Нескошенные луга так душисты что с непривычки туманится голова
Мещёрская сторона (13 стр.)
Нескошенные луга так душисты, что с непривычки туманится и тяжелеет голова. На километры тянутся густые, высокие заросли ромашки, цикория, клевера, дикого укропа, гвоздики, мать-и-мачехи, одуванчиков, генцианы, подорожника, колоко-льчиков, лютиков и десятков других цветущих трав. В травах к покосу созревает луговая клубника.
Знакомство с этими стариками начинается обыкновенно во время грозы или дождя, когда приходится отсиживаться в шалашах, пока гроза не свалится за Оку или в леса и над лугами не опрокинется радуга.
Больше всего старики любят поговорить о вещах необыкновенных: о новом Московском море, «водяных еропланах» (глиссерах) на Оке, французской пище («из лягушек уху варят и хлебают серебряными ложками»), барсучьих бегах и колхознике из-под Пронска, который, говорят, заработал столько трудодней, что купил на них автомобиль с музыкой.
Чаще всего я встречался с ворчливым дедом-корзинщиком. Жил он в шалаше на Музге. Звали его Степаном, а прозвище у него было «Борода на жердях».
Дед был худой, тонконогий, как старая лошадь. Говорил он невнятно, борода лезла в рот; ветер ворошил у деда мохнатое лицо.
Как-то я заночевал в шалаше у Степана. Пришел я поздно. Были серые теплые сумерки, перепадал нерешительный дождь. Он шумел по кустам, стихал, потом снова начинал шуметь, как будто играл с нами в прятки.
У костра сидела девочка лет двенадцати, светлоглазая, тихая, испуганная. Говорила она только шепотом.
Степан вытащил из кармана желтый огурец и дал девочке:
Девочка взяла огурец, кивнула головой, но есть не стала.
Дед поставил на огонь котелок, начал варить похлебку.
— Вот, милые вы мои,- сказал дед, закуривая,- бродите вы, как нанятые, по лугам, по озерам, а того нету у вас в понятии, что были все эти луга, и озера, и леса монастырские. От самой Оки до Пры, почитай, на сто верст, весь лес был монашеский. А теперь народный, теперь тот лес трудовой.
— Ходил и я по церквам, был грех,- пробормотал смущенно дед.- Да что толку-то! Лапти даром уродовал.
Дед помолчал, накрошил в похлебку черного хлеба.
— А ты не пужайся,- сказал дед.- У тебя черви не заведутся.
Мещёрская сторона (6 стр.)
В Музге глубина доходит до двадцати метров. На берегах Музги во время осеннего перелета отдыхают журавлиные стаи. Селянское озеро все заросло черной кугой. В ней гнездятся сотни уток.
Как прививаются названия! В лугах около Старицы есть небольшое безыменное озеро. Мы назвали его Лангобардским в честь бородатого сторожа «лангобарда». Он жил на берегу озера в шалаше, сторожил капустные огороды. А через год, к нашему удивлению, название привилось, но колхозники переделали его по-своему и стали называть это озеро Амбарским.
Разнообразие трав в лугах неслыханное. Нескошенные луга так душисты, что с непривычки туманится и тяжелеет голова. На километры тянутся густые, высокие заросли ромашки, цикория, клевера, дикого укропа, гвоздики, мать-и-мачехи, одуванчиков, генцианы, подорожника, колоко-льчиков, лютиков и десятков других цветущих трав. В травах к покосу созревает луговая клубника.
Знакомство с этими стариками начинается обыкновенно во время грозы или дождя, когда приходится отсиживаться в шалашах, пока гроза не свалится за Оку или в леса и над лугами не опрокинется радуга.
Больше всего старики любят поговорить о вещах необыкновенных: о новом Московском море, «водяных еропланах» (глиссерах) на Оке, французской пище («из лягушек уху варят и хлебают серебряными ложками»), барсучьих бегах и колхознике из-под Пронска, который, говорят, заработал столько трудодней, что купил на них автомобиль с музыкой.
Чаще всего я встречался с ворчливым дедом-корзинщиком. Жил он в шалаше на Музге. Звали его Степаном, а прозвище у него было «Борода на жердях».
Дед был худой, тонконогий, как старая лошадь. Говорил он невнятно, борода лезла в рот; ветер ворошил у деда мохнатое лицо.
Как-то я заночевал в шалаше у Степана. Пришел я поздно. Были серые теплые сумерки, перепадал нерешительный дождь. Он шумел по кустам, стихал, потом снова начинал шуметь, как будто играл с нами в прятки.
У костра сидела девочка лет двенадцати, светлоглазая, тихая, испуганная. Говорила она только шепотом.
Степан вытащил из кармана желтый огурец и дал девочке:
Девочка взяла огурец, кивнула головой, но есть не стала.
Дед поставил на огонь котелок, начал варить похлебку.
— Вот, милые вы мои,- сказал дед, закуривая,- бродите вы, как нанятые, по лугам, по озерам, а того нету у вас в понятии, что были все эти луга, и озера, и леса монастырские. От самой Оки до Пры, почитай, на сто верст, весь лес был монашеский. А теперь народный, теперь тот лес трудовой.
— Ходил и я по церквам, был грех,- пробормотал смущенно дед.- Да что толку-то! Лапти даром уродовал.
Дед помолчал, накрошил в похлебку черного хлеба.
Дед снял похлебку с огня и полез в шалаш за ложками.
— Жить бы нам и жить, Егорыч,- сказал он из шалаша.- Родились мы чуть-чуть рановато. Не угадали.
Девочка смотрела в огонь светлыми, блестящими глазами и думала о чем-то о своем.
На краю Мещёрских лесов, недалеко от Рязани, лежит село Солотча. Солотча прославлена своим климатом, дюнами, реками и сосновыми борами. В Солотче есть электричество.
Крестьянские кони, согнанные в ночное на луга, дико смотрят на белые звезды электрических фонарей, повисшие в далеком лесу, и всхрапывают от страха.
За стеной избы по ночам шумел соседский сад. В саду стоял дом в два этажа, обнесенный глухим забором. Я забрел в этот дом в поисках комнаты. Со мной говорила красивая седая стару-ха. Она строго посмотрела на меня синими глазами и комнату сдать отказалась. За ее плечом я разглядел стены, увешанные картинами.
На следующий год я поселился у Пожалостиных. Я снял у них старую баню в саду. Сад был заглохший, весь в сирени, в одичалом шиповнике, в яблонях и кленах, покрытых лишаями.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5
Первые четыре тома этого пятитомника, включили в себя наиболее популярные в те годы фантастические произведения как отечественных, так и зарубежных фантастов. Пятый том представлял собой произведения, которые составители отнесли к жанру путешествий, хотя в числе его авторов присутствуют и те писатели, которых мы традиционно знаем как фантастов.
Александр Петрович Казанцев
«Георгий Седов» за одну навигацию должен был сделать два рейса, на каждый из которых пятнадцать лет назад требовался не один год.
Первый рейс после посещения многих островов заканчивался на острове Диком. Там корабль должен был запастись углем, принять на борт новых пассажиров, взять грузы.
Капитан Борис Ефимович вздыхал всякий раз, когда вспоминал о неизбежной стоянке в порту, о погрузке, о разговорах с начальством. Лишь выходя на мостик, он снова обретал покой.
Прищурясь, он разглядывал далекий берег очередного острова. Там свирепствовал сильный прибой. Борис Ефимович второй день упрямо выжидал. Он ни за что не соглашался рисковать кунгасами и подвергать опасности моряков.
Так и не дождались мы погоды. Отправились к соседнему архипелагу. Там погрузились и пошли обратно к негостеприимному острову.
Прибой стихал. Капитан все еще выжидал. Нетаев упрашивал, чтобы ему позволили водить катер, доставлять к берегу кунгасы.
Однако катер повел второй штурман. Волнение все еще было слишком сильным. Капитан, не отрываясь, смотрел в бинокль.
Мы с Нетаевым взялись за бинокли.
Капитан побежал в радиорубку и вернулся оттуда злой.
Молодой штурман бросился в свою каюту.
Катер повел Нетаев. «Петушок» буксировал второй кунгас с грузом, который ни в коем случае нельзя было подмочить. Там были продукты и радиоаппаратура.
Я радовался за своего приятеля.
Капитан стал читать только что полученную радиограмму. Лицо его, обычно мягкое, добродушное, тотчас изменилось.
– Ну, вот… Я их берег всю навигацию. Теперь отдавай!
Оказывается, он получил приказ идти к Устью и передать там кунгасы какому-то незадачливому капитану, растерявшему свои плавсредства во время шторма.
Рейс «Седова» заканчивался. На Диком он должен был получить новые кунгасы.
Ворча и вздыхая, капитан отправился к Устью.
На следующий день ранним утром мы с волнением разглядывали материк.
Состоялась передача кунгасов.
Нетаев все это передал в точности. По его словам, старший помощник незадачливого капитана чувствовал себя при этом неважно.
Корабль «Георгий Седов» направился к острову Дикому.
Знакомая нам бухта. Справа скалистый остров, суровый и неприветливый, в россыпи камней. На нем несколько двухэтажных домов, вышка ветряка с хлопотливо вертящимися крыльями и огромная мачта.
Борис Ефимович по всем правилам встал на рейд. Причал в порту предназначался «Седову». Однако какой-то пароход совершенно незаконно, как уверял Борис Ефимович, прошмыгнул к причалу и занял наше место.
Борис Ефимович сидел в каюте. В порту, когда прекращалась качка, когда не слышно было шороха трущихся о борт льдин, капитан был неузнаваем. Он растерянно сказал своему старшему помощнику, чтобы тот как-нибудь «уладил портовые дела». Сам он трудился над рейсовым донесением, кряхтел и все советовался со мной, как написать ту или иную фразу.
Потом, нарядившись в парадную форму, Борис Ефимович с мученическим видом съехал на берег. Отправился с официальными визитами к портовому начальству.
Другие капитаны завладели и местами у причалов, и погрузочными средствами. Наш капитан вернулся с берега, ничего не добившись.
Старпом вернулся, все уладив. Борис Ефимович был очень доволен и ехать на берег еще раз категорически отказался.
На острове Диком я встретился с местным старожилом Панченко, седым полярником, бывшим матросом. Он провел меня в радиоцентр и показал знаменитую книгу, хранителем которой он здесь считался. В старой конторской книге с толстым переплетом были собраны автографы многих путешественников.
Панченко раздраженно указал мне на стенную карту:
– Иллюзии иностранных мореплавателей! Русские здесь не иллюзиями занимались. И совершенно