обуза! Когда тебя одни держат за идиота, а другие, как скотину, гонят на убой под ваши мины и пули…
— Скотина какой? Рогатый? Альёша доволен?
— Сам рогатый, еще копыта покажи, — сквозь зубы прошептал Илья, а более громко произнес:
— Еще какой… крупно, крупно рогатый… Только окончательные отморозки и совершенно безмозглые чудаки могут быть довольны такой участью.
— Ты nicht любить государство?
— Не знаю, — подумав, добавил, — как раз его люблю… Родина никак… власть теперешняя дерьмо… за что ее то любить?
— Не обращай внимания, пропусти — это я в сердцах.
— Кто не любит власть, ест друг Германия. Ты ест друг, ест гост великая Германия! Какой ест жланья? — прерывая продолжительную паузу, по своей инициативе спросил переводивший офицер.
— Какие, какие? Пить хочу, да отлить бы не мешало, а потом и про гостя поговорить можно! — процедил сквозь зубы Алёшин, а про себя подумал — «гостя нашел черт во плоти… визг твой еще на горе замучил… держи карман шире… грохнешь и глазом не моргнешь…».
— Что ест отлить? — равнодушно переспросил переводчик.
— Это ест мое дерьмо наружу вылить. Связанный пленник всем своим замотанным веревками телом наглядно продемонстрировал, что означает произнесенное им слово.
— Gut, gut! — произнес сидевший на табурете старший офицер после того, как переводчик что-то прошептал ему на ухо, затем повернулся к своим подчиненным и приказным тоном резко выдохнул:
Стоявшие рядом солдаты принялись срезать веревки, под руки подхватили Алёшина, помогая встать на ноги. Илья стоял, пошатываясь, упираясь головой в потолок. С высоты своего роста поверх голов снующих вокруг него егерей он заинтересованно принялся рассматривать висевший на стене плакат с полуобнаженной девицей. Пленный не заметил, как кто-то из присутствующих сунул ему в отекшую руку алюминиевую кружку с водой. Онемевшей рукой он кое-как поднял посудину и, боясь расплескать, опрокинул в рот все содержимое. Выпустив из рук пустую кружку, под звуки прыгающей по полу посудины облегченно громко крякнул.
— Красива, любить? — спросил переводчик, перехватив взгляд пленного с картины. В знак согласия Алёшин прикрыл глаза. «Баба, что надо, а то не знаешь», — подумал Илья, вспоминая видения, облизнув все еще сухие губы и растирая затекшие от крепких пут руки. Офицер что-то сказал солдатам и показал на дверь.
Выйдя на улицу, штрафник расправил плечи и осмотрелся по сторонам. Вечерело. Легкий морозец окутывал округу сединой свежей изморози. По небу низко над землей плыли рваные облака, свинцовые края которых цеплялись за высокую скалу, оттачивая и полируя нависающие над землей ее каменные уступы. «Вот я и дома. Бесово отродье прав, свобода там, где ты есть, даже если руки и ноги связаны», — подумал, восхищенно осматриваясь, оставленный отступившими однополчанами рядовой штрафник Илья Алёшин. Несколько примкнувших к скале строений с покрытыми мхом крышами формировали строй изогнутой линией, повторяя контуры подножья скалы, — результата неряшливых ваяний неизвестного мастера. Домики соединяла заботливо уложенная камнем, также как и все в округе, припорошенная снегом извилистая дорожка. Из облаков, словно мелкая стружка абразива, сыпался на землю легкий еле заметный снежок. Где-то справа из-за скалы доносились ухающие разрывы мин, что нарушало идиллию мирного существования видимых творений рук человеческих. Илья высоко задрал голову, вглядываясь в бесконечное кружение темнеющей снежной пыли, сделал глубокий вдох, открытым ртом ловя плавно летящие крупные снежинки. «Надо же, живой и невредимый, спасибо тебе, Господи, если ты есть!» — громко выкрикнул военнопленный и зашагал вслед за охранником по припорошенной снегом ухоженной дорожке. Пройдя несколько шагов, мужчина принялся расстегивать галифе.
Низко склонив голову, вслед за первым сопровождающим Илья вошел в помещение. В углу под потолком небольшой светильник излучал тусклый свет, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть две закрытые дверьми небольшие кабинки. Войдя в одну из них, Алёшин от изумления остолбенел. На небольшом приступке виднелось какое-то зацементированное в пол изделие из чугуна со стоячей в горловине водой. Военнопленный обернулся назад в незакрытую дверь. Его взгляд одновременного вопроса и отчаяния, видимо, рассмешил стоявшего позади егеря. Солдат, весело улыбаясь, показал, что и куда надо делать. В заключение посветил нагрудным фонариком меж ног пленника, высвечивая отхожее место. Справив нужду, Илья вышел из кабинки, на ходу застегивая галифе. За годы заключения ставшим привычным движением сомкнул за спиной руки и отвернулся к стене. Позади военнопленного зашумела вода. Охранник, смыв унитаз, легко тронул за спину Алёшина, давая понять, что можно двигаться. В обратный путь процессия перемещалась в другом порядке. Ожидавший на улице солдат с карабином наперевес двигался замыкающим. Штрафник шел неторопливо, вслушиваясь в поскрипывающий снег, обдумывая варианты возможного развития событий. «Живут же колбасники, даже параша с подогревом и каким-то аппаратом, обосновались капитально… так что не воевать…», — от этих мыслей в его контуженую голову накатила тоска. Но более всего грызла обида за свою беспомощность перед немецкой педантичной прагматичностью, которая проявлялась даже в быту. «Вот бы в нашем селе такую штуку поставить, — не утихала зависть в голове Ильи, — тетки свои точки не морозили бы и с горшками меньше возились». «После войны обязательно что-нибудь подобное выкую, надо будет эту чугуняку внимательно рассмотреть и запомнить, — окончательно забыв про головную боль, доброволец попытался разогнать и черные мысли о своем безысходном положении пленника, — интересно эти вояки будут пытать? Я ничего такого секретного не знаю. Нас, зэка, красноперые вообще за мясо держат, живем, как нелюди, на холоде и спим, как животные, нужду справляем, где придется».
Вернувшись в помещение, сопровождающий егерь показал пленному на ту же, но уже аккуратно заправленную армейским темно-зеленым одеялом кровать. Связывать не стали. Сразу садиться Алёшин отказался, отрицательно качая головой, принялся с себя стаскивать тесную ватную армейскую телогрейку с торчащими из рукавов и спины клочками ваты. Только после того, как остался в сырой от пота вонючей гимнастерке, Илья усадил свое тяжелое тело на кровать. После прогулки на свежем воздухе головная боль утихла, дышать стало легче, но рой обрывочных мыслей крутился, не останавливаясь. Из головы военнопленного не выходило видение. Он почти физически ощущал свежую прохладу высокогорного тумана, как вдруг вспомнил яркую вспышку внутри окопа перед немецким дотом, обжигающий лицо комок воздуха и яростную дробь бьющегося о каску металла. Вернувшись в реальность, у Алёшина промелькнула мысль: «Раз я здесь, высотку не удержали. Что с нашими, где остальные, почему я один?»
Сидевший на табурете офицер наклонился в сторону пленного, глубоко вдохнув, демонстративно расширил ноздри и замахал рукой перед сморщенным носом — всем видом демонстрируя силу неприятного запаха, который источало обмундирование бойца Красной армии.
— Wo ist deine Gewehr? 9 — вдруг произнес офицер.
— Не выдали, — ответил военнопленный, демонстративно выслушав перевод.
— Wie bitte? 10 — не понял перевода военный.
— Просто не выдали и все, чего тут непонятного? — недовольно буркнул пленный, мысленно ругая тех, кто отправил его безоружного на верную гибель.
— Bist duein Pazifist? 11 — продолжил задавать вопросы штурмбанфюрер Йозеф Камбер.
— Что это такое? — не понял военнопленный, дослушав переводчика.
— Пацифист — бросай маузер, — произнес переводчик, взял карабин у стоявшего рядом охранника и опустил на пол.
— «Nicht маузер — ест пацифист»? — от внезапной догадки непонятного вопроса у Ильи расширились глаза.
— Ну, фриц, даешь! Я не ваш цифист. Я зэка!
— Что ест зака? — теперь уже не понял фразу переводчик.
— Зэка — это тюрьма, забор, решетка, Сибирь, лагерь, понимаешь?
— Ты ест Сэбирь каторга?
— Нет, не каторга, я — зэка, правда, особых различий не вижу, — смачно выругавшись, штрафник умолк, после небольшой паузы добавил, — настоящую винтовку мне не дали, а от деревянной балалайки я отказался.
— Ты играть балалайка?
— Да ну, что ты, балалайкой у нас похожую на винтовку деревяшку зовут. Красноперые приказали маузер у тебя, фриц, забрать! — при этих словах Илья указал на охранника пальцем своей не меньше телячьей лопатки ладони.
— О-о-о! — вникнув в смысл громко сказанного перевода, теперь уже округлили глаза все присутствующие военные. Приставленный охранником к военнопленному егерь весь напрягся, моментально поднял с пола карабин и отступил ближе к двери. Сидевшие за столом военные, то одобрительно кивали, то недоуменно и заинтересованно переводили взгляды от переводчика к Илье и обратно, веселясь, и бурно обсуждая услышанное. Продолжая расспрашивать пленного бойца, также веселясь, как и все присутствующие, переводчик пытался быстро переводить ответы, но не всегда это получалось.
— Ты шел в гору за маузер?
— Что ест красноперы?
— Сказал же — суки в картузах с красными околышками, с пулеметами и автоматами!
— Собака носит автомат?
— Нет, это не собаки, но и людьми не назвать. Они хуже диких псов. Нас голодом морят, а сами жируют и псов своих откармливают.
— Трибунал пес… — попытался догадаться переводчик.
— Не угадал, брат, трибунал сам по себе. У нас по законам военного времени командир трибунал тебе и палач в одном лице. Шлепнет если — что и не посмотрит — сытый ты или голодный. Трибунал так себе, для вида.
— Верно жрать-то охота! Двое суток до атаки без горячего сидели. Выданный трехдневный сухпай в два присеста проглотил, а кухни нет. Голод не тетка, с голыми руками погонит куда угодно, даже без наркомовской сотки. Военнопленный вытянул вперед руки и сжал ладони.
Все присутствующие дружно уставились на его кулаки размером с голову годовалого теленка каждый.
— Это твой тетка? — не понял шарфюрер, аккуратно отодвигая от себя руки пленного.
Внимательно слушая диалог и переводы своего подчиненного, штурмбаннфюрер тихим голосом произнес какую-то команду. Один из егерей, что поменьше ростом, быстро оделся и вышел из помещения.
О чем молчат солдаты
Содрав до крови кожу на руках и ступнях босых ног о крошечные каменистые выступы, Илья вскарабкался на вершину одиноко стоящей скалы, за макушку которой цеплялось небольшое, но густое сизое облачко: «Ты взобрался! Наконец-то, дополз до цели, выше некуда. Только здесь? на вершине, посреди чистого прозрачного облака, почувствуй тело свободным и блаженное спокойствие в истерзанной душе». Еще раз внимательно осмотрев себя, Алёшин тщательно протер заполненные запекшейся кровью раны, но они не беспокоили, казались не имеющими к нему никакого отношения. Высоко задрав голову, путник облегченно выдохнул: «Там за туманной дымкой только голубое небо! Никто более не способен указать мне дальнейший путь прочь от земной суеты, к вечному покою и успокоению». По округе разнесся душераздирающий безумный крик радости, смешанный с отчаянием попавшего в западню дикого зверя. Полностью освободив легкие, Илья? богатырского телосложения великан, попытался еще раз глубоко вздохнуть, но воздуха не хватило, он лишь почувствовал пульсирующую жилку в висках, качнулся из стороны в сторону и, не удержавшись на слабеющих ногах, медленно повалился на спину, проваливаясь, как в гамак, внутрь покачивающегося тумана. Падая навзничь, Илья под продолжающуюся блаженную облегченность закрыл глаза, пытаясь прислушаться к уставшему от переживаний сердцу, но помехой вдруг стало далекое надоедливо монотонное жужжание. «Проклятая муха даже здесь не дает покоя, а может, другая доколе мне неизвестная мелкая тварь», – не желая того, обнаженный здоровяк переключил свое внимание.
В бесконечно надоедливом звуке он вдруг стал разбирать слова:
– Ты чего это распластался тут? Поди не дома! Не твое это место! Нализался, как босяк последний, и орешь во всю луженую глотку. Проваливай! Проваливай откуда притащился!
«Ну вот еще, не дождешься, зазря что ли карабкался», – подумалось мужчине. Он принялся медленно поднимать свои внезапно потяжелевшие веки, но несколько попыток были тщетными, и великан оставил эту затею. Будто зажатое в мощные каменные тиски от бесконечной боли в спине, ногах, руках его ослабленное тело непрестанно ныло. Усилием воли преодолевая тяжесть, Илья чуть приподнял одно веко, явно осознавая, как плотная белесая пелена с множеством мелких темных точек и легкая полупрозрачная дымка застилали и без того воспаленные от усталости глаза. Изможденным бесконечной болью мышцам груди богатыря не давала покоя бегающая по телу маленькая черная букашка. Она носилась меж его густой от грязи волосяной поросли в дополнение к донимающей тело и душу боли, оставляя легкие, но неприятно надоедливые покалывания.
– Отвяжись! Устал маненько, отдохну и уйду, – бесхитростно прошептал путник на звук в поисках точки успокоения и опоры своей измученной душе.
– Куда пойдешь? Дальше-то некуда. Все! Ты достиг предела, – раздался недовольный далекий писк все той же беспокоящей его какой-то мелкой твари.
– Где ты, мерзость? Остановись, – вновь прошептал Алёшин пересохшими губами, – я тебя не вижу, но чую! Найду, грохну, – преодолевая боль, продолжал недовольно бурчать лежащий на спине богатырь.
– Я здесь! Я на тебе! Гниль твою собираю!
– Чего, поганец, болтаешь, я жив пока и тело мое в порядке. Найду, точно грохну! Сам гнить начнешь, – мычал Илья, пытаясь почесывать те места на груди, где букашка пробегала, пощипывая кожу.
– Не хозяйничай тут, не дома, лежи, пока позволено. Тута свои порядки, – визжала букашка, ловко увертываясь от его больших, толстых, но проворных пальцев.
– Надоел уже! Писк твой достал, найду, точно грохну!
– Ты чего это творишь? Не выйдет! Многие меня хотели…
– И чего-о-о-о! – от досады протяжно взвыл Илья.
– Да ничего, с хамами всегда моя берет!
– Кто тут хам-то? Одни хотят, другие делают, – совладав с собой, промычал Алёшин.
Сквозь шум в голове он еще и еще пытался вслушиваться в болевые ощущения каждой клетки своей большой груди, пытаясь определить направление и угадать место наступления следующего укуса. После затянувшегося бездействия Илья резко провел ладонью по своим волосатым соскам, огромными пальцами прижал насекомое к телу. В ответ разнесся громкий визг с испепеляющим человеческим матом да таким отборным, который в ходу лишь у блатных и урок, да у людишек слабых и беспомощных. Зажатая пальцами букашка скулила и брыкалась, постепенно превращаясь в огромную черную мохнатую крысу. Высвободив из-под пальцев голову, грызун вцепился в фалангу большого пальца Алёшина, прокусив его до косточки. Скорее от неожиданности, чем от резкой боли, Илья громко вскрикнул и разжал пальцы, выпуская зверька на волю. В белесом плотном тумане крыса моментально пропала из виду. Также быстро исчезли и тяжесть в груди, и болезненные ощущения, глаза полностью раскрылись.
– У, чертова напасть! Еще и кусаться вздумала, скотина! – беспомощно крякнул богатырь.
– Ха-ха-ха, узна-а-а-ал! Догада-а-ался! – пропело вдруг издалека.
– Это еще кто? – не сдержал вопроса Алёшин, поворачивая в разные стороны и без того больную голову, в поисках места откуда раздался нудный надоедливый писк. Вместе с давящей на тело тяжестью мгновенно исчезла сухость губ. Смачивая каждую складку, во рту забулькала живительная слюна.
– Тот, о ком ты вспомнил всуе.
– Урод, выражайся точнее!
– Куда же точнее, – не унимался писк.
– Я с убогими и зверьем разным, а тем более с грызунами, в прятки играть не собираюсь! Покажись, скотина! – раздраженно гаркнул Илья в то место, откуда раздавался писк и отвернулся.
– Шибко буйный! Ой, какой буйный! Но всему свое время!
– Если найду, смотреть не стану, грохну!
– Ты еще и дикий! Ой, как обожаю таких неугомонных!
– Ну, тварь, и доста-а-а-ал же ты. Визг твой противный тоже. Без тебя тошно было, а с тобой – ваще. Я полагал – на высоте свобода, безлюдная пустота, а здесь какая-то говорящая мразь противная кругами скачет.
– Свобода твоя была там, откуда ты притащился, а здесь свой многовековой особый порядок. Вижу ты, малый, готов принять этот режим! Кровью подписаться под клятвой!
– Слушай, отвяжись, уже не хочу ничего! Я внизу много раз режимом пужан и кровью харкал за него. Дури мозги кому другому, но не мне, – немного поуспокоившись, брезгливо проворчал Илья в ответ, на всякий случай еще раз оглянувшись по сторонам.
– Теперь вижу ты действительно созрел для встречи с самим собой. Готов взглянуть на себя со стороны, но на себя обновленного! Настала пора о твоих проблемах перетереть. Головенку-то свою вправо откинь, если еще в состоянии, – раздался приятный тенор совсем рядом с правым ухом Алёшина. Громко хрустя шейными позвонками, Илья повернул голову в указанном направлении и увидел прямо перед собой крошечного человечка, может чуть больше открытой ладони годовалого ребенка.
– Это ты, нечисть, что ли? Чего тогда махонький такой?
– Так лучше видно твою телесную гниль, удобнее обнюхивать порожденный страхом смрад твоей плоти. Поднимешься на ноги, подросту и я.
«Глупая тварь, думает, что я его боюсь. Он, видимо не в курсе, что живущих под большевиками во власти и попробовавших лагерную баланду больше ничем не испугать», – хихикнул Алёшин, переворачиваясь. Угодив на мелкие острые колючие камни, немного полежал, привыкая к боли, встал на колени, а затем и на ноги, переступая по камешкам, чтобы ступни быстрее адаптировались к постоянному острому покалыванию. Никого не обнаружив рядом, тихо надменно поинтересовался:
– Чудак, ты-то где? Не боись, сразу убивать не буду.
Илья тут же услышал за спиной:
Резко обернувшись на звук, Алёшин увидел такого же, как и он, высокого мужчину с большим мясистым носом.
– Ну и урод же ты! – не удержался от возгласа Илья, с любопытством осматривая покрытое сияющими до блеска вьющимися, только черными волосами, тело собеседника. Его воздушная полупрозрачная накидка не отличалась от черноты волосяного покрова рук и ног.