О чем мечталось синеглазой волчице
О чем мечталось синеглазой волчице
Вслед за коротким, легким, как детское дыхание, дневным потеплением на обращенных к солнцу горных склонах погода вскоре неуловимо изменилась: заветрило с ледников, и уже закрадывались по ущельям всюду проникающие резкие ранние сумерки, несущие за собой холодную сизость предстоящей снежной ночи.
Снега было много вокруг. На всем протяжении Прииссыккульского кряжа горы были завалены метельным свеем, прокатившимся по этим местам пару дней тому назад, как полыхнувший вдруг по прихоти своевольной стихии пожар. Жутко, что тут разыгралось: в метельной кромешности исчезли горы, исчезло небо, исчез весь прежний видимый мир. Потом все стихло, и погода прояснилась. С тех пор, с умиротворением снежного шторма, скованные великими заносами горы стояли в цепенеющей и отстранившейся ото всего на свете стылой тишине.
И только все настойчивей возрастающий и все прибывающий гул крупнотоннажного вертолета, пробирающегося в тот предвечерний час по каньону Узун-Чат к ледяному перевалу Ала-Монгю, задымленному в ветреной выси кручеными облаками, все нарастал, все приближался, усиливаясь с каждой минутой, и наконец восторжествовал – полностью завладел пространством и поплыл всеподавляющим, гремучим рокотом над недоступными ни для чего, кроме звука и света, хребтами, вершинами, высотными льдами. Умножаемый среди скал и распадков многократным эхом, грохот над головой надвигался с такой неотвратимой и грозной силой, что казалось, еще немного – и случится нечто страшное, как тогда – при землетрясении…
B какой-то критический момент так и получилось: с крутого, обнаженного ветрами каменистого откоса, что оказался по курсу полета, тронулась, дрогнув от звукового удара, небольшая осыпь и тут же приостановилась, как заговоренная кровь. Этого толчка неустойчивому грунту, однако, было достаточно, чтобы несколько увесистых камней, сорвавшись с крутизны, покатились вниз, все больше разбегаясь, раскручиваясь, вздымая следом пыль и щебень, а у самого подножия проломились, подобно пушечным ядрам, сквозь кусты краснотала и барбариса, пробили сугробы, достигли накатом волчьего логова, устроенного здесь серыми под свесом скалы, в скрытой за зарослями расщелине близ небольшого, наполовину замерзшего теплого ручья.
Волчица Акбара отпрянула от скатившихся сверху камней и посыпавшегося снега и, пятясь в темень расщелины, сжалась, как пружина, вздыбив загривок и глядя перед собой дико горящими в полутьме, фосфоресцирующими глазами, готовая в любой момент к схватке. Но опасения ее были напрасны. Это в открытой степи страшно, когда от преследующего вертолета некуда деться, когда он, настигая, неотступно гонится по пятам, оглушая свистом винтов и поражая автоматными очередями, когда в целом свете нет от вертолета спасения, когда нет такой щели, где можно было бы схоронить бедовую волчью голову, – ведь не расступится же земля, чтобы дать укрытие гонимым.
В горах иное дело – здесь всегда можно ускакать, всегда найдется, где затаиться, где переждать угрозу. Вертолет здесь не страшен, в горах вертолету самому страшно. И однако страх безрассуден, тем более уже знакомый, пережитый. С приближением вертолета волчица громко заскулила, собралась в комок, втянула голову, и все-таки нервы не выдержали, сорвалась-таки, и яростно взвыла Акбара, охваченная бессильной, слепой боязнью, и судорожно поползла на брюхе к выходу, лязгая зубами злобно и отчаянно, готовая сразиться, не сходя с места, точно надеялась обратить в бегство грохочущее над ущельем железное чудовище, с появлением которого даже камни стали валиться сверху, как при землетрясении.
На панические вопли Акбары в нору просунулся ее волк – Ташчайнар, находившийся с тех пор, как волчица затяжелела, большей частью не в логове, а в затишке среди зарослей. Ташчайнар – Камнедробитель, – прозванный так окрестными чабанами за сокрушительные челюсти, подполз к ее ложу и успокаивающе заурчал, как бы прикрывая ее телом от напасти. Притискиваясь к нему боком, прижимаясь все теснее, волчица продолжала скулить, жалобно взывая то ли к несправедливому небу, то ли неизвестно к кому, то ли к судьбе своей несчастной, и долго еще дрожала всем телом, не могла совладать с собой даже после того, как вертолет исчез за могучим глетчером Ала-Монгю и его стало совсем не слышно за тучами.
И в этой воцарившейся разом, подобно обвалу космического беззвучия, горной тишине волчица вдруг явственно услышала в себе, точнее внутри чрева, живые толчки. Так было, когда Акбара, еще на первых порах своей охотничьей жизни, придушила как-то с броска крупную зайчиху: в зайчихе, в животе ее, тоже почудились тогда такие же шевеления каких-то невидимых, скрытых от глаз существ, и это странное обстоятельство удивило и заинтересовало молодую любопытную волчицу, удивленно наставив уши, недоверчиво взирающую на свою удушенную жертву. И настолько это было чудно и непонятно, что она попыталась даже затеять игру с теми невидимыми телами, точь-в-точь как кошка с полуживой мышью. А теперь сама обнаружила в нутре своем такую же живую ношу – то давали знать о себе те, которым предстояло при благополучном стечении обстоятельств появиться на свет недели через полторы-две. Но пока что ненародившиеся детеныши были неотделимы от материнского лона, составляли часть ее существа, и потому и они пережили в возникающем, смутном, утробном подсознании тот же шок, то же отчаяние, что и она сама. То было их первое заочное соприкосновение с внешним миром, с ожидающей их враждебной действительностью. Оттого они и задвигались в чреве, отвечая так на материнские страдания. Им тоже было страшно, и страх тот передался им материнской кровью.
Прислушиваясь к тому, что творилось помимо воли в ее ожившей утробе, Акбара заволновалась. Сердце волчицы учащенно заколотилось, его наполнили отвага, решимость непременно защитить, оградить от опасности тех, кого она вынашивала в себе. Сейчас бы она не задумываясь схватилась с кем угодно. В ней заговорил великий природный инстинкт сохранения потомства. И тут же Акбара почувствовала, как на нее горячей волной нахлынула нежность – потребность приласкать, пригреть будущих сосунков, отдавать им свое молоко так, как если бы они уже были под боком. То было предощущение счастья. И она прикрыла глаза, застонала от неги, от ожидания молока в набухших до красноты, крупных, выступающих двумя рядами по брюху сосцах, и томно, медленно-медленно потянулась всем телом, насколько позволяло логово, и, окончательно успокоившись, снова придвинулась к своему сивогривому Ташчайнару. Он был могуч, шкура его была тепла, густа и упруга. И даже он, угрюмец Ташчайнар, и тот уловил, что испытывала она, мать-волчица, и каким-то чутьем понял, что происходило в ее утробе, и тоже, должно быть, был тронут этим. Поставив ухо торчком, Ташчайнар приподнял свою угловатую, тяжеловесную голову, и в сумрачном взоре холодных зрачков его глубоко посаженных темных глаз промелькнула какая-то тень, какое-то смутное приятное предчувствие. И он сдержанно заурчал, прихрапывая и покашливая, выражая так доброе свое расположение и готовность беспрекословно слушаться синеглазую волчицу и оберегать ее, и принялся старательно, ласково облизывать голову Акбары, особенно ее сияющие синие глаза и нос, широким, теплым, влажным языком. Акбара любила язык Ташчайнара и тогда, когда он заигрывал и ластился к ней, дрожа от нетерпения, а язык его, разгорячась от бурного прилива крови, становился упругим, быстрым и энергичным, как змея, хотя попервоначалу и делала вид, что это ей, по меньшей мере, безразлично, и тогда, когда в минуты спокойствия и благоденствия после сытной еды язык ее волка был мягко-влажным.
В этой паре лютых Акбара была головой, была умом, ей принадлежало право зачинать охоту, а он был верной силой, надежной, неутомимой, неукоснительно исполняющей ее волю. Эти отношения никогда не нарушались. Лишь однажды был странный, неожиданный случай, когда ее волк исчез до рассвета и вернулся с чужим запахом иной самки – отвратительным духом бесстыжей течки, стравливающей и скликающей самцов за десятки верст, вызвавшим у нее неудержимую злобу и раздражение, и она сразу отвергла его, неожиданно вонзила клыки глубоко в плечо и в наказание заставила ковылять много дней кряду позади. Держала дурака на расстоянии и, сколько он ни выл, ни разу не откликнулась, не остановилась, будто он, Ташчайнар, и не был ее волком, будто он для нее не существовал, а если бы он и посмел снова приблизиться к ней, чтобы покорить и ублажить ее, Акбара померилась бы с ним силами всерьез, не случайно она была головой, а он ногами в этой пришлой сивой паре.
Плаха (6 стр.)
Акбара походя взбежала на один пригорок, чтобы оглядеться, и замерла, вглядываясь в дали синими глазами и запахи ветра перебирая нюхом. Великая саванна пробуждалась, насколько хватало глаз, в тумане легком виднелись стада сайгаков – то были крупные скопления поголовья с молодняком-годовиком, который отделялся в ту пору в новые стада. Тот год был приплодным для сайгаков, стало быть, благоприятным и для волков.
Волчица задержалась на том взлобке, поросшем чием, чуть подольше: требовалось сделать выбор наверняка – определить по ветру, куда, в какую сторону податься, чтобы безошибочно начать охоту.
И именно в тот момент послышался вдруг странный гул откуда-то со стороны и сверху, какое-то гудение пошло над степью, но вовсе не похожее на громыхание грозы. Тот звук был совершенно незнаком, и он все рос и рос так, что и Ташчайнар не удержался и тоже выскочил наверх к волчице, и оба попятились от страха – на небе что-то происходило, там появилась какая-то невиданная птица, чудовищно грохочущая, она чуть кособоко летела над саванной, едва не зарываясь носом, а за ней на отдалении летела еще одна такая же махина. Затем они удалились, и постепенно шум затих. То были вертолеты.
Итак, два вертолета пересекли небо Моюнкумов, как рыбы, не оставляющие следов в воде. Однако ни наверху, ни внизу ничто не изменилось, если не считать того факта, что то была разведка с воздуха, что в эфир в тот час шли открытым текстом радиосообщения пилотов о том, что они видели и где, в каких квадратах, какие есть подъездные пути по Моюнкумам для вездеходов и прицепных грузовиков…
А волки, что ж, какой с них спрос, пережив сиюминутное смятение, они вскоре забыли о вертолетах и снова затрусили по степи к сайгачьим урочищам, не ведая ни сном ни духом, поскольку им то не дано, что все они, все обитатели саванны, уже замечены, уже отмечены на картах в пронумерованных квадратах и обречены на массовый отстрел, что их погибель уже спланирована, и скоординирована, и уже катится к ним на многочисленных моторах и колесах…
Откуда было знать им, степным волкам, что их исконная добыча – сайгаки – нужна для пополнения плана мясосдачи, что ситуация в конце последнего квартала «определяющего года» сложилась для области весьма нервозная – «не выходили с пятилеткой» и кто-то разбитной из облуправления вдруг предложил «задействовать» мясные ресурсы Моюнкумов: идея же сводилась к тому, что важно не только производство мяса, а фактическая мясосдача, что это единственный выход не ударить лицом в грязь перед народом и перед взыскательными органами свыше. Откуда было знать им, степным волкам, что из центров в области шли звонки; требование момента – хоть из-под земли, но дать план мясосдачи, хватит тянуть: год, завершающий пятилетку, что скажем мы народу, где план, где мясо, где выполнение обязательств?
«План будет непременно, – отвечало облуправление, – в ближайшую декаду. Есть дополнительные резервы на местах, поднажмем, потребуем…»
А степные волки тем часом, ничего не подозревая, старательно подкрадывались окольными путями к заветной цели, ведомые все той же волчицей Акбарой, бесшумно ступая по мягкому снегу, приблизились к последнему рубежу перед атакой, к высоким комлям чиев и затерялись среди них, напоминая такие же буроватые кочки. Отсюда Акбариным волкам все было видно как на ладони. Бессчетное стадо степных антилоп – все как на подбор одной от сотворения мира масти, белобокие, с каштановым хребтом, – паслось, пока не ведая опасности, в широкой тамарисковой долине, жадно поедая подкожный ковыль со свежим снегом. Акбара пока еще выжидала, необходимо было выждать, чтобы перед броском собраться с духом, и всем разом выскочить из укрытия, и с ходу кинуться в погоню, а уж тогда облава сама подскажет маневр. Молодые волки от нетерпения судорожно подергивали хвостами и ставили уши торчком, вскипала кровь и у сдержанного Ташчайнара, готового вонзить клыки в настигнутую жертву, но Акбара, пряча пламень в глазах, не давала пока знака к рывку, ждала наиболее верного момента – только тогда можно было рассчитывать на успех: сайгаки в один миг берут такой разбег, который немыслим ни для одного зверя. Надо было уловить этот момент.
И тут поистине точно гром с неба – снова появились те вертолеты. В этот раз они летели слишком скоро и сразу пошли угрожающе низко над всполошившимся поголовьем сайгаков, дико кинувшихся вскачь прочь от чудовищной напасти. Это произошло круто и ошеломительно быстро – не одна сотня перепуганных антилоп, обезумев, потеряв вожаков и ориентацию, поддалась беспорядочной панике, ибо не могли эти безобидные животные противостоять летной технике. А вертолетам точно только того и надо было – прижимая бегущее стадо к земле и обгоняя его, они столкнули его с другим таким же многочисленным поголовьем сайгаков, оказавшимся по соседству, и, вовлекая все новые и новые встречные стада в это моюнкумское светопреставление, сбивали с толку панически бегущую массу степных антилоп, что еще больше усугубило бедствие, обрушившееся на парнокопытных обитателей никогда ничего подобного не знавшей саванны. И не только парнокопытные, но и волки, их неразлучные спутники и вечные враги, оказались в таком же положении.
Когда на глазах Акбары и ее стаи случилось это жуткое нападение вертолетов, волки сначала притаились, от страха вжимаясь в корневища чиев, но затем не выдержали и бросились наутек от проклятого места. Волкам надо было исчезнуть, унести ноги, двинуться куда-нибудь в безопасное место, однако именно этому не суждено было осуществиться. Не успели они отбежать подальше, как послышалось содрогание и гудение земли, как в бурю, – неисчислимая сайгачья масса, гонимая по степи вертолетами в нужном им направлении, со страшной скоростью катилась вслед за ними. Волки, не успев ни свернуть, ни притаиться, оказались на пути живого всесокрушающего потока громадного, набегающего, точно туча, поголовья. И если бы они на секунду приостановились, то неминуемо были бы растоптаны и раздавлены под копытами сайгаков, настолько стремительна была скорость этой плотной, потерявшей всякий контроль над собой животной стихии. И только потому, что волки не сбавили шагу, а, наоборот, в страхе припустили еще сильнее, они остались в живых. И теперь уже они сами оказались в плену, в гуще этого великого бегства, невероятного и немыслимого, – если вдуматься, ведь волки спасались вместе со своими жертвами, которых они только что готовы были растерзать и растащить по кускам, теперь же они уходили от общей опасности бок о бок с сайгаками, теперь они были равны перед лицом безжалостного оборота судьбы. Такого – чтобы волки и сайгаки бежали в одной куче – Моюнкумская саванна не видывала даже при больших степных пожарах.
Несколько раз Акбара пыталась выскочить из потока бегущих, но это оказалось невозможным – она рисковала быть растоптанной мчащимися бок о бок сотнями антилоп. В этом бешеном убийственном галопе Акбарины волки пока еще держались кучно, и Акбара пока еще могла видеть их краем глаза – вот они среди антилоп, распластавшись, ускоряют бег, ее первые отпрыски, выкатив от ужаса глаза, – вот Большеголовый, вот Быстроногий, и едва поспевает, все больше слабея, Любимица, а вместе с ними и он обращен в панический бег – гроза Моюнкумов, ее Ташчайнар. Разве об этом мечталось синеглазой волчице – а теперь вместо великой охоты они бегут в стаде сайгаков, бессильные что-либо предпринять, уносимые сайгаками, как щенки в реке… Первой сгинула Любимица. Упала под ноги стада, только визг раздался, заглушенный мгновенно топотом тысяч копыт…
А вертолеты-облавщики, идя с двух краев поголовья, сообщались по рации, координировали, следили, чтобы оно не разбежалось по сторонам, чтобы не пришлось снова гоняться по саванне за стадами, и все больше нагнетали страху, принуждая сайгаков бежать тем сильнeй, чем сильней они бежали. В шлемофонах хрипели возбужденные голоса облавщиков: «Двадцатый, слушай, двадцатый! А ну поддай жару! Еще поддай!» Им, вертолетчикам, сверху было прекрасно видно, как по степи, по белой снежной пороше катилась сплошная черная река дикого ужаса. И в ответ раздавался бодрый голос в наушниках: «Есть поддать! Ха-ха-ха, глянь-ка, а среди них и волки бегут! Вот это дело! Попались серые! Крышка, братишки! Это вам не „Ну, погоди!“.
Открытый урок по литературе в 11-м классе «Каждой твари свой рай предопределен». Человек и природа в романе Ч.Айтматова «Плаха»
Разделы: Литература
Цель: показать страшную трагедию – гибель природы по вине человека.
Чтобы себя и мир спасти,
Нам нужно, не теряя годы,
Забыть все культы и ввести
Непогрешимый культ природы
В. Фёдоров
I. Вступительное слово учителя.
Ч. Айтматов – один из тех, кто продолжает традиции русской классической прозы, прежде всего с точки зрения нравственно-философских проблем.
II. Беседа по прочитанному.
— Расскажите, используя цитаты из текста, о супружеской паре волков.
— Предыстория пары волков.
— Чем отличались от местных волков?
— Какое место заняли они в Моюнкумской пустыне?
Ташчайнар – (таш – кирг. – ’камень’) – камнедробитель.
Полуярка – молодая, ещё не ощенившаяся волчица.
IV. Аналитическая беседа, выборочное комментированное чтение (реализация домашнего задания).
а) Анализ эпизода “Погоня по саванне”. “Рождение и гибель первого выводка волков”.
б) Анализ эпизода “Трагедия в приалдашских камышах”. “Рождение и гибель второго выводка”.
в) “Боль Приссыкульской котловины”. “Последняя отчаянная попытка продолжить свой род”.
Скитания волков начинаются с того, что они вынуждены покинуть свои степи и уйти в горы, что само по себе уже является нарушением законов природы – волки не живут в горах. Затем трёх волчат, которых так полюбила Акбара, забивают люди в погоне за выполнением продовольственного плана. Опять противоестественно-животные должны продолжить свой род. В конце концов совершается и третье преступление, которое приводит к трагедии не только пары волков, но и самого преступника – человека.
V. Анализ романа (продолжение).
— Как зародилась месть волков? В чём она заключалась?
— Как погибает Ташчайнар?
VI. Мастерство писателя (комментированное чтение эпизодов, примеров).
Айтматов является последователем Л. Толстого, Тургенева в создании одного из компонентов мира литературного произведения – пейзажа. Значительной функцией его пейзажей является психологизм. Это достигается при помощи меткого использования писателем метафор, эпитетов, сравнений. Особенной художественной напряжённостью отличаются сравнения Айтматова, к которым он прибегает с целью выделить какой-либо важный признак:
“Вслед за коротким, лёгким, как детское дыхание, дневным потеплением…” /
“… тронулась … небольшая осыпь и тут же приостановилась, как заговорённая кровь…” / “голова – лошади впору…” / “жизнь казалась ей сном”.
В романе можно увидеть целые системы определений, передающие чувства или переживания всесторонне, позволяют читателю увидеть в животных равного человеку существо. Он очень часто использует конструкции с двойными или тройными определениями, создавая цельный характерный образ.
(“крепким конским потом”, “лежал чистый снег,… вдыбленный и взвихрённый ветрами…”, “несчастный, виноватый, удручённый”, “поникший, виноватый, в выбившейся, обвисшей на худых плечах…”, “не похороненный, не оплаканный…”, “… всюду проникающее резкие ранние сумерки, несущие за собой холодную сизость…”).
Но всё же главная роль в стиле писателя принадлежит метафоре. Метафора создаёт образ произнесённого слова, образ уплотнённый, действенный. Она помогает не только оживлению, но и очеловечиванию образов животного мира.
Приведите (зачитайте) эпизоды, где, на ваш взгляд, наиболее удачно удалось автору очеловечить волков.
( эпизод ревности Акбары, чувство материнства с первым выводком, чувство матери при потере первого выводка и Бостона при потери сына, чувство Акбары к человеческому детёнышу).
(“Прислушиваясь к тому, что творилось, помимо воли в её ожившей утробе, Акбара заволновалась”
“И тут же Акбара почувствовала, как на неё горячей волной нахлынула нежность…”
“И он (Ташчайнар) сдержанно заурчал, прихрапывая и покашливая…”
“Сейчас Акбара …была благодарна своему волку за то, что он разделил её страх…”
“А Акбара представила себе вдруг зимы начало…”
“То были мечты волчицы…” и т.д.
Айтматов заострил внимание на “прозрачно – синих глазах” Акбары, будто в глазах – душа, весь мир, вся вселенная с её стремлениями, желаниями, потребностями.
Всё происходящее показано через интенсивность и остроту переживаний волчицы. Не слышит она ни криков, ни голоса разума, лишь одно у неё на сердце – ужас и неверие в происходящее… Но когда возвращаются звуки земного и осознание реальности, на смену ужасу приходит страдание. Перед горем все в моральном равенстве.
Сопоставление чувств переживаний волка и человека (индивидуальное задание)
Бостон
— Роман Айтматова афористичен. Здесь столько кратких изречений, подтверждающих философскую мысль произведения:
“Всему судия – время”
“Солнце и степь – величины вечные”
“Трудно установить, что такое людская жизнь…”
“Лишь человеку дан иной удел: хлеб добывать в труде и мясо взращивать трудом – творить для самого себя природу”
“Но каждой твари свой рай предопределён”
“Но был над ними ещё верховный царь – царь Голод, царь утоление плоти”
VI. Лингвистический эксперимент.
А сейчас мы посмотрим, насколько вы чутки к слову писателя (запись на доске).
Восстановите текст как можно ближе к авторскому:
“…Тишина (…), исходящая от величия земли и неба…”
“…в оцепеневшей и отстранившейся ото всех на свете (…) тишине…”
Работа с текстом. Учащиеся подбирают определения, сравнивают их с текстом.
(1 – безмерная тишина, 2 – стылая).
— С какой целью автор вводит в роман историю волчьей пары, приближая их к человеческому восприятию мира?
Историей волчьей пары Айтматов как бы предупреждает человечество о том, что жестокость и неразумное отношение к природе, ко всему живому в ней рано или поздно обернётся бедой для самого человека. Сжигая степи, мы сжигаем свой дом, убивая животных, мы прежде всего убиваем самих себя и своих детей. Когда Акбара уносит сына Бостона, трагедия Моюнкумской саванны завершается. Бостон, стреляя в волчицу, нечаянно убивает своего сына. Убив сына, он убивает своё будущее. Волчица и ребёнок умирают вместе, чем доказывается единство всего живого. Акбара наделена Айтматовым даром нравственной памяти.
VII. Самостоятельная работа (10 мин.)
Творческие работы учащихся (сочинения – миниатюры):
“Крик сердца волчицы”,
“Крик отчаяния Акбары”,
VIII. Домашнее задание:
— Правдоподобен ли образ Авдия?
— Типичен ли он для современного человека?
— Почему он терпит поражение?
2) Расскажите об “обществе анашистов” (Гришан, Лёнька, Петруха).
— Чем они отличаются от банды Обер – Кандалова?
Таёжные истории-3. Синеглазая волчица
Эти истории таёжного цикла можно читать и по отдельности, без продолжения.
Я просто разбила его на части.
Их объединяют только главные герои: Галина и Сергей.
Но, чтобы лучше понять содержание, начните с первой, «Медвежий террор» – http://www.proza.ru/2012/04/15/1453 – и дальше. если не пропадёт интерес!
Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге – совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего так жутко. *
***
«Погружусь в шелестящий листвы разговор –
Буду слушать тайгу бесконечно,
Чтоб понять и принять необъятный простор,
Тот, что душу врачует навечно.»
(Н.Шубина)
Как это часто бывает на Дальнем Востоке, особенно на побережье, зима пришла сразу, не раздумывая долго, как в таких случаях шутят обычно – «свалилась неожиданно»!
В конце ноября снегу навалило столько, что Галина с Сергеем три дня откапывались, чтобы можно было выбраться не только во двор, но и за калитку, в посёлок. Один чахлый поселковый бульдозер не успевал всё расчищать и больше стоял «на приколе», нежели работал. Отработал, видать, своё! Вот все поселковые вручную, лопатами, и откапывались: кто первый выбрался наружу – сначала себя, а потом – соседей выручали и уже вместе все дороги расчищали.
С таким защитником Галине теперь будет намного спокойнее, когда муж опять надолго уйдёт в тайгу. А что Сергей не усидит долго дома, Галина уже прекрасно знала: успела изучить за то короткое время, что они прожили вместе, его характер. Ну что с ним поделаешь? Все они такие, эти бродяги-охотники, дома, «под бабьей юбкой» сидеть – для них страшнее смерти в тайге! А ведь они ничего не боятся: ходят себе в лесу без дорог, через снега, в бураны, в морозы, сутками обходятся без тёплого угла и спят иногда, где придётся.
И эту необычную историю тоже она мне рассказала.
Когда очередной циклон с океана прошёл и установилась бесснежная и ясная погода, проводила Галина своего непоседу Сергея и осталась опять одна, если не считать её небольшого хозяйства: десятка курочек, Тунгуски (забрали они её снова домой) да Грома. Муж обещал пробыть в тайге недолго: они с мужиками кабанов недалеко заприметили, вот и решили свежатинкой побаловать себя и своих близких. Да и праздники скоро новогодние, все с мясом будут! Своих свиней тогда у многих уже не было, а дикое мясо откормившихся за лето кабанов полезнее и вкуснее домашнего – так говорил Сергей. Он-то знает, всякого перепробовал за свою охотничью, хоть и недолгую пока ещё, жизнь! А Галина больше по рыбе специалист, у моря ж выросла, в семье рыбака.
Днём она, как обычно, в своём «Доме моделей», как она в шутку называла своё крошечное ателье, пропадала. К зиме работы у них прибавилось: шили теперь шапки, меховые рукавицы и «душегрейки», унты, и время пролетало быстро.
Дни теперь стали короче, темнело рано, и Галина, чтобы не идти одной в потёмках на край посёлка, старалась нигде не задерживаться. Заходила только по пути в сельповский магазин за хлебом – его теперь, с появлением у них огромного пса, было нужно намного больше, а привозили хлеб из райцентра только два раза в неделю, и нужно было ещё успеть его купить, а потом быстрым шагом (словно убегала от кого!) шла домой.
. Вот и в этот день Галина шла с двумя тяжёлыми сумками, радуясь, что успела – захватила ещё хлеба. Изредка останавливалась, чтобы передохнуть немножко. Поэтому, когда она подошла к своему дому, уже совсем стемнело.
Гром, как всегда, ждал её у калитки, радуясь возвращению хозяйки.
Надо сказать, что, несмотря на свой пугающий суровый облик, пёс он оказался неожиданно добрый и даже ласковый. Гром как-то очень быстро привязался к новым хозяевам, тем более, что они его никогда не обижали – в отличие от старого хозяина. Тот, бывало, как напьётся, часто бил собаку – ни за что. Вот Гром и полюбил Сергея и Галину, а её так выделял больше – главная кормилица ведь! Она, добрая душа, всегда старалась побаловать умного пса чем-нибудь вкусненьким – не то что прежние хозяева: бросят утром полбулки чёрствого хлеба, и давится бедняга им целый день – и зимой, и летом!
И на этот раз, сама не поев, Галина быстро переоделась и сразу вышла накормить собаку и всех остальных своих голодных питомцев, как всегда, с нетерпением ждущих хозяйку. Убрала в сарае, набрала дров и, уже возвращаясь в дом, вдруг заметила невдалеке, прямо за калиткой, два маленьких, горящих жёлто-зелёными огоньками, глаза.
Лиса? Волк? А может. тигр.
Бесстрашный Гром, тоже сразу учуяв чужака, бросил есть и побежал к забору, оглушительно, басовито лая. Огоньки исчезли, но пёс ещё долго лаял и скулил, не мог никак успокоиться, словно давая понять всем: пока он здесь, никто не переступит границу его владений!
Ночью Галина сквозь сон услышала тоскливый жалобный волчий вой и лай Грома. Вернее, это был даже не вой, а зовущий плач.
Это был призывный плач одинокой волчицы!
Видимо, в её звериной жизни что-то не складывалось, и жалобный вой выдавал призыв или отчаяние.
Галина, уже окончательно проснувшись, лежала и слушала волчью песнь, а потом всё-таки встала с кровати.
Огромная луна светила прямо в окно, но, замёрзшее, оно не давало ничего увидеть.
И женщина, полагаясь на верного сторожа, который почему-то молчал, не стала выходить во двор.
Утром, покормив своё небольшое хозяйство и растопив печь, Галина позавтракала и стала собираться на работу. Она теперь решила выходить на час позже, чтобы идти по светлому.
Выйдя за калитку, она сразу увидела на снегу возле забора одинокий характерный след, ведущий в лес. Значит, точно, был здесь ночью волк!
Странно! Волки, вообще-то, – осторожные звери и редко подходят к жилью человека. А если их тут много объявилось, и они выслали. разведчика?
Но её это не очень напугало: у неё ведь теперь был надёжный сторож, её верный и сильный Гром, и он никому не даст свою хозяйку в обиду!
Но это – дома, а как идти вечером в темноте одной? Страшновато!
Галина решила брать теперь с собой Грома по утрам. Будет провожать её до посёлка и – домой.
Гром, конечно же, был несказанно этому рад! Умудряясь вилять хвостом-обрубком (хвост был купирован – так было положено у волкодавов), он весело бежал впереди хозяйки по уже проторённой ею тропинке в глубоком снегу. Иногда он останавливался и оглядывался назад, проверяя, всё ли с Галиной в порядке, ничего ли ей не угрожает. А потом опять убегал вперёд, гонялся за воронами и галками, валялся в снегу и радовался свободе. Надоело, видать, бедному псу целыми днями одному скучать, вот и радуется теперь! Гром даже несколько раз попытался облизать лицо Галины – в благодарность за её доброту, но она только отмахнулась: ещё чего, с псом целоваться!
. Как-то быстро в этот раз дойдя до ателье, она потрепала пса по мощному загривку и, развернув его в направлении их дома, строго скомандовала: «Домой!»
И умный пёс, хоть и не охота ему было покидать любимую хозяйку, послушно отправился домой, правда, постоянно оглядываясь назад – наверное, в надежде, что Галина передумает и оставит его при себе.
Но она ещё раз строго крикнула ему вдогонку: «Домой, Гром!»
И он послушно побежал по направлению к их дому.
А вечером, как всегда выйдя управляться по хозяйству, Галина снова заметила в сгущающейся темноте рядом с забором те же два горящих глаза-огонька. Теперь она уже не сомневалась в том, что это глаза волка. Но Гром, бросившийся к калитке, повёл вдруг себя совсем не так, как ожидалось.
Вместо того, чтобы облаять и прогнать непрошеного гостя со своей территории, он вдруг как-то ласково и, словно виновато, заскулил и… завилял тем, что осталось от хвоста.
Вот это уже было для Галины совсем непонятно: так обычно собаки приветствуют только очень близкого или хорошо знакомого им! А когда же это Гром успел познакомиться с этим волком, извечным собачьим врагом?!
«Или, может, той самой – поющей – волчицей? – мелькнула в её голове быстрая, как молния, мысль. – Значит, в моё отсутствие они уже снюхались, и теперь новая подруга пришла к нему в гости. »
Огоньки исчезли. Гром вскоре успокоился и ушёл к себе в будку.
. Ночью Галине долго не спалось, как обычно бывало с ней в полнолуние. Сергей шутил по этому поводу: «Да ты, старушка, ещё и метеозависимая!»
А у них все женщины в роду такими были: и мать Галины, и бабушка. Другим – хоть бы что, пушкой не разбудишь, а им луна спать не давала!
Но, наконец, с трудом заснув, Галина сразу проснулась от какого-то странного протяжного звука. Что это?
Приоткрыв замёрзшую форточку, женщина тихонько выглянула во двор да так и застыла в изумлении, пожалев, что она не художник и не может ЭТО нарисовать.
Полярная Звезда (она знала её с детства, от отца-рыбака) сверкала ярче всех остальных звёзд, а в окружении других звёзд и звёздочек горделиво сиял серебряный диск ночного светила, Луны. Они все так ярко светили, словно раскалились добела.
Млечный путь простирался рядом, тоже прямо над ней, и Галина поёжилась, представив себя такой одинокой и затерянной среди этих бесчисленных миров.
Огромные и таинственные ночью заснеженные деревья застыли в неподвижности, сверкая в лунном свете мириадами крошечных бриллиантиков, усыпавших стволы и ветви.
Круглая луна казалась ей необычно большой на чёрном небе и была похожа на зрачок глаза огромного сказочного чудовища, дракона.
В какой-то момент на луну начала наползать чёрная туча. Но вскоре она прошла, и луна снова вступила в свои права, заботливо освещая притихшую тайгу и всё вокруг своим ярким и весёлым, серебристо-белым светом.
И Галина ясно увидела чётко обрисованные силуэты двух фигур: одна из них, потемнее и побольше – Гром, а другая, поменьше, светлая. – волк. Или всё-таки волчица?!
Они сидели рядышком, как старые добрые друзья и старательно, протяжно выли… на луну, повисшую над замёрзшей тайгой! Видимо, и им она чем-то мешала – как и всем волкам, испокон веков воющим на луну – в одиночку и стаями, на зорьке и глухой ночью!
Вот с неизбывной волчьей тоской затянула в два колена волчица: «У-у-у-у-у!» «У-у-у-о. » А вот ей вдогонку – собачий, это Гром «подпевает»!
Сергей говорил жене, что в дикой природе голос волка чист, как у итальянского тенора. Но если в нём звучат хрипловатые ноты – это вопль отчаяния и одиночества.
А ещё муж говорил ей, что, когда волки воют, то они первым делом заявляют о своём присутствии, а не предвещают беды. И если волков не трогать, то они очень редко беспокоят людей.
И Галина заслушалась и даже залюбовалась на них – таких красивых в серебристом сиянии луны! Жаль, не художник она, а то бы картину с них нарисовала!
Но недолго она ими любовалась.
«Напевшись» вдоволь, эта сладкоголосая парочка закончила своё «выступление» перед спокойно и как-то даже высокомерно взирающей на этот концерт луной (Галину они, видно не заметили). А потом, легко перемахнув через забор, чинно, бок о бок, они удалились в направлении к лесу.
«Вот вам и старичок Гром! А вот, поди ж ты, влюбился! Да ещё в кого – в волчицу!» – с улыбкой подумала Галина, ещё не тревожась за пса, ушедшего ночью из дома.
А вообще-то странно, что эта волчица так быстро сдалась! – обычно волки-самцы довольно долго обхаживают свою избранницу, не раз подерутся-перегрызутся из-за неё, прежде чем добьются благосклонности. Сергей говорил жене, что у волков бывают бесконечные любовные игрища с перерывами на охоту. Уж он-то хорошо знал законы и привычки обитателей тайги, не понаслышке!
Женщина долго ещё потом не спала, всё прислушиваясь к ночным звукам. Но стояла тишина, и она постепенно провалилась в сон без сновидений.
. Утром Гром не появился. Галина звала его, но он так и не прибежал на её зов, как обычно.
«Ну вот тебе и верный сторож! – думала Галина, до глубины души всё-таки обиженная его предательством и в то же время крайне изумлённая таким необычным поведением Грома. – Любви, оказывается, не только все возрасты покорны, но даже и такие грозные волкодавы!»
Не смог устоять их пёс перед чарами лесной красавицы.
Галина, называя так волчицу, не знала тогда, что подруга Грома, действительно, была красавицей среди волков: у неё были необычные для волков глаза – сине-зелёные, почти бирюзовые!
Но об этом Галина узнала уже потом от Сергея.
Возвращаясь из тайги домой с убитым кабаном, мужики-охотники увидели их Грома… сидящим под заснеженной сосной. А рядом с ним спала. дымчато-серая собака.
Да нет, не собака это вовсе! Волчица!
А Гром зорко охранял её сон! И, когда люди приблизились, он, растопырив лапы и приняв стойку, поднял морду и, поводя носом и нюхая им воздух, стал внимательно и настороженно-зорко следить за наблюдавшими за ними людьми. Шерсть на его мощном загривке встала дыбом, пасть по-волчьи оскалил! Волк да и только!
Как же он красив, этот грозный Гром! Пепельно-серый, с чёрными шерстинками на хребте, лапы мощные, сильные. А клыки – просто жуть! И он ими не кусает, как все, а разрывает в клочья, и потому раны от них очень долго не заживают. Но вообще Гром – ласков, добродушен и предан, своим хозяевам, конечно!
Потом пёс довольно грозно, но ещё пока тихо, предупреждающе, зарычал на людей, давая понять, что им непоздоровится в случае чего.
И мужики побоялись к ним подойти поближе.
Когда волчица, почуяв неладное, проснулась, охотники, чего только ни повидавшие в своей таёжной жизни, буквально ахнули и опешили от неожиданности и такой удивительной её красоты.
У неё была не совсем обычная для волка масть: светло-серая, как у лайки или хаски, но с лёгкой золотистой рыжинкой. Преобладал в ней серый волос, но чуть красноватый оттенок, то исчезающий, то появляющийся снова, создавал обманчивое впечатление: шерсть казалась то серебристо-серой, то вдруг отливала на солнце золотом.
Волчица была очень красивая! И совсем ещё молоденькая!
Она прижалась к Грому и с испугом смотрела на людей. И охотники увидели с изумлением: глаза у неё были. почти синими! Просто чудо, а не глаза! Совсем не волчьи!
А Гром смотрел на хозяина и его друзей встревоженно и строго и в то же время жалобно, словно умолял: «Не трогайте её! Пожалуйста, не убивайте!»
. Долго не было их Грома, и Галина с Сергеем уже и не надеялись увидеть своего пса живым. Либо замёрз в тайге, либо пал в схватке со зверем каким-нибудь…
А жаль! Такой славный пёс был.
А спустя месяц после его ухода из дома он появился. Какой-то облезлый, отощавший и. словно виноватый.
«Жалко, однако, не умеют собаки разговаривать! А то бы рассказал нам, где его носило всё это время!» – сокрушалась сердобольная Галина.
Но Гром, конечно же, молчал, отсыпался и отъедался, и казалось, что он отсюда никуда и не уходил.
Синеглазая красавица волчица у них больше не появлялась, хотя другие волки нет-нет да и наведывались к их дому. Сергей шутил: «Наверное, привет от его синеглазки Грому передать приходят!»
…А в начале мая, поехав заготавливать на зиму дрова, Сергей не так далеко от старого зимовья случайно увидел в удобной, но не очень глубокой норе, вырытой среди корней старой ели и выложенной еловыми и пихтовыми ветками, трёх маленьких волчат.
Им было недели две-три, не больше. Они уже видели и слышали и с наивным любопытством, но совсем без страха смотрели на большое двуногое существо.
И Сергей с удивлением обнаружил, что у волчьих детёнышей были… совершенно синие глаза! Это такая редкость!
«Да это же потомство нашей Синеглазки, наверное! – сообразил он. – И кто, интересно, их отец? – уж не Гром ли? А где же она сама, их красавица мать?»
Но глупые волчата только жалобно поскуливали, совсем по-собачьи, и не могли ему этого рассказать.
Да и не знали они, бедные сиротки, что нет уже их матери в живых. Не имея самца-кормильца, она сама два дня назад ушла на охоту и не вернулась с пищей для них, как обычно. Возможно, попалась в чей-то капкан или провалилась в волчью яму. А может, подстрелил кто.
Сергей не боялся, что мать волчат может вернуться и наброситься на него. Он давно знал, что волчица волчат своих не защищает: будет сидеть и наблюдать, как человек разоряет её логово и забирает волчат, но спасать их не кинется.
И, наверное, правильно! Человек убьёт и её, и волчат, а так – на другой год она ещё волчат принесёт. Только на этот раз логово подальше сделает.
А вообще, странно то, что эти одинокие волчата так близко от людей. Обычно волки устраивают логово в скрытых, хорошо защищённых местах. Ими могут быть навесы в скалах, глубокие трещины, ниши, промоины в оврагах, валежины. А тут – совсем рядом с жильём, зимовьем охотничьим, родила волчица потомство. В первые недели волчица постоянно находится со своими новорождёнными щенками. Её кормит волк, отец новорождённых волчат (так заведено у волков, когда появляется потомство!).
Но если это детёныши Грома, кто б тогда помогал ей? Может, изголодавшись, Синеглазка и отправилась на охоту, бросив щенят своих одних.
И Галина (тоже такая же добрая!) почти месяц поила волчьих деток из бутылочки – Тунгускиным молоком, которого у неё было полно теперь, после того, как опомнилась от пережитого осеннего ужаса, потеряв в схватке с медведицей новорождённого телёнка.
Потом волчата стали есть и всё остальное, что давали. Подрастали быстро и уже быстренько расправлялись с едой, а после начинали бесцеремонно приставать к отцу, Грому. Иногда он сам откусывал им небольшие кусочки мяса, и щенки, насытившись, ласкались, скулили, нежно тёрлись об его большие лапы, заглядывая в его подобревшие глаза своими синими глазёнками.
Такого напора ласк не выдержит ни одно сердце! И суровый пёс-боец Гром, гроза всех окрестных собак и волков (!) играл с ними, словно мужчина-отец со своими собственными, родными детишками!
Умилительная картина была!
«Но вот любуйся-не любуйся, а не оставлять же их здесь навсегда! Столько волков в доме – не к добру!» – сказал однажды Сергей.
И тогда они с женой решили, что он отвезёт волчат в райцентр, где как раз набирали группу всяких таёжных зверей для разных цирков.
Быть им теперь синеглазыми артистами!
© Ольга Благодарёва, 2012
Это произведение, как и все остальные, имеет авторское свидетельство
и защищено Законом «Об авторском праве».
Никакая его часть не может быть скопирована и использована в любом виде без письменного согласия автора и обязательного указания на источник цитирования!
ЗДЕСЬ публикую в небольшом сокращ. (журнальный вариант).
1.Если что не так, вы уж меня простите, дорогие читатели: кое-что забылось за давностию лет, кое-что. присочинили тогда герои этих полуфантастических историй-баек (их фамилии и имена изменены, и любые совпадения чисто случайны!). Да и я. – тоже! 😉
2.Оказывается, действительно бывают волки с сине-голубыми глазами – от помеси с северными собаками хасками, у которых именно такие, невероятно красивые глаза. Иногда такая смесь случайна, в дикой природе, а иногда – по прихоти людей.
Фото – из ИНТЕРНЕТА.
СПАСИБО автору!