О чем карамора горького
Максим Горький — Карамора:
Краткое содержание
Предатель Карамора по просьбе бывших товарищей-революционеров в тюрьме описывает свою жизнь и философию.
Петр Каразин, сын слесаря, прозванный веселым отцом Караморой (большим комаром, пауком) жил в свое удовольствие, пока вместе с товарищами не столкнулся с хворым еврейским гимназистиком-социалистом Леопольдом. Тот мигом объяснил, как несправедлива жизнь, и что богачи эксплуатируют бедных. Петру смешны идеи, любовь к человечеству, но он идет в революцию. Он вообще любитель острых ощущений. Однажды, нарочно рискуя собой, спас рыбаков со льдины. И среди революционеров слыл за героя. Хотя сам презирал этих интеллигентов, да и людей вообще.
Караморе все равно, убьют ли его как предателя, или нет. Он пишет исповедь для себя, но вопросы, которые он ставит перед собой, не находят в его пустой душе ответа.
Читательский дневник по рассказу «Карамора» Горького
Сюжет
Молодой неглупый рабочий Петр Каразин (Караморой, большим комаром, пауком его прозвал отец-шутник) становится революционером, потому что любит опасность и власть над людьми. Сам же он человек раздвоенный: вроде хочет хорошего, но готов на подлость. Он презирает социалистов и людей вообще за их веру в идеи, красивые слова, слабость.
И легко становится предателем. Начальник охранки Симонов объясняет ему, что все люди животные, и в свои идеи не верят. Каразин согласен с ним. Революционеры разоблачают его. Он пишет в тюрьме свою исповедь, и ему плевать, убьют ли его людишки с той или иной стороны.
Отзыв
Страшный рассказ о сожженной совести в человеке. Он чувствует свою неправоту, но упрямо оправдывает себя. Сам предатель, и других он видит такими же. Он честен только в том, что любви к людям не имеет. У него говорящее прозвище: не только комар, но и паук. Разуверившись во всем, он играл жизнями людей, некоторых погубил. Рассказ учит быть честным, искренним, иметь идеалы и принципы, беречь в себе человека, быть сострадательным, целеустремленным, верным.
Попробую описать образ матери Алеши Пешкова из произведения Горького «Детство».
Одна из сказок называется «Евстигней Закивакин». Вот этот герой нам и нужен. Именно он сделался поэтом и поэтому решил взять себе псевдоним. Вот как выглядит разговор между Евстигнеем (пока еще) Закивакиным и редактором Мокеем Говорухиным, который помог поэту выбрать себе новую более звучную фамилию:
«Что на Руси человек ни делает, все равно его жалко»
Челкаш ненавидит Гаврилу за его мечты о свободе, подлинной цены которой тот даже не представляет. Он предлагает парню пойти в кабак. Там, глядя на опьяневшего Гаврилу, Челкаш сознает, что может распорядиться судьбой парня как захочется, даже сгубить его. Но в душе Челкаша вдруг рождается жалость и желание помочь.
Челкаш вернулся в новой одежде (Гаврила его даже не узнал), достал пачку купюр, и Гаврила уверил, что это и есть его вожделенная мечта. Но для Челкаша такая сумма была несерьезной. Он отсчитал несколько банкнот и протянул Гавриле. Тот сразу их спрятал, и Челкаш удивился такой жадности. Кроме того, его поразило странное состояние парня. Но на вопрос, что происходит, тот ответил, что все хорошо. Когда же Челкаш отошел от лодки, Гаврила вдруг догнал его, опрокинул на землю и стал выпрашивать деньги. Челкаш в ответ вынул оставшуюся сумму и кинул Гавриле. Тот стал собирать купюры, а Челкаш, услышав признание Гаврилы в мыслях об убийстве, сбил его с ног и отобрал добычу. Но Челкаш не смог уйти далеко – Гаврила кинул в него камнем. Челкаш упал, Гаврила бросился бежать, но вернулся и стал просить Челкаша о прощении. Тот достал деньги, оставил себе сто рублей, а остальные отдал напарнику. Гаврила сначала не хотел брать, но, увидев, как Челкаш вдруг повеселел, деньги взял, после чего подельники разошлись.
Рассказ о герое
«Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной,-
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет».
Эдгар Алан По
«Страна сновидений»
М. ГОРЬКИЙ. «КАРАМОРА» (1924)
«Карамора» – патография русской души и, шире, – человеческого предательства [1]. Главный герой, Петр Каразин, по прозвищу Карамора, страдал, подобно поэту Блоку, «бездонной тоской». В письме к Роллану Горький называл этот недуг многих русских «атрофией воли к жизни» [2]. Однако Каразин не был бездеятельным: дабы заткнуть «зияния в душе», Карамора проявлял чудеса гиперактивности, работая одновременно на два противоборствующих лагеря – революционеров и царскую охранку.
Фамилия горьковского героя (Каразин от тюркск. «кара» – черный) будто бы отсылает к знаковому произведению русского классика Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» [3]. Каразин остро переживает свою расщепленность: в нем словно обитает «человека четыре, и все не в ладу друг с другом, у всех разные мысли» [4]. Светлый и чистый, подобно Алеше, Карамора ищет в любви ничем не замутненной, первозданной «наивности», а не грубо-расчетливого, механически-деляческого подхода [3]. Наряду с этой ипостасью в Караморе, пожалуй, можно также разглядеть снедаемого темными страстями Дмитрия и сверхчувственного, предельно рационального Ивана [3].
Проблема духовной раздробленности, внутренней двойственности героя – традиционная тема русской и мировой литературы (см., напр. у Лермонтова: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его. » [5, с. 527]).
Примечательно, что Лермонтов, как и Горький, в своем творчестве стремился отразить особенности именно русского самосознания. Другое дело, что Горькому, на наш взгляд удалось достичь максимальной чистоты эксперимента, предельно отстранившись от своего героя. Вопрос, до какой степени Лермонтов наделил Печорина собственными чертами, пожалуй, остается открытым.
В данном контексте так же будет небезынтересным упомянуть Мюссе и его «Исповедь сына века», с которой генетически связан «Герой нашего времени»: Печорин, как и Октав, непосредственно переживает расколотость своей натуры.
Однако у Горького моральная расколостость героя принимает поистине запредельные, патологические формы, словно возрастая по невообразимой, шизофренической экспоненте:
«Живут во мне, говорю, два человека, и один к другому не притёрся, но есть ещё и третий. А может быть, третий-то — самый злой враг мой? Это уж похоже на догадку четвёртого. В каждом человеке живут двое: один хочет знать только себя, а другого тянет к людям. Но во мне, я думаю, живёт человека четыре…» [4].
Своей непрекращающейся саморефлексией Каразин нередко напоминает «героя из подполья» Достоевского. Люди у Караморы делятся на два типа: цельные и раздвоенные (ср. здесь с сентенциями «подпольного» героя Достоевского о усиленно сознающих людях и непосредственных деятелях).
Однако Карамора не «маленький человек» [6]. Чрезмерная склонность горьковского Караморы к авторефлексии парадоксальным образом дает обратный, прямо противоположный «подполью» эффект. Петр Каразин генетически принадлежит к лермонтовскому типу Печорина – «Героя нашего времени» – деятельно-предприимчивого, однако морально опустошенного, эмоционально выгоревшего. Так, Каразин, как и Печорин, отвергает «евангельскую наивность». «Революционер для своего удовольствия», Карамора в чем-то походил на начальника охранного отделения Симонова.
«Самое большое удовольствие — одурачить, обыграть человека», — утверждал Симонов. Каразин отмечает про себя, что этими словами жандарм напоминал ему «фракционную и партийную борьбу, удовольствие, которое часто испытывал я, когда мне удавалось «обставить» товарищей» [4]. Ср. здесь с сентенцией Печорина:
«Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью» [5, с. 509].
Петр Каразин, подобно Печорину, почитал себя выше всех на свете. Как и Печорин, Каразин рано познал великое таинство власти. По собственному признанию, ещё будучи мальчишкой, Петр привык повелевать, легко подчинял своей воле окружающих.
«Что бы там ни пели разные птицы, а власть над людьми — большое удовольствие. Заставить человека думать и делать то, что тебе нужно… это ценно само по себе, как выражение твоей личной силы, твоей значительности. Этим можно любоваться» [4] (ср. с: «…первое мое удовольствие подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли величайшее торжество власти?» [5, с. 501]).
Есть даже нечто общее, хотя и едва уловимое, во внешней характеристике двух персонажей. Положение тела Печорина, несмотря на физическую крепость сложения и широкие плечи, по мнению наблюдателя изобличало какую-то нервическую слабость героя. Весьма символично в данном контексте звучит кличка Каразина Карамора, отсылающая к огромному комару на тонких ногах. При всем своем внешнем богатырском здоровье и драгунской стати, Петр Каразин носил червоточину в душе, таким образом, напоминая пресловутого Колосса на глиняных ногах.
Непрерывный поток мысли выхватывает из вереницы прошедшего отдельные эпизоды, которые Карамора беспристрастно фиксирует на бумаге. Не случайно имя Каразина буквально означает «камень». Петр, собственно, и напоминает очеловеченный камень — рациональный, но мертвенно-безжизненный, чувственно-холодный и нравственно тупой, словно оживший кусок мрамора.
«Была у нас в комитете пропагандистка, Миронова, товарищ Тася, удивительная девушка. Почему я вдруг вспомнил о ней? Я её не выдавал жандармам» [4].
Стиль записок Каразина предельно афористичный, можно сказать уайльдовский (ср. каразинское «Жизнь украшается вещами бесполезными» с мыслью Уайльда, венчающей вступление к «Портрету Дориана Грея»: «Всякое искусство совершенно бесполезно»).
Блуждающая мысль провокатора порой перекликается с древнедаосской мудростью Лао-цзы (ср. «В грубых мыслях правды больше» с «Верные слова не изящны, изящные слова не верны»).
Таким образом, структурно горьковский рассказ в полной мере соответсвует канону исповедально-аналитического жанра (авторская эстетизация рефлексии предателя-провокатора через сентенциозность, парадоксальность и афористичность стиля исповеди Каразина), наследуя мастерам интеллектуальной драмы Шатобриану, Мюссе и Лермонтову [7, с. 195-217].
Исповедь бывшего революционера в своей откровенности граничит с наивным цинизмом предателя-провокатора. Каразин не скрывает присущее ему по молодости сытое довольство мещанства.
«Я был доволен жизнью, не завистлив, не жаден, зарабатывал хорошо, путь свой я видел светлым ручьём. Разумом я принял социалистическую мысль как правду, но факты, из которых родилась эта мысль, не возмущали моего чувства, а факт неравенства людей был для меня естественным, законным». Укорененность в повседневной пошлости, по мысли Вейдле, не ищет и не нуждается ни в каких метафизических оправданиях: «Всё это — правда, только мне её не нужно. Своя есть».
Однако Горький намеренно не сделал своего персонажа чуть более глубоким любой выгребной ямы, в отличие от реального провокатора Азефа. В своей заметке «О предателях» писатешь в пику общественному мнению вывел Евно Фишелевича «дутым» героем и вопиюще простым, плоским человеком. Сравнение мнимо-бездонной «бездны» личности Азефа, представленной в пресловутом «ореоле величайшего организатора», с глубиной отхожего места выглядит нарочито сниженным, пародийным. Горький открыто издевается над «жирным, толстогубым, сентиментальным» шпиком, высмеивает слезливые сентенции, тошнотворно-приторной патокой «размазанные» по письмам провокатора [8].
Каразин, не в пример Азефу, на страницах своих записок нисколько не упивается своим мелочным мещанским самодовольством, не издевается над бывшими товарищами, не бравирует своими пороками и, тем более, не ищет себе жалких оправданий. Карамора, словно социальный барометр, беспристрастно фиксирует смену общественных состояний.
«Каков бы я ни был, но я — есть я. Условия времени сыграли значительную роль в моей жизни, но только тем, что поставили меня лицом к лицу с самим собою».
N.B.: также поступает и Печорин, подобно бортовому самописцу, регистрируя «свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством», однако без малейшего участия. (у Горького: «Но ум, наблюдая откуда-то со стороны, молчал, ничего не подсказывая, только любопытствуя». И ранее: Разум не подсказывал мне, что хорошо, что дурно. Это как будто вообще не его дело. Он у меня любопытен, как мальчишка, и, видимо, равнодушен к добру и злу, а «постыдно» ли такое равнодушие — этого я не знаю. Именно этого-то я и не знаю).
«Есть теории добра: Евангелие, Коран, Талмуд, ещё какие-то книги. Должна быть и теория зла, теория подлости. Должна быть такая теория. Всё надо объяснить, всё, иначе — как жить?» [4].
Добро традиционно осмысляется через понятие альтруизма, однако и злу может быть присуще самоотверженное бескорыстие.
«Я выдавал, — безучастно констатировал в своем дневнике «настоящий, глубочайший революционер» Каразин. — Почему? Вопрос этот я поставил пред собою с первого же дня службы в охране, но ответа на него не находил» [4].
Карамора пытался дознаться истины и у своего духовного растлителя — жандармского полковника Симонова.
«— Пётр Филиппович, — спросил я, — как вы думаете: почему я стараюсь?».
Однако этот настойчивый, неоднократно повторяемый вопрос непременно ставил полковника в тупик.
«— Не знаю, — беспомощно улыбался жандарм. — На деньги вы не жадны, честолюбия у вас не заметно. Из чувства мести? Не похоже. Вы, в сущности, добряк» [4]. Вы очень странный человек, — по обыкновению резюмировал Симонов (ср. здесь у Лермонтова: «Его звали. Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен»).
Каразин писал, что «мог бы не выдавать товарищей». Более того: ему «легко было бы делать кое-что полезное для них» [4]. Однако совершая доброе (равно как и злое) дело, Карамора ощущал лишь пустоту внутри.
Погружаясь вместе с автором в мрачные воды души самоотверженного революционера и, парадоксальным образом, столь же неистового провокатора, читатель вряд ли предполагал, что по ходу повествования Горький переведет восприятие художественного текста на совершенно иной, онтологический уровень философских доктрин [6].
«Редки люди, способные видеть, что всё на свете имеет свою тень, и всякие правды, все истины тоже не лишены этого придатка, конечно — лишнего. Тени эти возбуждают сомнения в чистоте правд, сомнения же не то что запрещены, а считаются постыдными и, так сказать, неблагонадёжными» [4].
Пресловутые «тени» — придатки истин мира сего — словно проекции иных, запредельных правд, отбрасываемые потусторонними праобразами по сю сторону из других миров. Исходя из представлений о топологии многомерных пространств, становится понятным нескончаемое дробление сущности главного героя на множество личностей, уходящее по итогу головокружительной экспонентой в бесконечность:
«В двадцать лет я чувствовал себя не человеком, а сворой собак, которые рвутся и бегут во все стороны, по всем следам, стремясь всё обнюхать, переловить всех зайцев, удовлетворить все желания, а желаниям — счёта нет» [4].
В изначальной глубине бытия, полагали древние, нет ни добра, ни совести, ни зла [6]. «Отсутсвие граней между добром и злом, совестью и бесчестьем — тема «Караморы»» [9]. Горький, занимаясь вивисекцией души подпольщика-провокатора в «Караморе», собственно, и дошел до этой предельной, лавкрафтовской точки «по ту сторону добра и зла». Несмотря на то, что драма Караморы разворачивается на фоне революционных общественно-политических потрясений, никаких социальных объяснений нравственного упадка героя Горький читателю не дает.
«Если борьба, так уж герои с обеих сторон».
1. Предательство – Горький о болезни двадцатого века (II) – Режим доступа: http://www.neizvestnyj-gorkij.de/index.php?e=67
2. Горький М. – Ромэну Роллану (22 марта 1928, Сорренто) – Режим доступа: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/pisma/pismo-914.htm
3. Нарушитель любви к ближнему первым из людей предаёт самого себя. – Режим доступа: https://www.kritika24.ru/page.php?id=14057
4. Максим Горький: Карамора – Режим доступа: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/proza/rasskaz/karamora.htm
5. Лермонтов М.Ю. Избранные произведения / [Сост. Е.В. Дмитриенко]. – Мн.: Маст. лiт., 1985. – 559 с.
6. Газизова А.А. Концепция антигероя в рассказе М. Горького «Карамора». – Режим доступа: http://irbis-nbuv.gov.ua/
Расшифровка Горький. «Карамора»
Как Горький увидел внутри человека одну труху, воспел провокаторов, а затем сам к ним присоединился
Рассказ Горького «Карамора» входит в книгу «Рассказы 1922–1924 годов» и наряду с вышедшей тогда же книжкой «Заметки из дневника. Воспоминания» является, пожалуй, лучшим из всего, что Горький сделал, — во всяком случае, в новеллистике.
В 1920-е годы Горький находится в крайне двусмысленном положении — фактически в эмиграции, хотя большевики и распространяют постоянно слух, что он уехал по личной просьбе Ленина, только чтобы лечиться. Любопытно, что именно в это время он предпринимает своеобразную ревизию и своего мировоззрения, и своей биографии. Во-первых, он пытается научиться коротко писать — это для него главная задача: он собирается коротко написать большой роман. Результатом этой тренировки, этого расписывания руки становится «Дело Артамоновых», которое, впрочем, самого автора не удовлетворяет, кажется ему скомканным. Тогда он приступает к своему главному сочинению — «Жизни Клима Самгина».
Но разумеется, эта работа не ограничивается и не исчерпывается тренировочной и стилистической задачей. Горький пытается отдать себе отчет в собственном мировоззрении, которое после русской революции сильно искривилось. Статья 1922 года «О русском крестьянстве», которая не будет издаваться на родине автора в следующие 80 лет, рассказывает о том, что мировоззрение всех русских революционеров не учитывало истинной степени зверства вверенного им народа — русские революционеры не представляли, какую волну глубоко дремавшего зверства они разбудили и с какой разинщиной и пугачевщиной им предстоит столкнуться.
Горьковская проповедь о спасительной культуре, разумеется, не могла никого спасти или утешить на фоне кошмаров Гражданской войны. В этих условиях Горький начинает думать об изначальной неправильности человеческой природы. Эта идея потом стала ключевой, скажем, для Леонида Леонова, автора романа «Пирамида», где проводится его заветная мысль о том, что в человеке нарушен баланс огня и глины, что человек — проект, обреченный уничтожить себя.
Надо сразу сказать, что в этом смысле в «Караморе» у Горького есть достаточно глубокая внутренняя линия. Не зря Толстой говорил о нем: «Он — злой. Ходит, смотрит, как будто чужой здесь, и все докладывает своему чужому богу. А бог у него урод».
Павел Басинский писал о том, что Горький смотрит на жизнь как инопланетянин, которому не совсем понятны человеческие чувства и эмоции. Когда в 1905 году его тогда еще нелегальная жена Мария Андреева была больна и находилась на грани смерти, он пишет о том, что сейчас не время думать о частных смертях и об отдельных жизнях — крови будет еще очень много, и только кровью покупается счастье человечества. Когда в 1934 году Горькому сообщают, что умер его сын Максим, он, побарабанив пальцами по столу, говорит: «Это уже не тема» — и продолжает разговор о поисках бессмертия советской наукой.
У него в самом деле было не очень хорошо с нравственным чутьем, нравственными принципами и состраданием. Действительно, люди представляли для него интерес как материал для переплавки. И не зря он сумел написать очерк «Соловки» о том, как из бывших людей выплавляются новые — а прежних не жалко, ведь идет великий проект.
Но в «Караморе» помимо внутренней глубокой линии, темы человека, который не различает добро и зло, есть вечное любопытство к провокаторам. Карамора — это в украинском языке и в южнорусских диалектах странный, слабый, непомерно большой комар с длинными ногами. Это кличка героя. И действительно, в нем удивительным образом сочетаются сила, даже властность, если угодно, и поразительная слабость нравственной основы. Ему не зря постоянно снится кошмар о том, как он ходит по маленькой плоской Земле под маленьким твердым и плоским небом, в котором нет никакой глубины.
Действительно, это герой без неба, без второго дна, без совести. И такие герои начинают необычайно интересовать Горького, потому что сущность русской революции, которая открылась ему в это время, — это, конечно, провокаторство. И на примере этого рассказа можно задуматься, почему вообще провокатор — любимый герой русской литературы начала XX века?
Рассказ «Карамора» сам по себе пересказывать не нужно. Во-первых, я не хочу лишать читателя знакомства с этим достаточно страшным, достаточно физиологичным произведением. А во-вторых, главное, что его непросто пересказать. Рассказ — это цепочка случайных воспоминаний, которые возникают в голове разоблаченного и приговоренного провокатора в послереволюционной реальности, где у него остается много свободного времени, чтобы писать записки, вести дневник. Главная цель этих записок — попытка разобраться в самом себе: почему никогда, ни разу в нем не заговорила совесть?
И он легко на это пошел, он стал провокатором, хотя и не столь успешным, как предыдущий. Жандармский полковник все время говорит ему: «Как вы скучно рассказываете. Вот тот рассказывал как Брэм». Это очень неслучайно, потому что рассказывать как немецкий зоолог Альфред Брэм может тот, кто рассказывает о жизни животных, это рассказ свысока. И должность провокатора предполагает именно позицию и самоощущение человека среди животных: эти зверьки играют в свои игры, а я намного выше.
Что его заставляло так действовать? Горький не находит ответа на этот вопрос и лишь к концу повести (а рассказ довольно пространный) приходит к поразительному выводу. Ведь на самом деле ни за русскими революционерами, ни за русскими контрреволюционерами нет моральной правды: все эти люди ограниченны, у всех сектантское сознание. А правда — за тем, кто на обеих сторонах, правда — за провокатором. Провокатор выше не только потому, что он манипулирует этими людьми, орудует ими, не участвует в их играх и так далее. Провокатор выше потому, что он не с этими и не с теми. А быть с этими или с теми — значит наверняка быть неправым.
И вот в заключается страшная горьковская догадка. Русская революция порождает не борцов, потому что борцами часто становятся случайно, они часто лишены убеждений, только воля судеб ставит их в ряды красных или белых. Русская революция порождает не идеологов. Русская революция порождает толпы провокаторов — людей, которые наживаются на этой революции, умудряясь играть и на той и на другой стороне. И самый страшный вывод: вся русская революция — одна великая провокация, в результате которой целая страна утратила представления о моральных ориентирах. Может быть, именно поэтому рассказы Горького этой поры с трудом проникали к советскому читателю, а журнал «Беседа», который он задумал как некий медиатор между заграницей и Россией, был закрыт — он перестал поступать в Россию, а без российского рынка выжить не мог.
Конечно, эти рассказы входили во все горьковские собрания сочинений, в том числе при Сталине, но никогда не получали адекватной интерпретации, кроме одной достаточно фундаментальной работы Евгения Борисовича Тагера о послеоктябрьском творчестве Горького. Большинство этих рассказов: великий рассказ «Мамаша Кемских», или упомянутая «Голубая жизнь», или «Отшельник», или «Рассказ о необыкновенном», или самый страшный и самый непристойный эротический рассказ русской литературы «Сторож» — все они предполагали новый взгляд на человека, которого у Горького прежде не было.
Раньше человек — это великолепно, «человек — это звучит гордо». Теперь же человек — это страшная пустота, размытость вместо любого стержня и отсутствие морального компаса. Если голого человека оставить на голой земле, как мечтают экзистенциалисты, он не будет знать, что ему делать, потому что никакого изначального чутья и никакой изначальной совести не существует. Существует только жажда превосходства, а это доступно только провокатору — человеку, который участвует в чужих играх и при этом ведет свою.
Возникает естественный вопрос: как Горький, поняв эту человеческую природу, стал потом советским писателем, классиком, вернулся в Советский Союз? Да вот в и причина, что, увидев внутри у человека сплошную труху и гниль, он верил только в силовые, крайне радикальные способы перековки. У Горького была очень простая альтернатива: если человек не становится коммунистом, он становится фашистом. И поэтому СССР для него — естественный выбор, а возвращение — единственный ответ на происходящее в Европе.
Таким образом, автор «Караморы» сам пополнил ряды собственных персонажей, потому что вернуться и разделять эту идеологию может только человек, у которого сильно ослаблено нравственное чутье. Правда, отсутствие такого нравственного чутья иногда приводит к появлению феноменально объективных, страшных, физиологичных и очень точных текстов, что мы и видим, собственно говоря, на примере Горького, Леонова и всех его современных учеников.