Новгородские грамоты доказали что написанное слово в новгородском средневековом обществе
Берестяные грамоты-новый взгляд на новгородский диалект.
Отгадайте загадку: «Есть город между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписанную». Вы пока подумайте.
Нина Акулова, 30-летняя работница Новгородского мебельного комбината, летом 1951 года, будучи в отпуске по беременности, решила подработать. В провинциальном Новгороде вот уже почти двадцать лет крупным сезонным работодателем была археологическая экспедиция под руководством московского профессора Артемия Владимировича Арциховского. Копали в самом центре города, в районе, который в древности назывался Неревским концом. Раскоп был большой — 18 на 18 метров. В него попала часть древней Холопьей улицы — на ней вскрыли 25 слоев деревянной мостовой (верхний относится к XVI веку, нижний — к Х-му).
Арциховского особенно интересовали обрывки бересты, которые в изобилии попадались на Неревском раскопе. Множество косвенных данных в древнерусских источниках указывало на то, что на бересте писали. Иосиф Волоцкий, религиозный писатель XV века, сообщал, что в обители Сергия Радонежского (нынешней Троице-Сергиевой лавре) «книги не на хартиях [пергаменте] писали, а на берестах». В XII века дьякон новгородского Антониева монастыря Кирик в письме спрашивал у архиепископа Нифонта, грешно ли, что люди бросают исписанные грамоты на землю и ходят по ним. Трудно было предположить, чтобы так обращались с дорогим пергаментом, а вот с берестой — запросто. Наконец, сохранились старообрядческие берестяные книги (самые ранние — XVII века). Правда, написаны они были чернилами. В сырой новгородской почве чернила не могут сохраниться. Впрочем, археологам попадались особые заостренные палочки, которые, как был уверен Арциховский, представляли собой писала для процарапывания букв на бересте.
И вот 26 июля 1951 года Акулова обнаружила на раскопе очередной свиток бересты. Приглядевшись, она увидела на нем царапины, которые при ближайшем рассмотрении оказались буквами. Акулова подозвала начальницу участка Гайду Андреевну Авдусину, ученицу Арциховского. Авдусина подтвердила: на бересте процарапаны буквы. Позвали Арциховского. Тот на радостях выписал Акуловой премию.
Болотистая новгородская почва исключительно благоприятна для консервации бересты: материал естественным образом сворачивается в свитки и без доступа кислорода сохраняется веками. Но чтобы прочесть текст, свиток надо развернуть, а это очень сложно сделать так, чтобы береста не потрескалась и не развалилась. Методику обращения с ценным артефактом разработал реставратор Новгородской археологической экспедиции Алексей Кирьянов: бересту, найденную Акуловой, он промыл теплой водой с содой, осторожно развернул и зажал между стеклами. В таком виде она поступила Михаилу Тихомирову, одному из самых авторитетных советских историков, специалисту по археографии и палеографии.
Археологический слой, в котором была найдена первая береста, Арциховский датировал концом XIV века. Тихомиров указал, что начертания букв характерны для начала XV века. Текст сильно фрагментирован из-за повреждений бересты, но общий смысл грамоты уловим: это был перечень платежей с десятка сел (среди названий, прочитанных Тихомировым, — Васильево, Шадрино, Мохово), причитавшихся некоему землевладельцу по имени Фома.
В течение арехологического сезона 1951 года на Неревском раскопе нашли в общей сложности девять берестяных грамот: за росписью платежей последовали роспись мехового оброка; деловая переписка насчет варки пива; насчет выкупа коровы; жалоба некоей Гостяты, которую прогнал муж, не вернув ей приданого; и т.д. и т.п. Самые ранние из первых грамот датировались XII веком. Перспективы открывались умопомрачительные: прежде историкам Древней Руси приходилось довольствоваться летописями, житиями и благочестивыми сочинениями священнослужителей, а теперь у них в руках оказалась частная и деловая переписка и хозяйственные записи — бесценный источник сведений о повседневной жизни простых людей.
Грамотой № 10 считается надпись на ободке берестяной солонки, найденной в том же 1951 году на том же Неревском раскопе. Она датируется XIV веком. Надпись — та самая загадка, которую мы вам предложили в самом начале. Еще не отгадали?
Берестяные грамоты не были сугубо новгородским феноменом — об этом свидетельствует хотя бы сообщение Иосифа Волоцкого о том, что берестяные книги делали в обители Сергия Радонежского. Уже в 1952 году археологическая экспедиция под руководством Даниила Авдусина (мужа Гайды Авдусиной и тоже ученика Арциховского) нашла берестяную грамоту на Гнёздовском городище под Смоленском. В дальнейшем бересты находили в Старой Руссе, Торжке и Вологде (эти города относились к древней Новгородской земле), в Пскове, Твери, Москве, Старой Рязани, в белорусских Витебске и Мстиславле. Это всё север Древней Руси. Несколько неожиданно было обнаружение в 1988–1989 годах трех берестяных грамот в Звенигороде Галицком Львовской области, на Украине — далеко на юге, в отрыве от основного «берестяного» ареала. Но всё же большинство грамот найдены в Новгороде и ближайших окрестностях. Из более чем 1150 грамот, найденных до сего дня, неновгородских — лишь чуть больше сотни. Причин тому две: во-первых, Новгород был важнейшим деловым центром Древней Руси, и там была высока интенсивность переписки; а во-вторых, там влажная болотистая почва, в которой береста не гниет и не обращается в труху.
Первые десять грамот оказались вполне репрезентативной выборкой: основное их содержание — частная деловая переписка. Купчие, завещания, челобитные и прочие официальные акты на бересте — это, как правило, черновики: набело такие документы переписывали потом на пергаменте. Попадаются молитвы и прочие церковные тексты. Есть учебные записи: азбуки (вида «АБВГД. » или «аз буки веди глаголь добро. »), цифири (записи цифр кириллическими буквами), склады («ба ва га да. », «бе ве ге де. »), отработка письменных формул (вроде «поклон от такого-то к такому-то», «Господи, помоги рабу твоему такому-то»), арифметические выкладки. Грамота № 521 (начало XV века) содержит любовный заговор: «Пусть разгорится сердце твое, и тело твое, и душа твоя ко мне, и к телу моему, и к лицу моему. ». Грамота № 752 (рубеж XI–XII веков) — любовное письмо: «Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? [. ] Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под [людских] глаз и примчался».
Грамоты на дешевой бересте — это тексты невысокого статуса, сродни современным записным книжкам или SMS-кам. Тексты, предназначенные «для вечности», на них не писали (даже записи молитв — это либо учебные упражнения, либо шпаргалки для себя). В них запечатлены обыденные дела и повседневные заботы (прежде всего хозяйственные) простых людей. В качестве исторического источника берестяные грамоты — нечто прямо противоположное летописям, повествующим преимущественно о деяниях князей и о различных необычайных явлениях. На бересте фиксировалось обыкновенное, заурядное, то, что не казалось достойным памяти потомков.
Письмо к Матфею, грaмота №5 (фотография и прорись). Перевод: «—дав- (От Е)сифа к Матфею, Постои за нашего сироту, молви дворянину Павлу Петрову брату дать грамоте; не дасть на него».
Новгородские грамоты на бересте, А. Арциховский и М. Тихомиров / istorichka.ru
В 1956 году на том же Неревском раскопе в Новгороде нашли целый ворох берест с детскими каракулями. Их автор — мальчик, предположительно, шести-семи лет, изучающий грамоту. Жил он в XIII веке. Помимо стандартных учебных упражнений — азбук, складов, формульных текстов, фрагментов Псалтыри, — от него остались рисунки, которые он, по-видимому, царапал на бересте, наскучив учебой. Сюжеты вполне характерные для мальчишки — войнушка: пешие и конные воины, рукопашные схватки, копья, стрелы. На одной картинке с изображением особенно бравого вояки на коне он надписал: «Онѳиме» — по всей вероятности, это изображен сам мальчишка, каким он себе видится в мечтах. Звали его Онфимом. На другой бересте он написал: «Поклон от Онфима к Даниле» (традиционная формула, с которой начинается послание; Данила, — вероятно, соученик Онфима), — нарисовал невиданное чудище и подписал: «Я звѣре».
Между прочим, Онфим, скорее всего, знал ответ на загадку про «город между небом и землей»: хотя солонка, на которой она написана, по меньшей мере на сто лет младше него, сама загадка была широко распространена в древнерусском фольклоре. Ну как, не догадались еще?
Из низкого статуса берестяных грамот есть еще одно чрезвычайно важное следствие: язык, на котором они написаны, максимально приближен к разговорному. В нем гораздо слабее, чем в книжном древнерусском языке (которым написаны, в частности, летописи и «Слово о полку Игореве»), влияние церковнославянского. В новгородских берестяных грамотах предложения очень часто начинаются с А, например: «А ты продай коня, [возьми], сколько дадут; а что [на этом] потеряешь, запомни. А за Кузькой следи, чтобы не погубил денег: он дурной» (№ 163) — так и мы в SMS или чатах то и дело проявляем особенности своей устной речи (например, часто начинаем предложения с «ну»).
Многие имена в грамотах имеют характерные искажения: греческий Анфимий превратился в Онфима, Амвросия — в Омросию, Алевферий — в Олоферия, Александр — в Олександра. В той же загадке в оригинале читается: «Есть градъ межу нобомъ и землею, а к ному еде посолъ безъ пути. ». Короче говоря, новгородцы сильно окали. Эта черта сохранилась в севернорусских говорах до сих пор (например, в Вологде, которая в древности была частью Новгородской земли, в слове «молоко» произносят три отчетливых О, тогда как литературная норма предполагает первые два, безударные, произносить ближе к А). В тех же новгородских летописях эта особенность произношения изредка проявляется характерными описками, но это именно единичные ошибки. На бересте же, когда нормы правописания не так довлели, новгородцы могли писать как говорили: «нобом» вместо «небом», «к ному» вместо «к нему» и т.д. Примерно так же и мы в дружеском SMS можем написать «щас» вместо «сейчас» или пренебречь знаками препинания, но не позволим себе таких вольностей в официальном письме.
Подобные наблюдения накапливались три с лишним десятилетия, и чем больше находилось берестяных грамот, тем более любопытными становились языковые закономерности, которые в них проявлялись. Поначалу исследователи считали, что новгородцы, писавшие на бересте, просто были полуграмотными. Но непонятно, почему, например, мальчик Онфим надписал свой рисунок «Я звѣре», а не «Я звѣрь», хотя букву Ь он знал и исправно выводил во всех своих азбуках. Он даже собственное имя в именительном падеже писал не «Онѳимъ», а «Онѳиме». Это явно не ошибка, а особенность древненовгородского произношения.
Обобщив множество таких наблюдений, доктор филологических наук (тогда еще не академик) Андрей Анатольевич Зализняк в начале 1980-х годов выдвинул тезис о существовании древненовгородского диалекта. Его исследования показали, что почти все «ошибки» и «описки» в берестяных грамотах складываются в стройную систему, то есть на самом деле не являются ни ошибками, ни описками. Просто древненовгородская грамматика несколько отличалась от наддиалектной древнерусской.
Чтобы разобраться во всех характеристиках древненовгородского диалекта, требуется некоторая лингвистическая подготовка. Так что остановимся лишь на некоторых самых ярких особенностях. Об оканье мы уже сказали. Кроме того, древние новгородцы цокали, то есть произносили «хоцу» вместо «хочу», «цто» или «цето» вместо «что». Они сохранили архаичный взрывной Г, тогда как на юге Руси утвердился фрикативный звук, доныне характерный для украинского языка и южнорусских говоров. Мы уже упоминали о форме именительного падежа «Онфиме» вместо наддиалектного «Онфим»; в родительном падеже в древние новгородцы говорили «нет жене», а не «нет жены». Но одна особенность древненовгородского диалекта привлекла особое внимание Зализняка.
Автопортрет Онфима в образе трехпалого всадника, поражающего такого же врага
Зализняк предложил другое чтение: «келе» значит «целый», а «въ не тяжъ не дѣе» (в древнерусской письменности пробелов между словами не оставляли, и Зализняк расставил их иначе, чем Арциховский) — «не собирается затевать тяжбу». Замок и двери целы, хозяин не имеет претензий — обвинение в грабеже ложное. Тогда понятно, почему далее следует инструкция «продать клеветника» (то есть взять с него штраф). Содержание грамоты проясняется, а вот лингвистика запутывается: слово «целый» по-древнерусски писалось, как и сейчас, с Ц. Откуда же взялась начальная К? И это едва ли ошибка или описка: К повторена дважды. По всей вероятности, это написание также следует за произношением. А раз так, замена К на Ц — это очень важный симптом.
По другим грамотам, которые не были известны Арциховскому, Зализняк установил, что по-древненовгородски звезда называлась «гвезда», церковь — «керковь» (точнее, «кьркы»), седой — «хедой» (точнее, «хеде»). Было еще дивное слово «херь» (по-нашему была бы «серь») — серое, т.е. некрашеное сукно. Таким образом, произношение «келе» вместо «целый» — это систематическая особенность, которая на научном языке называется «отсутствие эффекта второй палатализации». Вторая палатализация — это переход заднеязычных согласных (К, Г, Х) перед гласными переднего ряда (Е, И) в переднеязычные (Ц, З, С). То есть архаичные формы были «келый», «гвезда», «керковь», «хедой», а после второй палатализации стало более или менее так, как нам теперь привычно. Тот же эффект превратил латинское родовое имя Кесар в Сезара/Цезаря более поздних языков.
Вторая палатализация произошла во всех славянских языках. Значит, она имела место в ту эпоху, когда все они были еще единым языком — праславянским. То есть не позднее VI века. А раз древненовгородский диалект является исключением из этого правила, остается предположить, что он отделился от праславянского единства еще раньше и потому не был затронут общеславянским процессом. А из этого следует уже не лингвистический, а исторический вывод: новгородские славяне были не частью восточных славян, а отдельной ветвью славянства, которая прибыла в озерную область на северо-западе нынешней России независимо.
Эти выкладки Зализняк представил изумленной публике в книге «Древненовгородский диалект», первое издание которой вышло в 1995 году. Он обнаружил, что некоторыми чертами диалект напоминает языки западных славян, некогда населявших южное побережье Балтийского моря (нынешняя немецкая Померания — древнее славянское Поморье). Ни один исторический источник не считает новгородских славян отдельной ветвью славянства. В «Повести временных лет» они прямо названы частью восточных славян, пришедших с Дуная, расселившихся по Днепру и его притокам и дальше по Оке и в озерной области. Но язык, как это часто бывает, запомнил что-то, чего не запомнили летописи. Да и не только язык. Новгород всегда был особенным образованием в составе Древней Руси: космополитичный торговый город, вечевая республика среди княжеств, тесные связи со Скандинавией и Западной Европой, самобытное летописание, самобытный фольклор, знаменитая своенравность. Специфическому политическому устройству Новгорода в XII–XV веках находятся параллели в истории западнославянских городов-государств по южному побережью Балтики (территория нынешних Германии и Польши). Помимо всего прочего, из Померании-Поморья добраться до Новгорода было гораздо проще, чем с Днепра: спокойное Балтийское море, реки и озера — это настоящая проезжая дорога. От Киева до Новгорода сухой путь был практически невозможен: леса да болота. Можно было по рекам, но приходилось таскать суда волоком — занятие очень тяжелое.
Самобытность новгородцев со временем сглаживалась: Зализняк отмечает, что в грамотах XI века характерные особенности древненовгородского диалекта проявляются ярче, чем в XV-м. Обычно различия между диалектами со временем накапливаются, так что в конце концов они становятся отдельными языками — именно так из праславянского языка получились древнерусский, староболгарский, древнечешский и т.д., а потом из древнерусского — современные русский, украинский и белорусский. Но тут получилось наоборот: древненовгородский диалект со временем слился со старорусским — языком Москвы, Владимира, Суздаля, Ростова Великого, Ярославля XIV–XVII веков. Но он не растворился без следа: о древненовгородском диалекте напоминает многое в современном русском литературном языке. Например, у нас нет чередования «рука — в руце», «нога — на нозе», которое существовало в древнерусском и сохранилось в украинском и белорусском — это отголосок отсутствия второй палатализации в древненовгородском. Мы говорим «в земле», «по душе» — это тоже древненовгородская норма, в отличие от древнерусской (и современных украинской и белорусской) «в земли», «по души». Наши «о нём», «нёс» вместо «о нем», «нес» — это следствие древненовгородского оканья, которое в той самой загадке превратило «небо» в «нобо», а «к нему» — в «к ному». Нынешний ареал распространения севернорусских (окающих) говоров в целом совпадает с древней территорией Новгородской земли. Наш нормативный взрывной Г — это тоже от Древнего Новгорода. Короче говоря, нормы современного русского языка унаследованы от наддиалектного древнерусского и от древненовгородского диалекта примерно поровну.
А первоисточником этих открытий, которые в последние тридцать лет перевернули наши представления об истории русского языка и заново подняли вопрос о древнейшем расселении славян, стала находка Нины Акуловой 26 июля 1951 года.
При всей важности открытия берестяных грамот, было бы несправедливо сводить к нему всё значение Новгородской археологической экспедиции. Для начала, она была и остается одной из важнейших наших научных школ. Археологию в университетах до сих пор преподают по учебнику Даниила Авдусина, ученика Арциховского. Другой его ученик, Борис Колчин, на новгородском материале усовершенствовал методы датировки археологических материалов. Валентин Янин, ставший в 1962 году преемником Арциховского во главе Новгородской археологической экспедиции и руководящий ею до сих пор, на основании археологических данных, берестяных грамот и летописей написал несколько основательных книг об истории Новгорода как особого политического и экономического образования в составе Древней Руси. Археологи смогли довольно подробно реконструировать облик и планировку древнего Новгорода, разобраться не только в структуре его общества и в устройстве его управления, но даже в генеалогии многих древненовгородских семей. Короче говоря, современной науке про Новгород известно, пожалуй, больше, чем про любой другой древнерусский город и чем про большинство древних городов мира.
Новгородская археологическая экспедиция официально начала работу в 1932 году. Это было мрачное время для отечественной исторической науки. Только что завершилось «Академическое дело», историографическая школа, основанная в свое время Соловьевым и Ключевским, была разгромлена. В университетах давно уже не существовало историко-филологических факультетов — вместо них были факультеты общественных наук, которые занимались почти исключительно марксистской схоластикой. Всё это были плоды трудов Михаила Покровского — ученика Ключевского, протеже Ленина, проповедника идеи «истории как политики, опрокинутой в прошлое» и догматичного марксиста, всесильного в ранге заместителя наркома просвещения.
Но утверждение единовластия Сталина означало новый поворот: на смену «революционному сознанию» пришел советский патриотизм, а всякому патриотизму нужна история. Поэтому в 1934–1936 году «школа Покровского» подверглась уничтожающей критике с самого верха: мол, она фактически упраздняет историю как науку, подменяя ее отвлеченными и бездушными схемами. В 1934-м в Московском университете создали исторический факультет во главе с историком Французской революции Григорием Фридляндом. В 1939-м на нем создали кафедру археологии — возглавил ее, само собой, Арциховский. Чуть раньше, в 1938-м, на экраны вышел фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», который консультировали Арциховский, Тихомиров, Юрий Готье и другие видные историки. Этот фильм дает ясное представление о том, какая история нужна была Сталину: прежде всего героическая, а марксистская — лишь постольку поскольку.
Еще Сталину было очень важно, чтобы Русь — как в кино, так и в исторических исследованиях — представала самобытной и самодостаточной (это, видимо, должно было рифмоваться с его идеей «построения коммунизма в одной отдельно взятой стране»). По этому поводу из пыльного чулана достали давным-давно разрешенный «норманский вопрос» и принялись яростно обличать тех историков, которые считали первых русских князей викингами — а это, собственно говоря, все или почти все сколько-нибудь значимые историки XIX — начала ХХ веков. Никаких научных аргументов, опровергающих скандинавское происхождение Рюрика, Вещего Олега и их дружин, так и не нашли, аргументы в пользу их скандинавского происхождения (в основном собранные еще Готлибом Байером в XVIII веке) так и не опровергли — но сомневаться в том, что Рюрик был славянином, при Сталине было равносильно крамоле. Такой «патриотизм», чтобы не сказать шовинизм, очень непросто было смонтировать с марксистским интернационализмом. Но как-то приходилось.
Покровительство Сталина историческим изысканиям позволило Арциховскому с соратниками и учениками развернуть небывалые по масштабу археологические разработки. Прежде археологи исследовали, как правило, отдельные объекты (например, подмосковные курганы вятичей — предмет кандидатской диссертации Арциховского 1929 года). Теперь же, особенно в послевоенные годы, они получили возможность делать гигантские раскопы и исследовать целые археологические комплексы. Помимо Новгорода, размашисто раскопали (под руководством Даниила Авдусина) Гнездовское городище под Смоленском, открытое еще в 1867 году; Старую Рязань, заброшенную после Батыева нашествия 1237 года; экспедиции Татьяны Пассек до и после войны позволили изучить географию и хронологию Трипольской археологической культуры медно-каменного века на территории нынешних Украины и Молдавии.
Впрочем, Новгород так и остался основным поставщиком исторических сенсаций. Так, в 2000 году там нашли древнейший известный нам памятник древнерусской письменности — так называемый Новгородский кодекс. Он представляет собой три скрепленные церы — деревянные доски, покрытые воском. В древности такой способ письма был распространен очень широко во многих частях света: буквы процарапывались на воске железной палочкой и легко стирались, так что церой можно было пользоваться много раз, примерно как современной грифельной или маркерной доской.
Сохранившийся в Новгородском кодексе текст — это 75-й и 76-й псалмы. Библейские тексты написаны, само собой, на богослужебном старославянском языке, но некоторые характерные ошибки указывают на его древнерусское происхождение.
При письме на цере под воском на доске остаются небольшие царапины, которые позволяют реконструировать прежние тексты, стертые с воска. Некоторые «скрытые тексты» Новгородского кодекса позволяют предполагать, что он написан в 999 году (это согласуется с археологической датировкой находки) неким монахом Исаакием, который принадлежал к богомильской ереси, пришедшей на Русь из Болгарии вместе с первыми книжниками. Академик Зализняк вот уже пятнадцать лет разбирает эти царапины, обнаруживая все новые «скрытые тексты» — с тем, что он их действительно находит, а не домысливает, согласны далеко не все специалисты, но менее увлекательной эта игра не становится.
Ах да, загадка. «Город между небом и землей» — это Ноев ковчег; посол, который едет к нему «без пути», да еще и «сам нем» — это голубь; «грамота неписанная», которую он несет, — это масличная ветвь, свидетельствующая о конце потопа. Изящно, не правда ли?
Почему новгородские грамоты — одно из главных открытий ХХ века
Про берестяные грамоты слышали все, но вот о том, до какой степени они поменяли наши представления о русской истории, знают куда меньше. А ведь именно благодаря грамотам ученые не только смогли в деталях представить себе хозяйственную жизнь древнего города, но и узнали, как говорили новгородцы, а заодно выяснили, что грамотность не была уделом лишь социальных верхов, как казалось раньше, а была широко распространена среди горожан.
26 июля — день, когда была найдена самая первая грамота, отмечается в Новгороде как День бересты, а Нине Акуловой, которая в 1951 году увидела на куске бересты процарапанные буквы, установлен памятник. Рассказывают, что первыми словами начальника экспедиции Артемия Арциховского, получившего от Акуловой еще не развернутую и не прочитанную грамоту, были: «Я этой находки ждал 20 лет. Премия 100 рублей!»
О том, что береста могла использоваться в качестве дешевого писчего материала, было известно давно. Например, Иосиф Волоцкий, говоря о бедности, в которой жил Сергий Радонежский, упоминает, что преподобный Сергий писал на бересте. В музейных собраниях довольно много берестяных рукописей XVII-XIX вв. До наших дней дошла сибирская берестяная книга, в которую записывали сведения об уплате налогов.
Однако все дошедшие до нас документы были написаны чернилами, и никому не приходило в голову, что на бересте можно писать как-то иначе. Поэтому у археологов не было особого стимула искать эти берестяные письма. Очевидно же, что чернильный текст в земле сохраниться не может! Оставалась, конечно, надежда на чудо, на то, что по счастливому стечению обстоятельств какое-нибудь письмо сохранится сухим и будет прочитано. Но на массовые находки никто не надеялся.
Никому просто не могло прийти в голову, что на бересте писали не пером и чернилами, а процарапывали буквы при помощи острой палочки из металла, кости или дерева.
Кстати, скоро выяснилось, что попадавшиеся археологам непонятные острые предметы, которые они за неимением лучшего объяснения описывали как рыболовные крючки, были как раз «писалами» — приспособлениями для письма на бересте.
На кусках бересты не писали чернилами, а выдавливали или процарапывали буквы специальными писалами
Фото: Новгородский музей-заповедник
На следующий день после находки первой грамоты была обнаружена еще одна, затем — еще. Сейчас берестяные грамоты обнаружены в 12 городах (большая часть — в Новгороде), а их общее число достигло 1208.
Время и место
Здесь нужно отвлечься от грамот и немного рассказать о том, как вообще проходят раскопки. Новгородская археологическая экспедиция начала свою работу в 1932 году, затем был перерыв, но вскоре после окончания Великой Отечественной войны раскопки возобновились.
Археологическая экспедиция работает в Новгороде с 1932 года, однако пока исследована лишь сравнительно небольшая часть древнего города
Фото: Новгородский музей-заповедник
Экспедиция была задумана как многолетний проект, рассчитанный на работу нескольких поколений. Новгород — рай для археологов. Во-первых, потому, что это один из главных городов Древней Руси, который в Новое время утратил свое значение, а значит, в нем не было особенно интенсивного строительства и его перекопали куда меньше, чем Киев или Москву. Во-вторых, в новгородской почве очень хорошо сохраняются дерево и другие органические вещества. Обилие влаги защищает находящиеся под землей предметы от воздействия воздуха, поэтому они почти не гниют.
Хорошая сохранность старого дерева позволила разработать метод точной датировки находок. В качестве шкалы археологи использовали старые деревянные мостовые, которых под землей сохранилось очень много. В распутицу улицы древнего Новгорода тонули в грязи и становились малопроходимыми, вот и приходилось из толстых сосновых бревен строить мостовые. Такая мостовая возвышалась над землей, поэтому грязь на нее не попадала.
Но функционировала мостовая не особенно долго. Дело в том, что вывоза мусора в средневековом городе не существовало. Черепки битой посуды, старые ветки и зола печей, стружки и прочий строительный мусор оставались на улице, постепенно поднимая уровень земли (в Новгороде — в среднем на 1 см в год). Когда земля поднималась выше уровня деревянной мостовой, приходилось поверх нее класть еще одну. Это происходило примерно раз в 20–25 лет.
Уровень земли поднимался, деревянные мостовые оказывались под землей, и приходилось укладывать новый слой бревен. На старых мостовых археологи обнаруживают до 28 слоев бревен, лежащих друг на друге
Фото: Новгородский музей-заповедник
В результате при раскопках старых улиц Новгорода глазам археологов открылся своеобразный слоеный пирог, состоящий из 28 слоев бревен, которые когда-то были мостовыми. А поскольку во влажном грунте дерево почти не гниет, бревна хорошо сохранились и годовые кольца старых деревьев были прекрасно видны. Каждый год жизни дерева отмечен одним кольцом, а поскольку в один год бывает жарко, в другой — холодно, в один — влажно, в другой — засушливо, ширина этих колец разная.
Благодаря гигантской поленнице, в которой каждый следующий слой был на 20–25 лет моложе предыдущего, стало возможно создать для этого региона дендрохронологическую шкалу. Теперь про любое новгородское бревно можно точно сказать, в каком году оно перестало быть деревом. Таким образом можно датировать любую древнюю постройку, даже если она давно разрушена и от нее осталось лишь несколько деревянных фрагментов.
Исследование годовых колец бревен из новгородских мостовых позволило построить дендрохронологическую шкалу, позволяющую точно определить возраст любого бревна
Фото: Морковкин Анатолий/Фотохроника ТАСС
Эти методы позволяют с исключительной точностью датировать слои, в которых обнаруживаются грамоты и другие предметы. Ситуация, когда археологи раскапывают средневековое жилище и находят рядом с домом берестяные письма, дает исследователям массу возможностей для поисков и сопоставлений.
Понятно, что человек, который жил в этом доме, скорее всего, и был адресатом писем. Если рядом оказывается несколько писем, адресованных одному и тому же лицу, то уже нет никаких сомнений в том, что мы знаем имя хозяина усадьбы. Если же этот человек был достаточно знатным, то есть шанс обнаружить это имя в летописях и других источниках. Работа историка превращается, таким образом, в работу криминалиста, который на основе нескольких случайных предметов и скомканной записки восстанавливает картину прошлого.
Новгородская повседневность
До появления берестяных грамот о повседневной жизни русских городов было известно очень мало. Конечно же, имелись откопанные археологами предметы быта, на основании которых можно понять, как было устроено жилище, как готовили пищу, какую носили одежду и украшения. Но о человеческих отношениях, которые возникали в связи с этими предметами, узнать было неоткуда. Ведь летописи писались при дворе князя или митрополита. И тексты, соответственно, отражали большую политику, а не повседневные проблемы, с которыми имели дело жители городов.
Представьте себе, что вас интересует, например, как в Древней Руси учили читать и писать. Где вы об этом узнаете? Сам факт обучения грамоте упоминается во многих источниках. Например, «Повесть временных лет» рассказывает, что Ярослав Мудрый организовал обучение детей грамоте. Рассказывают про это и некоторые жития.
Мальчику Онфиму, начавшему писать на куске бересты буквы алфавита, вскоре надоело это занятие, и он нарисовал всадника, поражающего врага
Фото: DIOMEDIA
Все прекрасно помнят, как трудно давалась книжная премудрость отроку Варфоломею, будущему Сергию Радонежскому. Но никаких подробностей, никакой информации о том, как именно выглядел процесс обучения, в житиях и летописях нет. Теперь же у нас есть более 20 листков бересты, содержащих различные ученические записи. Здесь и азбуки, и списки слогов («склады»), и упражнения, и рисунки. И можно легко себе представить, чему и как учили детей в древнем Новгороде.
Деловая переписка одной семьи
Ученические упражнения составляют лишь небольшую часть собранной археологами берестяной библиотеки. Основная же, большая часть грамот посвящена различным сторонам хозяйственной жизни. Берестяные письма использовались для того, чтобы сообщить работнику, что надо делать, попросить помощи или совета, вызвать на суд и т. д.
На участках, где когда-то стояли дома знатных новгородцев, обнаруживаются целые архивы хозяйственных писем. Точнее, не архивы, а мусорные кучи, куда прочитанные письма были выброшены. Вот, например, 26 писем, связанных с шестью поколениями одной посаднической семьи. Судя по этой переписке, семья владела обширными землями и управляла крестьянами, которые на этих землях жили. О чем же эти письма?
В первую очередь это деловая переписка.
Ондрик пишет Онцифору:
«Ты даешь распоряжение о рыбах. Смерды же не платят мне без разверстки, а ты не послал человека с грамотой. А что касается твоего старого недобора, пришли запись о распределении долей».
То есть смерды отказываются платить подати рыбой, поскольку присланный к ним человек не имеет списка, кто сколько должен заплатить. Что это за список? И на этот вопрос дают ответ берестяные грамоты.
Подавляющее большинство берестяных писем посвящены хозяйственным делам. В этой грамоте Ондрик жалуется Онисифору на то, что ему не удается собрать подати, поскольку нет списка, кто сколько должен платить
Фото: gramoty.ru
Имеется довольно большое количество записанных на бересте перечней крестьянских повинностей. В них рядом с именем крестьянина записано, сколько и чего он должен доставить хозяину. Именно такой список Ондрик хотел получить от Онцифора.
Получил Ондрик необходимые документы или же нет, мы не знаем. Скорее всего, Онцифор прислал все списки, и дело кончилось миром. Хотя так бывало не всегда. Среди тех же 26 грамот есть берестяное письмо, в котором господин грозит своим крестьянам, что если они не будут его слушаться, то он пришлет специального чиновника, который разберется со смутьянами.
По-разному складывались отношения крестьян с господскими слугами, присланными, чтобы управлять ими. В берестяной грамоте конца XIV в. содержится пространная коллективная жалоба на ключника: «Поклон Юрию и Максиму от всех крестьян. Кого ты нам поставил ключником, тот за нас не стоит, разоряет нас штрафами, мы им ограблены. А сиди и не смей от него отъехать! А мы из-за этого разорены. Если ему предстоит и дальше сидеть, нам сидеть силы нет. Дай же нам смирного человека — на том тебе бьем челом».
По всей видимости, Юрий и Максим проигнорировали эту просьбу, поскольку вскоре те же крестьяне прислали еще одну жалобу. Впрочем, отношения с ключником могли складываться и по-другому. На том же участке нашлась грамота, в которой ключник пытается выпросить у господина необходимые крестьянам семена, то есть выступает в роли решалы-переговорщика.
А некоторые грамоты сообщают о драматических конфликтах, на основе которых хочется писать сценарий социальной драмы. Вот, например, такое письмо начала XV в.: «Господину своему Михаилу Юрьевичу крестьяне твои, жители села Черенское, бьют челом. Ты отдал деревеньку Климцу Опарину, а мы его не хотим: не соседний человек. Волен Бог да ты».
То есть Михаил Юрьевич передал Климу Опарину деревню с населявшими ее крестьянами, однако крестьяне не считают эту передачу законной. В общем, хорошо знакомая ситуация, когда предприятие меняет хозяина, а рабочие волнуются.
В этой грамоте Жизномир жалуется Микуле, что его обвинили в краже рабыни и теперь придется идти на суд: «Грамота от Жизномира к Микуле. Ты купил рабыню во Пскове, и вот меня за это схватила (уличая в краже.— А. К.) княгиня. А потом за меня поручилась дружина. Так что пошли-ка к тому мужу грамоту, если рабыня у него. А я вот хочу, коней купив и посадив [на коня] княжеского мужа, [идти] на очные ставки. А ты, если [еще] не взял тех денег, не бери у него ничего»
Фото: gramoty.ru
Члены знатных семей переписывались не только со своими слугами, но и друг с другом. Среди 26 грамот одной семьи имеется и письмо посадника Онцифора, адресованное его матери: «Челобитье госпоже матери от Онсифора. Вели Нестеру собрать рубль да идти к Юрию-складнику. Проси его (Юрия), чтобы купил коня. Да иди с Обросием к Степану, взявши мою долю. Если он (Степан) согласится взять рубль за коня, купи и другого коня. Да проси у Юрия полтину и купи с Обросием соли. А если мешков и денег он не добудет до поездки, то пошли их сюда с Нестером» и т. д.
В той грамоте посадник Онцифор дает своей матери различные хозяйственные поручения
Фото: gramoty.ru
Из письма видно, что решением хозяйственных вопросов занимались все члены семьи — и мужчины, и женщины. Впрочем, женщины средневекового Новгорода достойны специального рассказа.
«Что за зло ты против меня имеешь, что в это воскресенье ты ко мне не приходил. »
Мы привыкли считать, что в Средние века женщина была бесправна, темна и неграмотна. Однако при изучении берестяных грамот выяснилось, что женщины участвовали в переписке очень активно. Женские письма свидетельствуют, во-первых, о широкой женской грамотности, а во-вторых, о том, что они были активны как в хозяйственных вопросах, так и в устроении своей личной жизни.
Вот, например, официальное предложение руки и сердца. Принято считать, что переговоры о вступлении в брак велись между родителями молодых людей, а у девушки спрашивали в последнюю очередь. Теперь же, обнаружив письменное предложение о вступлении в брак, адресованное непосредственно женщине, это представление придется как-то изменить:
«От Микиты к Меланье. Пойди за меня — я тебя хочу, а ты меня; а на то свидетель Игнат Моисеев. » (далее грамота обрывается).
То есть некий Никита сообщает Меланье о серьезности своих намерений и в качестве свидетеля со своей стороны рекомендует Игната Моисеева.
А вот любовное письмо XII в., в котором девушка упрекает своего возлюбленного, что она уже трижды посылала ему весточки, а он все не приходит. «Что за зло ты против меня имеешь,— спрашивает она,— что в то воскресенье ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался. Буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и моя худость».
Молитвы и богослужебные тексты среди грамот встречаются не часто. На этой грамоте содержатся имена святых, которые священник называл, благословляя молящихся после окончания службы
Фото: gramoty.ru
Куски бересты сравнительно небольшие, а процарапанные буквы не могут быть слишком маленькими. Так что длинный текст здесь не напишешь, и стиль берестяных писем больше похож на стиль переписки в мессенджерах, чем на неспешное повествование писем эпохи бумаги и гусиных перьев. Однако эмоциональный накал вполне компенсирует вынужденную краткость. Такие зашкаливающие эмоции кажутся неожиданностью. Ведь средневековая литература о чувствах не говорила, и мы привыкли думать, что люди научились писать о них лишь в Новое время.
Женские письма рушат наше представление о бесправных и забитых женщинах Средневековья. Оказывается, 800 лет назад чувства, эмоции и страсти были точно такими же, как сейчас.
И брошенная жена активно сражается за свои права и пишет родственнику, призывая его приехать и помочь: «От Гостяты к Василю. Что мне дал отец и родичи дали в придачу, то за ним. А теперь, женясь на новой жене, мне он не дает ничего. Ударив по рукам (в знак новой помолвки), он меня прогнал, а другую взял в жены. Приезжай, сделай милость». То есть женщина обращается к своему родственнику или покровителю с жалобой на мужа, который, забрав ее приданое, собирается жениться на другой женщине.
Женщина является автором и самой большой из известных на сегодняшний день грамот. Где-то между 1200 и 1220 годами Анна послала берестяное письмо своему брату Климяте. Она просит брата выступить в качестве ее представителя в тяжбе с Коснятиным. Суть конфликта состояла в следующем. Коснятин обвинил Анну в том, что она поручилась за своего зятя (в чем именно, мы не знаем), и назвал ее распутной женщиной, за что Федор, по всей видимости — муж, выгнал Анну.
На куске бересты Анна составила для Климяты шпаргалку, конспект речи, которую он должен произнести, обращаясь к Коснятину. Чтобы облегчить брату чтение речи по бумажке, она пишет о себе в третьем лице: «После того как ты возложил поручительскую ответственность на мою сестру и на ее дочь (то есть заявил, что они поручились) и назвал сестру мою курвою, а дочь — б. ю, теперь Федор, приехавши и услышав об этом обвинении, выгнал сестру мою и хотел убить».
Через Климяту Анна собирается настаивать на разбирательстве. Климята должен потребовать, чтобы Коснятин доказал свои обвинения и предъявил свидетелей, которые бы подтвердили, что Анна действительно выступала в качестве поручителя. При этом Анна всеми страшными клятвами клянется брату в своей правоте.
«Когда же ты, брат, проверишь,— пишет она,— какое обвинение и какое поручительство он на меня взвел, то, если найдутся свидетели, подтверждающие это, я тебе не сестра, а мужу не жена. Ты же меня и убей».
У меня при чтении этих грамот было ощущение, что я читаю переписку английских леди Викторианской эпохи. Только вот на five o’clock они пьют квас, а не чай.
Лингвистическая задачка
В предыдущих частях этой статьи я цитировал берестяные грамоты в русском переводе, потому что понять оригинальный текст такого письма часто бывает очень трудно. Причем трудности возникают не только у неподготовленных читателей, но и у профессионалов, занимающихся историей Древней Руси.
Довольно долго в грамотах видели в первую очередь исторический источник, а не лингвистический. При этом исходили из того, что берестяные письма писали люди малограмотные, не владеющие орфографическими правилами, произвольно коверкающие слова и делающие самые невероятные ошибки.
Если человек, занимающийся расшифровкой древнего текста, допускает возможность большого числа необъяснимых ошибок, то это значит, что на выходе получится перевод с большим количеством произвольных интерпретаций.
Ситуация стала меняться после 1982 года, когда расшифровкой берестяных грамот начал заниматься Андрей Анатольевич Зализняк. К тому времени Зализняк имел репутацию выдающегося лингвиста, создавшего, в частности, формальное описание грамматической системы русского языка, которая позже легла в основу русского интернета.
При анализе грамот Зализняк исходил из того, что случайных ошибок не бывает. Любая ошибка объясняется, с одной стороны, особенностями того языка, на котором человек говорит, а с другой — теми правилами, которые он усваивает при обучении грамоте.
Сама по себе эта мысль не представляет ничего нового. Очевидно же, что если человек, ничего не знающий о русском языке, начнет изучать школьные тетрадки и увидит, что достаточно распространенным является написание слова «корова» через букву «а», он сделает вывод, что школьники произносят в этом слове гласный звук, близкий к «а».
Поиск общих принципов, объясняющих странные написания и кажущиеся необъяснимыми ошибки, требует анализа большого объема текстов, и грамоты оказались идеальным материалом для такой работы. Сопоставление однотипных текстов, написанных разными людьми, позволяет выявлять их общие особенности. Систематизация таких особенностей приводит порой к удивительным открытиям.
Вот перед нами грамота, в которой человека обвиняют то ли в хищении, то ли в халатности. Сюжет нам здесь неважен. В частности, в этой грамоте говорится, что ущерб хозяйству нанесен, а вот замок «кѣле» и двери «кѣлѣ». Автор другой грамоты с гордостью пишет, что у него весь товар «кьль». По смыслу вроде бы очевидно, что и «кѣл-», и «кьл-» — это «цел-». Но почему здесь написано «к» вместо «ц»?
Объяснение, сводящееся к тому, что автор не знал правил правописания, поэтому писал, что Господь на душу положит, не кажется убедительным. Как могли два разных человека допустить одну и ту же ошибку, противоречащую не только орфографии, но и их произношению? И тут самое время задаться вопросом, а действительно ли такое написание противоречит произношению древних новгородцев?
Из истории славянских языков известно, что звук «ц» в этом и подобных словах произошел из звука «к», который в определенной позиции перешел в «ц». Переход праславянских согласных *k, *g, *x перед гласными ě (в древнерусском языке этот гласный обозначался буквой «ять») и «и» в согласные «ц», «з», «с» историки языка называют второй палатализацией.
Анализ «ошибок» берестяных грамот позволил сделать вывод, что в древненовгородском диалекте этого общего для всех славянских языков процесса не было. И сразу же прояснился ряд чтений, которые были непонятными.
Например, в одной из грамот говорится, что у некого Вигаря было взято «19 локтей хѣри». Что же это за таинственная «хѣрь»?
Если же мы вспомним, что в языке новгородцев перед гласным ě согласный «х» не переходил в «с», мы выясняем, что «хѣрь» — это «сѣрь», то есть серое, некрашеное сукно..
В результате подобных операций странные написания берестяных грамот перестали казаться чем-то хаотичным и бессистемным. Стали понятны общие закономерности, объясняющие все эти странности.
Любопытно, что когда в 2017 году была найдена грамота, автор которой явно страдал дисграфией и часть слогов повторял дважды, участники экспедиции радостно рассказывали, что наконец-то нашли грамоту, в которой очень много ошибок. Обилие ошибок теперь уже воспринималось не как стандартная характеристика письма неграмотных людей, но как нечто редкое и уникальное.
На основании грамот удалось реконструировать многие черты речи древних новгородцев, при этом выяснилось, что древненовгородский диалект очень сильно отличался от других восточнославянских диалектов. Речь москвичей и киевлян имела больше сходства, чем речь москвичей и новгородцев.
Интеллектуальное шоу
С середины 1980-х годов Андрей Зализняк начал читать ежегодную публичную лекцию, в которой рассказывал о грамотах, найденных за последний археологический сезон, и о сложностях, гипотезах и идеях, которые возникали при чтении берестяных писем. В этих лекциях расшифровка грамот превращалась в решение увлекательных лингвистических задач. Интрига сохранялась до последнего момента, и в поиске ответа участвовали все присутствующие.
Ежегодная лекция, во время которой Андрей Анатольевич Зализняк комментировал новонайденные берестяные письма, стала интеллектуальным шоу, на которое старались попасть не только филологи и лингвисты
Фото: Ефим Эрихман / Православие и мир
На первых лекциях присутствовали в основном историки и филологи, но вскоре аудитория перестала вмещать тех, кто хотел стать участником расшифровки древних текстов. Ежегодную лекцию пришлось перенести в поточную аудиторию, но и она не вмещала желающих. Сюда шли все — и лингвисты, и историки, и математики. Учителя гуманитарных классов отправляли на лекцию своих учеников. Люди приходили заранее, чтобы занять место.
Пожилые профессора сидели на ступеньках рядом со школьниками. Для многих осенняя новгородская лекция Зализняка была главным интеллектуальным событием года, которое ждали заранее.
Последние годы лекции проходили в огромной аудитории главного здания МГУ со звукоусилением и проекцией на экран всего, что писалось на доске. Те, кто помнили камерные первые лекции, шутили, что следующим местом проведения новгородской лекции станет стадион.