Незнакомец в париже моэм о чем

Я не буду подробно останавливаться на его биографии, отмечу пока только три любопытных факта из его жизни.

— Моэм был практикующим бисексуалом. В старости он почти открыто признал: «Моя самая большая ошибка заключалась в том, что я воображал себя на три четверти нормальным и только на четверть гомосексуалом, тогда как в действительности все было наоборот».

— Моэм любил путешествовать: он побывал в Китае, Индии, Италии, Северной Америке, Мексике, Полинезии. Все это нашло отражение в его книгах.

— Во время первой мировой войны сотрудничал с МИ-5, в качестве агента британской разведки был послан в Россию. Поэтому во многих его произведениях фигурируют русские герои, а также часто поднимается тема русской революции, русского характера, истории, культуры, быта, итд.

Сложно сказать, по какому принципу эти новеллы объединили в этот сборник. Да это и неважно. Любопытно, что в каждом из этих четырех произведений красной нитью проходит «русская» тема. Может это и был тот самый принцип объединения? Кто знает.

Сейчас я остановлюсь на цитатах из трех небольших новелл, а следующий пост посвящу четвертой и самой главной.

(Забавно, что в одном из переводов на русский язык эту новеллу назвали «Совращение». По-моему, очень удачное название, хоть и далекое от авторского)

— Не придавайте значения всему, что услышите от моей жены, — улыбнулся Манро своей доброй мягкой улыбкой. — Местное общество ничуть не хуже любого другого в колониях. Люди здесь не блещут умом, но и не такие уж безнадежные глупцы. Главное, они дружелюбны и добры, а это уже немало.
— Мне не надо, чтобы они были дружелюбными и добрыми. Люди должны быть живыми и страстными. Их должна волновать судьба человечества, проблемы духа, а не джин и приправы к завтраку. Они должны жить искусством и литературой. — Дарья резко повернулась к Нилу: — У вас есть душа?
— Не знаю. Это зависит от того, что вы имеете в виду.
— Почему вы покраснели? Разве можно стыдиться своей души? Без нее мы ничто. Расскажите, какая у вас душа. Вы мне интересны, и я хочу знать.

Нил совершенно терялся, не зная, как вести себя с Дарьей Манро. Пренебрегая традиционными ритуалами знакомства, подразумевающими определенную последовательность в сближении, она держалась так, будто знала его всю жизнь. Подобная торопливость ставила Нила в тупик. Знакомясь с новым человеком, он старался соблюдать осторожность. Бывал приветлив, но не спешил заводить дружбу. И никогда не пускался в откровенности без веских на то причин. Но раскованность и прямота Дарьи обезоруживали его. Она обрушивала на собеседника самые сокровенные мысли и чувства с безрассудством мота, швыряющего золотые монеты толпе. Из всех знакомых Нила никто так себя не вел. Изъяснялась Дарья с поразительной свободой и никогда не выбирала слова. О естественных функциях человеческого организма говорила так, что краска заливала щеки Нила. Дарья только смеялась над ним.
— Какой же вы ханжа! Что тут неприличного? Если мне надо принять слабительное, почему нельзя назвать вещи своими именами, а если мне кажется, что и вам оно не помешает, почему бы не сказать об этом прямо?

Дарья дала Нилу романы русских писателей — «Отцы и дети», «Братья Карамазовы», «Анна Каренина».
— Вот три вершины нашей литературы. Читайте. Это величайшие произведения, непревзойденные в мировой литературе.
Подобно многим своим соотечественникам, Дарья не признавала никакой другой литературы, как будто десяток романов и повестей, довольно средняя поэзия и несколько неплохих пьес перечеркивали литературу всех времен и народов.

Конечно, в чудачествах Дарьи было мало приятного, но ничего не поделаешь, русские вообще странный народ. А вот собеседницей она была необыкновенной. Разговоры с ней доставляли Нилу какое-то неизъяснимое наслаждение. Образно говоря, они возбуждали, как шампанское (Нил однажды попробовал его и нашел отвратительным). Говорить с Дарьей можно было о чем угодно. Ее суждения были неординарны, высказывания неожиданны. Эта женщина не давала лениться уму и будила воображение. Никогда еще Нил не чувствовал, что живет столь полной жизнью. Он словно поднимался на горные вершины, откуда открывались безграничные горизонты духа. Нил не без самодовольства думал о том, какой возвышенный характер носит их общение.

СТИРКА МИСТЕРА ГАРРИНГТОНА

(в некоторых переводах фигурирует как «Белье мистера Гаррингтона)

Это было время, когда Европа открыла Россию. Все читали русских писателей, русские танцоры покорили цивилизованный мир, а русские композиторы вызывали дрожь у людей, начинавших ощущать желательность замены Вагнера. Русское искусство охватило Европу с быстротой эпидемии гриппа. Модными становились новые цвета, новые чувства, а интеллектуалы без малейшего размышления причисляли себя к интеллигенции. Это слово с трудом поддавалось написанию, но легко произносилось. Эшенден ощущал то же, что и остальные, он сменил подушки в своей гостиной, повесил на стену икону, читал Чехова и ходил в балет.

В ее темных меланхолических глазах Эшендену виделись бескрайние степи России, Кремль с перезвоном колоколов, торжественные пасхальные обряды в Исаакиевском соборе, рощи серебряных берез.

— Давай поедем на неделю в Париж и посмотрим, что у нас получится. Почему женщина должна ставить на карту свою жизнь под воздействием момента? Невозможно по-настоящему узнать, что из себя представляет мужчина, не пожив с ним. Справедливости ради ей надо дать шанс передумать, пока не поздно.

— Вашей стране нужно поменьше искусства и побольше цивилизации.

— Ну что вы теперь думаете о России и русских?
— Я сыт ими по горло. Я сыт Толстым, сыт Тургеневым и Достоевским, сыт Чеховым. Мне осточертела интеллигенция. Я хочу видеть людей, которые не меняют каждую минуту своих взглядов, которые остаются верными тому, что сказали час назад, на чьи слова можно положиться. Я устал от красивых фраз, риторики и театральных поз.

Источник

Речь в этом произведении идет о молодом обеспеченном человеке, который впервые без сопровождения отправился в Париж провести рождественские каникулы.

И если кому-то кажется, что все здесь сведется к любовным приключениям и праздному времяпрепровождению, тот глубоко заблуждается.
Книга на удивление наполнена до краев чем угодно, только не тем, что от нее ожидается вначале. От этого она не проигрывает, нет, но становится более серьезной, более глубокой, более философской. И, как и в трех других новеллах, здесь тоже не обошлось без русской темы.

Кстати, одна из сюжетных линий романа (преступление молодого мужа) подсказана писателю реальным уголовным процессом в Париже, на котором он побывал. Позднее Моэм навестил осужденного молодого человека в каторжной тюрьме Сен-Лоран де Марони во Французской Гвиане.

Нет ничего мучительнее, чем любить всем сердцем человека и знать, что ему грош цена.

Я всегда тебе говорил, слова еще ничего не значат. Когда дело доходит до получения места и приличного заработка, он, как всякий разумный человек, готов забыть о своих теориях.

только дурак презирает банальности.

Равенство — отъявленная чепуха, самая нелепая из всех, какие когда-либо смущали человечество. Словно люди равны или могут быть равны! Говорят о равных возможностях. На что людям равенство, ведь им от него нет никакого толка. Люди рождаются неравными, они разные по характеру, жизнеспобности, по складу ума; и никакие равные возможности этого не возместят. В большинстве люди беспросветно тупы, Легковерные, поверхностные, беспомощные, откуда им получить равные возможности с теми, у кого есть характер, ум, трудолюбие, сила? И именно это естественное неравенство людей вышибает почву из-под ног демократии.

Не забывайте, что благодетель и тот, кому благодетельствуют, не могут оценивать благодеяние одинаково. Неужели вы ждете, что трудящийся человек будет вам благодарен за возможности, которые от вырвал у вас под дулом пистолета? Неужели, по-вашему, он не понимает, что пошли ему навстречу не из великодушия, а из страха?

Он не был глубоко верующим человеком. Его воспитали в вере в Бога, но не в мыслях о нем.

Что дали революции, свидетелями которых мы являлись в наше собственное время? Народ не потерял своих хозяев, он только поменял их, и никогда власть не осуществлялась более жесткими методами, чем при коммунизме.

Отец был абсолютно прав, когда говорил, что одних способностей недостаточно, и что лучше быть хорошим бизнесменом, чем второсортным художником.

Одна из причин, по которым я хотел, чтобы ты приехал, это возможность разобраться, в чем оно состоит, твое обаяние. Сколько могу судить, оно зависит от некоей мускульной особенности нижнего века. Я уверен, секрет в складочке под глазами, когда ты улыбаешься.

Когда вы смотрите на картину, она что-то значит, только если она чем-то вас задевает.

Когда человека нет рядом, его идеализируешь, на расстоянии чувство обостряется, это верно, а увидишь его снова – и удивляешься, что ты в нем находил.

От каши, которую заварили в России, толку явно нет; в мире всегда были и будут богатые и бедные.

Демократия! Что за фарс – править государством, считаясь с миллионами безмозглых!
Во-первых, они сами не знают, что для них благо, и во-вторых, они неспособны воспользоваться благами, которых хотят. К чему же сводится демократия? К тому, насколько убедительны лозунги, измышленные хитрыми, корыстными политиками. При демократии господствуют слова, причем у оратора редко голова на плечах, а если он и башковитый, ему не хватает времени все обмозговать, его силы уходят на то, чтобы умаслить дурачье, от чьих голосов он зависит.

— Кажется, это Дантон говорил, что в революции на поверхность поднимается пена общества, негодяи и преступники? Вполне естественно. От них требуется определенная работа, а когда они сослужат службу, от них можно избавиться.

Конечно, со времени революции русские заполонили Париж, мы сыты по горло и ими самими, и их славянским нравом. Поначалу клиентов это забавляло, но теперь уже стало надоедать. Русские слишком шумные и вздорные. Сказать по правде, они варвары и не умеют себя вести.

Жалость — это ничтожная подачка потерпевшим крушение, которая позволяет преуспевающей публике с чистой совестью наслаждаться своим преуспеванием.

Сколько бы мы это ни отрицали, но в глубине души мы знаем: все, что с нами случилось, мы заслужили.

Знаешь, меня всегда поражает, с каким злобным рвением люди стремятся выдать кого угодно. Они притворяются, будто ими движет общественный дух, но нет, не верю я этому; не верю даже, что это жажда известности, во всяком случае, как правило; по-моему, причина в человеческой низости, в удовольствии, которое получает человек, кому-нибудь навредив.

– Я научился не бояться простуды.
– А если простудишься, что делаешь?
– Не обращаю внимания.

Бог? При чем тут Бог? По-вашему, я могу видеть, в каких мучениях живет огромное большинство людей, и верить в Бога? По-вашему, я верю в Бога, который допустил, чтобы большевики убили моего несчастного простодушного отца? Знаете, что я думаю? Я думаю, Бог мертв уже миллионы миллионов лет. Я думаю, он умер, когда объял бесконечность и положил начало образованию вселенной, он умер, а люди из века в век продолжают взывать к нему, который перестал существовать, когда сотворил то, что сделало возможным их существование.

Я русская, а я только то и знаю о России, что читала. Я тоскую по бескрайним полям золотых хлебов, по серебристым березовым рощам, о которых читала в книгах, но, как ни стараюсь, не могу себе их представить. Москву я знаю такой, какой видела ее в кино. Иногда ломаю голову, пытаюсь вообразить себя в русской деревне, в беспорядочном селении, где дома сложены из бревен, а крыши соломенные, я читала о них у Чехова, и не могу, и знаю, мне видится совсем не то, что на самом деле. Я русская, а на своем родном языке говорю хуже, чем по-английски и по-французски. Толстого и Достоевского мне легче читать в переводе. Для своих соотечественников я такая же чужая, как для англичан и французов. Вы, у кого есть дом, и родина, и любящие вас люди, и еще другие, у кого те же обычаи, что и у вас, и вы их понимаете, даже если с ними незнакомы, — разве вы можете сказать, что значит быть одной в целом свете?

Источник

Сомерсет Моэм о России и русских.

Не преувеличу, если скажу, что английского писателя Сомерсета Моэма знают и любят очень многие, и в России особенно.

Но мало кто знает, что Моэм какое-то время жил в России, и не просто жил, а находился там в качестве агента разведки.

Как же это получилось?

Во время Первой мировой войны Моэм сотрудничал с МИ-5 (Служба безопасности в Англии). В качестве агента разведки он был послан в Россию с целью не дать ей выйти из войны. В Петрограде с августа по ноябрь 1917 года Моэм неоднократно встречался с Александром Керенским, Борисом Савинковым и другими политическими деятелями. После провала своей миссии в связи с Октябрьской революцией покинул Россию.

Сохранились петроградские записные книжки писателя, где он фиксировал свои мысли и чувства о России, русской культуре и русской литературе.

Разумеется, многие его взгляды крайне субъективны и пристрастны, он часто обобщает и использует немало стереотипов, тем не менее, ознакомиться с ними мне было очень интересно и познавательно.

Выдержки из записных книжек

Русский патриотизм — это нечто уникальное; в нем бездна зазнайства; русские считают, что они не похожи ни на один народ и тем кичатся; они с гордостью разглагольствуют о темноте русских крестьян; похваляются своей загадочностью и непостижимостью; твердят, что одной стороной обращены на Запад, другой — на Восток; гордятся своими недостатками, наподобие хама, который оповещает, что таким уж его сотворил Господь, и самодовольно признают, что они пьяницы и невежи; не знают сами, чего хотят, и кидаются из крайности в крайность.

Если русских угнетает сознание своей греховности, то не потому, что они виновны в бездействии или злодействе (кстати говоря, они, по преимуществу, склонны упрекать себя в первом), а из-за некой физиологической особенности. Почти все, кому довелось побывать на русских вечеринках, не могли не заметить, как уныло русские пьют. А напившись, рыдают. Напиваются часто. Вся нация мучается с похмелья. То-то была бы потеха, если бы водку запретили и русские в одночасье потеряли те свойства характера, которые так занимают умы склонных к сентиментальности западных европейцев.

Русскому никогда не придет в голову, что он должен делать что-то, чего не хочет, только потому, что так положено. Почему он веками так покорно переносил гнет (а он явно переносил его покорно, ведь нельзя представить, чтобы целый народ мог долго терпеть тиранию, если она его тяготила), а потому что, невзирая на политический гнет, он лично был свободен. Русский лично куда более свободен, чем англичанин. Для него не существует никаких правил.

В русских глубоко укоренено такое свойство, как мазохизм. Захер-Мазох, славянин по происхождению, первый привлек внимание к этому недугу в сборнике рассказов, ничем прочим не примечательных. Судя по воспоминаниям его жены, он и сам был подвержен тому состоянию, о котором писал. Вкратце речь идет вот о чем: мужчина жаждет, чтобы любимая женщина подвергала его унижениям как телесным, так и духовным. К примеру, Захер-Мазох настоял, чтобы его жена уехала путешествовать с любовником, а сам, переодевшись лакеем, прислуживал им, терзаясь ревностью. В своих произведениях Захер-Мазох неизменно выводит женщин крупных, сильных, энергичных, дерзких и жестоких. Мужчин они всячески унижают. Русская литература изобилует подобными персонажами. Героини Достоевского принадлежат к этому же типу повелительниц; мужчин, их любящих, не привлекают ни нежность, ни кротость, ни мягкость, ни обаяние; напротив, надругательства, которые они претерпевают, доставляют им чудовищное наслаждение.

Что поражает каждого, кто приступает к изучению русской литературы, так это ее исключительная скудость. Критики, даже из числа самых больших ее энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до девятнадцатого века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина; за ним следуют Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский; затем Чехов — вот и все!

Взявшись за Достоевского, я был озадачен и потрясен. Его роман так много мне открыл, что я прочитал одну за другой все великие романы этого величайшего писателя России.

В жизни русских большую роль играет самоуничижение, оно им легко дается; они смиряются с унижением, потому что, унижаясь, получают ни с чем не сравнимое чувственное наслаждение… Каждого, кто жил среди русских, поражает, как женщины помыкают мужчинами. Они, похоже, получают чуть ли не плотское наслаждение, унижая мужчин на людях; манера разговаривать у них сварливая и грубая; мужчины терпят от них такое обращение, какое стерпел бы мало кто из англичан; видишь, как лица мужчин наливаются кровью от женских колкостей, но ответить на оскорбления они даже не пытаются — они по-женски пассивны, слезливы.

В Чехове я нашел душу, во многом близкую мне. Я чувствовал, что только у Чехова можно найти ключ к пониманию этой загадочной России. Чехов обладает душевным волнением и умеет так передать его, что это волнение находит у вас отклик, и вы становитесь его соавтором. Виртуозность Чехова не бросается в глаза, и может показаться, что эти рассказы написал бы каждый, вот только никто так не пишет, и это факт.

Невский проспект. Он грязный, унылый, запущенный. Очень широкий и очень прямой. По обеим его сторонам невысокие однообразные дома, краска на них пожухла, в архитектурном отношении они мало интересны. Можно подумать, Невский проспект застраивали кто во что горазд, вид у него — хоть мы и знаем, что строители строго следовали плану, — какой-то незавершенный: он напоминает улицу где-нибудь на западе Америки, наспех построенную в разгар бума и захиревшую, когда бум прошел. Витрины магазинов забиты жалкими изделиями. Нераспроданные товары разорившихся пригородных лавчонок Вены или Берлина — вот что они напоминают.

Русские вечно твердят, что миру точно так же не дано понять их, как им самих себя. Они слегка кичатся своей загадочностью и постоянно разглагольствуют о ней. Не берусь объяснить вещи, объявленные множеством людей необъяснимыми, однако задаюсь вопросом: а что, если отгадка скорее проста, нежели сложна. Есть нечто примитивное в том, как безраздельно властвует над русскими чувство. У англичан, к примеру, характер — это прочная основа, чувства влияют на нее, но и она в свою очередь оказывает на них воздействие; похоже, что русских любое чувство захватывает всецело, они полностью подчиняются ему.

Петроград. Вечерами он куда красивее. Здешние каналы удивительно своеобразны, и хотя порой в них можно уловить сходство с венецианскими или амстердамскими, оно лишь подчеркивает их отличие. Неяркие, приглушенные краски. Близкие к пастельным, но такие нежные, какие художникам редко удается передать: туманно-голубые и тускло-розовые тона, как на эскизах Кантен де Латура, зеленые и желтые, как сердцевина розы. Они пробуждают те же чувства, что французская музыка восемнадцатого века с ее пронизанным грустью весельем. От каналов веет тишиной, бесхитростностью и наивностью; этот фон представляет отрадный контраст русским с их необузданным воображением и буйными страстями.

Кстати, русские не такие уж большие грешники. Они ленивы, несобранны, слишком словоохотливы, плохо владеют собой и поэтому чувства свои выражают более пылко, чем они того заслуживают, но, как правило, они незлобивы, добродушны и незлопамятны, щедры, терпимы к чужим недостаткам. они общительны, вспыльчивы, но отходчивы.

Источник

neznakomka_18

жемчужИна

Tag: моэм сомерсет

Сомерсет Моэм о России и русских.

Не преувеличу, если скажу, что английского писателя Сомерсета Моэма знают и любят очень многие, и в России особенно.

Но мало кто знает, что Моэм какое-то время жил в России, и не просто жил, а находился там в качестве агента разведки.

Как же это получилось?

Речь в этом произведении идет о молодом обеспеченном человеке, который впервые без сопровождения отправился в Париж провести рождественские каникулы.
( Read more. Collapse )

Этот экземпляр книги особенный – он принадлежал великой Фаине Раневской.
На титульном листе, помимо инициалов FR, надпись: «Эта книга у меня как Евангелие. Поделиться не с кем – все ушли…». На внутренней стороне обложки: «Будущего осталось совсем мало»; «перечитываю 78-ой г.»; «Перечитываю 82-ой год».

Если у читателя хватит терпения дочитать книгу до конца, он увидит, что с уверенностью я утверждаю лишь одно: на свете есть очень мало такого, что можно утверждать с уверенностью.

Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое.

Источник

Чужая мудрость / Quotes

Thursday, February 08, 2007

Сомерсет Моэм. «Незнакомец в Париже»

Только дурак с пренебрежением относится к банальности.

**
Идиотизм человечества состоит в том, что на людей можно повлиять словами.

**
Демокра тия – это лунное сияние. Это недосягаемый идеал, которым пропагандисты [//имагологи, плясуны у Кундеры в «Бессмертии»] дразнят массы, так же как дразнят морковкой осла.

**
. нужно иметь только знакомых и никогда не иметь друзей. Знакомый показывает вам только свои лучшие стороны, он скрывает свои недостатки за маской социальных условностей. Но если ты станешь с ним настолько близким, что он сбросит маску, если узнаешь его настолько хорошо, что он больше не старается притворяться, тогда ты обнаружишь такое подоле существо, такую мелкую натуру, такую слабую, такую подкупную, что ты будешь в ужасе. Человек – эгоист по своей сути. Эгоизм – одновременно его сила и его слабость.

**
Равенство – это самая большая глупость, которая одурманивала разум человечества. Как будто люди равны или могут быть равны! Они говорят о равенстве возможностей. Почему люди должны их иметь, если они не могут ими воспользоваться? Люди рождены неравными; они разные по характеру, по жизнеспособности и уму; подавляющее большинство людей в высшей степени глупы. И именно это естественное неравенство людей лишает демократию её основы.

**
. А толпа, действующая не по рассудку, а по инстинкту, послушна гипнотическому указанию, и вы можете при помощи лозунгов побудить её к безумным действиям. [// Хаксли!] Толпа – это одно целое, и потому она безразлична к смерти тех, кто падает. Она не знает ни жалости, ни пощады. Она находит упоение в разрушении, потому что в разрушении она осознает свою силу.

**
. огромные массы людей от природы являются рабами; они не способны контролировать себя и нуждаются в хозяевах для своего собственного блага.

Источник