Нельзя судить что нужно жалкий нищий сверх нужного имеет что нибудь

Нельзя судить что нужно.
Жалкий нищий сверх нужного имеет что-нибудь.
Когда природу ограничить нужным — мы до скотов спустились бы.
Терпение, небо, мне терпение нужно.

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

— Вот скажи честно, что ты ко мне испытываешь?
— Терпение. Громадное терпение.

Просто нужно быть самим собой. Когда-нибудь, кому-нибудь, мы понадобимся такими, какими мы есть.

Случаются в жизни такие чудесные повороты. нужно было просто проявить терпение. Весна рано или поздно возвращается.

Нет на свете ни «избранных», ни «проклятых». Всякий получит свою возможность, свой шанс. Для этого нужно много работать, но помните, что терпение — это форма веры.

Чтобы сохранить ангельский характер, нужно дьявольское терпение.

В конце пути — свобода. До тех пор — терпение.

Не нужно быть важным, важно быть нужным.

Если бы вы знали, что ждёт вас за ваше терпение — вы полюбили бы свои испытания.

Когда иссякает терпение, держишься исключительно на хорошем воспитании.

Самое главное — не падать духом когда станет не по силам, и все перепутается, нельзя отчаиваться, терять терпение и тянуть как попало. Нужно распутывать проблемы, не торопясь, одну за другой.

Источник

Нельзя судить что нужно жалкий нищий сверх нужного имеет что нибудь

Король Лир. Антоний и Клеопатра

© Перевод. М. Донской, наследники, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Лир, король Британии.

Корнуолский герцог (Корнуол).

Герцог Альбании (Альбани).

Эдгар, сын Глостера.

Эдмунд, побочный сын Глостера.

Старик, арендатор у Глостера.

Освальд, дворецкий Гонерильи.

Офицер под командой у Эдмунда.

Придворный из приближенных Корделии.

Рыцари из свиты Лира, офицеры, гонцы, солдаты и приближенные.

Место действия – Британия.

Дворец Лира. Входят Кент, Глостер и Эдмунд.

Я полагал, что король более расположен к герцогу Альбани, чем к Корнуолу.

Всегда так казалось. Но вот при разделе королевства не выяснилось, кого же из герцогов он ценит выше, ибо доли так взвешены, что при самом тщательном исследовании нельзя было бы остановить свой выбор на какой-нибудь из частей.

Не сын ли это ваш, милорд?

Я взял на себя его воспитание, сэр. Мне приходилось так часто краснеть, признавая его, что я теперь потерял всякий стыд.

У меня что-то не укладывается в голове.

А в мать этого молодчика все прекрасно уложилось, так что бока ее округлились, и она, по правде сказать, сэр, получила сына и люльку раньше, чем мужа в постель. Слышите, грехом попахивает?

Я не могу считать это за грех, когда получились такие прекрасные результаты.

У меня, сэр, есть еще сын, совершенно законный, на какой-нибудь год старше этого, но нисколько не дороже ценимый мною. Хотя этот малый несколько нахально появился на свет Божий, раньше, чем его пригласили, но мать его была очень мила. Делать его мне доставило большое удовольствие, так что мне никак нельзя не признавать его. – Вы знаете этого благородного джентльмена, Эдмунд?

Милорд Кент. Запомните его на будущее как моего уважаемого друга.

Готов служить вашей милости.

Вы мне нравитесь, и я не прочь поближе узнать вас.

Сэр, постараюсь оправдать ваше доверие.

Он девять лет был в отсутствии и скоро опять уедет. – Идет король.

Туш. Входят Лир, Корнуол, Альбани, Гонерилья, Регана, Корделия и приближенные.

Ввести гостей: Француза и Бургундца.

Уходят Глостер и Эдмунд.

Мы ж огласим сокрытое желанье. Подайте карту. Знайте: разделили Мы королевство наˊтрое, решив С преклонных наших лет сложить заботы И поручить их свежим силам. Мы же Без груза к смерти побредем. Корнуол И Альбани, нам столь же милый сын, Решили обнародовать мы ныне Приданое за дочерьми, чтоб споры Предотвратить навеки. Оба принца, Французский и Бургундский, что так долго Любовь оспаривали младшей дочери, Ответ сейчас получат. Объявите ж Теперь, когда от власти отрекаюсь, И от земель, и от самодержавья, Скажите, дочери: как мы любимы? Чтобы щедрее доброта открылась В ответ любви природной. Гонерилья, Тебе как старшей – речь.

Я так люблю вас, что сказать не в силах. Вы мне дороже глаз, свободы, мира, Всего, что ценится и что бесценно, Дороже жизни, красоты и чести. Дитя не может так отца любить. Бедны слова, и речь моя бессильна; Не выразить, как вы любимы мною.

А что Корделии? Любя, молчать.

Все, что лежит меж этими чертами, С лесами темными, с полей богатством, С река́ми полными, лугов пространством, – Тебе даем мы. Альбани и ты – Хозяева навеки. Что же скажет Жена Корнуола нам, Регана? Молви.

Я из того ж металла, что сестра. Цены одной достойны. Я от сердца В ее речах свою любовь узнала; Но кратко слишком. Я же заявляю, Что мне враждебны всякие утехи, Нам доставляемые высшим чувством. В одном я нахожу себе блаженство – Любить ваше величество.

Бедна я! И все же – нет: моя любовь, я верю, Гораздо больше весит, чем слова.

Тебе с потомством в вечное владенье Вот эта треть отходит королевства, Не меньше мест в ней ценных и приятных, Чем в части Гонерильи. Ну, малютка – По летам, не любви, – из-за которой Французских вин с бургундским молоком Ведется спор, что скажешь ты, чтоб взять Себе часть лучшую, чем сестры? Молви.

Ничто родит ничто. Скажи еще раз.

Я так несчастна. То, что в сердце есть, До губ нейдет. Люблю я вашу милость, Как долг велит: не больше и не меньше.

Как! Как, Корделия? Скорей поправься, Не порти дела.

Добрый государь, От вас имею жизнь, любовь, питанье И полностью за это вам плачу: Люблю вас, повинуюсь, уважаю. Зачем же у сестер мужья, когда Так любят вас? Случись мне выйти замуж, С рукою отдала б я половину Любви моей, забот и уваженья. Нет, никогда б я не вступила в брак, Любя лишь вас одних.

От сердца говоришь?

Хоть молода, черства ты.

Хоть молода, правдива.

Возьми ж в приданое себе правдивость. А я, клянусь священным блеском солнца И таинством Гекаты, темной ночью, Влиянием созвездий и планет, Что руково́дят жизнию и смертью, – Вот отрекаюсь я забот отцовских, Родную близость крови отвергаю, И объявляю я тебя чужою, Отныне и до века! Дикий скиф Иль тот, кто дряхлых дедов поедает, Свой голод утоляя, будут ближе, Роднее, дружественней и приятней, Чем ты, когда-то дочь.

Молчи, Кент! Дракона в гневе лучше не тревожить. Ее любил, ее заботам думал Остаток вверить дней. – Прочь с глаз моих! Клянусь покоем гроба, я из сердца Тебя исторг. – Позвать Француза. Что ж? Позвать Бургундца. – Альбани и Корнуол, К своим частям прибавьте третью долю: Пусть гордость ей отыскивает мужа. Вот облекаю вас согласно праву, Мне данному, всей силой полномочий, Со властью сопряженных. Сам же буду, Оставив сотню рыцарей для службы, По месяцу гостить поочередно У каждого из вас, себе оставив Почет и званье короля. Вам – власть, Права, доходы, все прерогативы, Зятья возлюбленные, в знак чего Венец сей поделите.

Лир, король мой, Кого, как повелителя, я чтил, Кого любил я, как отца, чье имя В молитвах ежедневно повторял…

Лук натянул я – дальше от стрелы.

Спускай скорей, хотя б стрела пронзила Мне сердце. Пусть же будет Кент невежлив, Коль Лир дурит. Чего, старик, ты хочешь? Чтоб я забыл свой долг, умолкнув там, Где лесть гнет спину? Прямота почетна, Когда король безумствует. Опомнись! Подумай хорошенько! Подави Злость безобразную. Ручаюсь жизнью, У младшей дочери любовь не меньше. Не бессердечны те, чей слабый голос Притворства не знавал.

Источник

Уильям Шекспир. Король Лир

Кто служит только для того, чтоб извлекать доходы,
Тебя оставит одного во время непогоды.

Но шут с тобой — твой верный шут! Служил он не для денег.
Он жалкий шут, но он не плут, дурак, а не мошенник!

В переводе С.Я.Маршака

Глянь на себя! Уродство сатаны — ничто пред злобной женщины уродством.

Вы дали жизнь мне, добрый государь,
растили и любили. В благодарность
Я тем же вам плачу: люблю вас, чту
И слушаюсь.
Наверное, когда я выйду замуж,
Часть нежности, заботы и любви
Я мужу передам.

Этот год дуракам не везет:
Стали умники все дураками;
Потеряв своим глупостям счет,
В обезьян превратилися сами.

Если умный человек даст тебе лучший совет, верни мой обратно.

Свеча догорела — и мы остались в потемках.

В наш век слепцам безумцы вожаки

— Он умер.
— Удивительно не то.
Где силы брал он, чтобы жить так долго?

Оденьте преступление в золото — и крепкое копьё правосудия переломится, не поранив; оденьте в рубище — его пронзит и соломинка пигмея.

В ком сердце жесткое, как пятка, тех не смутит чужая боль.
Но спать они не будут сладко, когда натрут себе мозоль!

В переводе С.Я.Маршака

Бездомные – такие горемыки.
Гонимые суровой непогодой,
Что впроголодь блуждаете без крова.
Как защитят дырявые лохмотья вас от такой вот бури?
Как мало думал я об этом прежде. Вот тебе урок.
Богач надменный, встань на место бедных,
Почувствуй то, что чувствуют они.

Время обнаруживает, что прячут складки коварства.

Источник

ЛитЛайф

Жанры

Авторы

Книги

Серии

Форум

Бейтсон Грегори

Книга «Разум и природа»

Оглавление

Читать

Помогите нам сделать Литлайф лучше

Камера-обскура – это хорошо, но, как отчетливо объясняет Вильям Блейк, мудрецы видят контуры, и потому их рисуют.

Нельзя судить, что нужно. Жалкий нищий

Сверх нужного имеет что-нибудь.

Когда природу ограничить нужным,

Мы до скотов спустились бы.

Дочь: Ну и что же? Ты рассказал нам о нескольких основных предпосылках и великих стохастических системах. И из-за этого мы должны представить себе мир таким, как он есть? Но…

Отец: О, нет. Я рассказал тебе еще нечто об ограничениях представления. Поэтому ты должна знать, что мир нельзя представить себе таким, как он есть. (Да и зачем выделять это маленькое слово?)

Еще я рассказал тебе нечто о самоподтверждающей силе идей: о том, что мир отчасти становится – оказывается – таким, каким его представляют.

Дочь: Значит, это эволюция? Эти постоянные перемещения и перетасовки идей, с целью согласовать их все друг с другом? Но это невозможно.

Отец: Да, конечно. Все это движется и вращается вокруг истин. «Пять плюс семь всегда будет равно двенадцати». В мире идей, числа всегда будут отличаться от величин. Вероятно, люди будут продолжать использовать числительные в качестве имен и для величин, и для чисел. И их собственные плохие привычки по-прежнему будут вводить их в заблуждение. И так далее. Хотя, конечно, ты правильно представляешь себе эволюцию. А «естественный отбор» Дарвина – это еще один пример тавтологии или предпосылки: если нечто остается верным дольше, это значит, что оно остается верным дольше чего-то другого, что остается верным не так долго.

Дочь: Да, я знаю, что ты любишь повторять это выражение. Но останутся ли истины верными навсегда? И все ли то, что ты называешь истинами – тавтологии?

Отец: Подожди немного. Здесь содержатся по крайней мере три связанных друг с другом вопроса. Так вот.

Ответ на первый вопрос – нет. Наши представления об истинах, конечно, могут меняться.

Второе, останутся ли навсегда верными, независимо от наших мнений, истины, которые блаженный Августин назвал вечными. Этого я не могу знать.

Дочь: Но можешь ли ты знать, что все они тавтологии?

Отец: Конечно, нет. Но раз уж этот вопрос возник, я не могу не иметь по поводу него своего мнения.

Дочь: Ну и что, они тавтологии?

Отец: Понимаешь, я думаю, что Креатура, мир разумных процессов, одновременно тавтологичен и экологичен. Я хочу сказать, что это медленно самоисцеляющаяся тавтология. Предоставленный самому себе, любой большой кусок Креатуры будет стремиться к превращению в тавтологию, то есть, к внутренней согласованности идей и процессов. Но время от времени эта согласованность рвется; тавтология разрушается, как поверхность пруда от брошенного в него камня. Затем медленно, но сразу же тавтология начинает исцеляться. И это исцеление может быть беспощадным. В ходе этого процесса могут быть истреблены целые виды.

Дочь: Но, папа, ты мог бы вывести согласованность из идеи о том, что она всегда начинает исцеляться.

Отец: Иначе говоря, тавтология не разрушается; она только выталкивается на следующий уровень абстракции, превращается в следующий логический тип. Вот как.

Дочь: Но сколько всего существует таких уровней?

Отец: А этого я не могу знать. Я не могу знать, является ли это в конечном счете тавтологией, и сколько логических уровней в ней содержится. Я нахожусь внутри нее, и поэтому не могу знать ее внешних границ – если они у нее вообще есть.

Дочь: Мрачная картина. В чем смысл всего этого?

Отец: Не в этом дело. Если бы ты была влюблена, ты бы так не спрашивала.

Дочь: Ты хочешь сказать, что дело тут в любви?

Отец: Опять не в этом. Я только сказал «не в этом», но не ответил на твой вопрос. Это вопрос для западного промышленника или инженера. Вся эта книга – о неверности этого вопроса.

Дочь: В книге ты нигде этого не говорил.

Отец: Я не говорил и о миллионе других вещей. Но я отвечу на твой вопрос. Здесь миллион – бесчисленное множество – «смыслов», как ты их называешь.

Дочь: Но это все равно, что нет смысла, папа. Как на сфере, где нет выделенной точки [Здесь непереводимая игра слов. Слово point («смысл» в предыдущей фразе) употребляется теперь в другом значении – «точка». – Прим. перев.]

Отец: Что ж! Это неплохая метафора. Может быть, многомерная сфера.

Дочь: Гм. Самоисцеляющаяся тавтология и в то же время сфера, многомерная сфера.

Отец: Но я же говорю тебе – нет никакого «что». Миллион смыслов или ни одного.

Дочь: Зачем тогда было писать эту книгу?

Отец: А это другое дело. Эта книга, наш с тобой разговор и так далее – лишь небольшие части бOльшей вселенной. Всеобщая самоисцеляющаяся тавтология не имеет «смыслов», которые можно было бы перечислить. Но если разбить ее на маленькие части, тогда другое дело. «Цель» появляется, когда вселенную расчленяют. Это то, что Пэйли называл «планом», а Дарвин «адаптацией».

Дочь: Просто следствие расчленения? Но зачем нужно расчленение? Вся эта книга – расчленение. Зачем это?

Отец: Да, частично это расчленение, а частично синтез. И я думаю, что под достаточно большим макроскопом ни одна идея не будет ложной, ни одна цель деструктивной, ни одно расчленение обманчивым.

Дочь: Ты сказал, что мы только делаем части из любого целого.

Отец: Нет, я сказал, что части полезны, когда мы хотим описать то или иное целое.

Дочь: Значит, ты хочешь их описать? Но когда ты это сделаешь, что дальше?

Отец: Хорошо, давай допустим, что мы живем, как я сказал, в самоисцеляющейся тавтологии, которая более или менее часто рвется – в той или иной степени. По-видимому, именно так обстоит дело в нашей ближайшей окрестности пространства-времени. Я думаю, что некоторые разрывы в тавтологической экологической системе в каком-то смысле даже хороши для нее. Ее способность к самоисцелению, может быть, нуждается в употреблении, чтобы, как сказал Теннисон, «хороший обычай не испортил мир».

Конечно, и у смерти есть эта положительная сторона. Как бы ни был хорош человек, он ужасно мешает, если живет слишком долго. Доску, где собирается вся информация, надо вытирать, и красивые буквы на ней надо превращать в беспорядочную меловую пыль.

Отец: И так далее. Внутри большей, более длительной экологии есть подциклы жизни и смерти. Но что сказать о смерти большей системы? Нашей биосферы? Может быть, с точки зрения небес или Шивы это не имеет значения. Но это единственная биосфера, которую мы знаем.

Дочь: Но твоя книга – ее часть.

Отец: Конечно. Я понимаю, о чем ты говоришь, и ты, конечно, права. Ни олень, ни пума не нуждаются в оправдании своего существования, и моя книга, как часть биосферы, тоже в этом не нуждается. Даже если я во всем не прав!

Дочь: Но могут ли быть неправыми олень или пума?

Отец: Любой вид может зайти в эволюционный тупик, и я думаю, что это в некотором роде ошибка, если вид участвует в собственном истреблении. Человеческий вид, как мы все знаем, теперь может истребить себя в любой момент.

Дочь: Ну и что же? Зачем ты писал эту книгу?

Отец: Отчасти и из чувства гордости, из чувства, что если мы все спускаемся к морю подобно леммингам, то среди этих леммингов должен быть хотя бы один, который наблюдает и говорит: «Так я и говорил». Верить, что я мог бы остановить этот бег к океану, было бы еще более высокомерно, чем сказать: «Так я и говорил».

Дочь: По-моему, это вздор, папа. Ты мне вовсе не кажешься единственным умным леммингом, наблюдающим, как другие идут к самоуничтожению. Это не похоже на тебя, вот. Никто не станет покупать книжку сардонического лемминга.

Источник

Нельзя судить что нужно жалкий нищий сверх нужного имеет что нибудь

Сэр, удержитесь. Допущу скорее,
Что вы заслуг ее не оценили,
А не она забыла долг.

О сэр, вы стары;
Природа в вашем возрасте идет
К пределу. Нужен вам руководитель,
Что знал бы ваше положенье лучше,
Чем сами вы. А потому прошу вас
К сестре моей сейчас же возвратиться,
Признав свою вину.

Просить прощенья?
Что ж, так по положенью мне сказать:
(становится на колени)
«Дочь, дорогая, сознаюсь, я стар
И бесполезен. На коленях вас
Прошу об одеяньи, крове, пище?».

Довольно, сэр. Кривлянья неуместны.
К сестре вернитесь.

Никогда, Регана.
Она мне свиту вдвое сократила,
Глядела злобно на меня, мне сердце
Словами жалящими растравляла.
Пусть отомщеньем небо поразит
Неблагодарную! Пусть воздух вредный
Зародышей в ней убивает.

Глаза надменные ей ослепите,
Вы, молнии! Болотистый туман,
Из топи вызванный палящим солнцем,
Обезобразь красу ей.

Прошу вас, ближе к делу.

Кто посадил его в колодки?

Наверное, сестра. Она писала,
Что скоро будет.

В чем дело, государь?

А почему и нет? В чем я виновна?
Не все вина, что таковой считает
Дурачество.

Вынослива ты, грудь.
Еще снесешь? Кто посадил в колодки?

Я это сделал, сэр. И наказать
Построже нужно бы.

Примите во вниманье вашу слабость.
До окончанья месячного срока
К сестре вернитесь и живите там,
Полсвиты распустив, потом ко мне.
Теперь не дома я, и нет запасов,
Которыми могла б вас содержать.

И почему не может вам служить
Ее прислуга или же моя?

Заботы о себе вам передал,
Лишь выговорил для себя я свиту
В таком количестве. Ты, значит, примешь
Лишь двадцать пять, Регана? Так сказала?

Но зачем
Вам двадцать пять и даже десять, пять
Своих людей там, где вам дважды столько
Служить готовы?

Уходят Лир, Глостер, Кент и шут.

Уйти и нам! Близка гроза.

Дом невелик, и старику со свитой
Не уместиться в нем.

Его я с радостью бы приняла,
Без свиты только.

Да, и я, конечно.
Но где же наш лорд Глостер?

Со стариком пошел. Да вот и сам он.

Король совсем взбешен.

Велел седлать коней. Куда, не знаю.

Пускай идет, куда глаза глядят,

И отговаривать его не надо.

Увы, стемнеет скоро; сильный ветер
Так и свистит; на много миль вокруг
Нет ни куста.

О сэр, таким упрямцам
Несчастья по их собственной вине
Уроком служат. Затворить ворота!
При нем ведь все отчаянные люди.
Подговорить его легко, охотно
Он поддается. Надо опасаться.

Ворота затворить! Какая ночь!
Права Регана. Ну, идем от бури.

* ДЕЙСТВИЕ III

Сцена первая.

Степь.
Буря с громом и молнией.
Входят Кент и придворный с разных сторон.

Кто, кроме бури, здесь?

Тот, чья душа, как буря, неспокойна.

Я узнаю. Король где?

В борьбе с разбушевавшейся стихией
Он просит ураган сдуть землю в море,
Чтоб волны хлынули из океана
И залили ее. Рвет седины.
Их на лету степной хватает ветер
И крутит их, а Лиру нипочем.
И в человечьем малом мире спорит
С дождем и ветром, что навстречу хлещут.
В такую ночь, когда медвежья матка
Не вылезет, ни лев, ни волк голодный,
Он с непокрытой головою бродит
И ставит все на карту.

Один дурак, старающийся шуткой
Смягчить обиды горечь.

Потом поговорим об этом.

Вот вам рука.
Еще что сообщите?

Уходят в разные стороны.

Сцена вторая

Другая часть степи.
Буря продолжается.
Входят Лир и шут.

Дуй, ветер, дуй! Пусть лопнут щеки! Дуй!
Вы, хляби и смерчи морские, лейте!
Залейте колокольни и флюгарки!
Вы, серные и быстрые огни,
Дубов крушители, предтечи грома,
Сюда на голову! Валящий гром,
Брюхатый сплюсни шар земной, разбей
Природы форму, семя разбросай,
Плодящее неблагодарных!

Да, дяденька, в сухом месте святая вода угодников лучше, чем на дворе
такой ливень. Дяденька, попросил бы ты прощенья у своих дочек. Такая ночь не
жалостлива ни к умникам, ни к дуракам.

У кого есть дом, чтобы укрыть в нем голову, у того голова в порядке.
Ширинка ищет дом,
Головка не находит,
Овшивеет потом
Да нищих поразводит.
Кто палец на ноге
Заставит сердцем биться,
Мозоль натрет себе,
С покойным сном простится.
Потому что не было еще хорошенькой женщины, которая не делала бы гримас
перед зеркалом.

Нет, я хочу быть образцом терпенья.
Молчать я буду.

Ей-богу, его величество и ширинка, то есть умник и дурак.

Увы, сэр, здесь вы? И любитель ночи
Такую ночь невзлюбит. Эти тучи
Пугают подлинных ночных бродяг,
В пещеры их гоня. Насколько помню,
Таких полос огня, раскатов грома
И завыванья ветра и дождя
Не слыхивал. Природа человека
Не трепетать не может.

Пусть же боги,
Гремящие над нами в вышине,
Врагов своих отыщут. Трепещи
Ты, чьи преступные деянья скрылись
От правосудия; руки кровавой
Не выставляй. Клятвопреступник, лжец,
Кровосмеситель тайный, содрогнитесь.
Ты, кто под внешностью благопристойной
Таил убийства замыслы, откройся.
Отбросьте прочь притворство и взывайте
О милосердье. Предо мной другие
Грешней, чем я пред ними.

Шут
(поет)
Если умишко отпущен тебе,
Тра-ла-ла, тут ветер и дождь,
Ты всегда благодарен будешь судьбе,
Хоть бы дождь шел весь день и всю ночь.

Ты прав, дружок. Веди нас в свой шалаш.

Сцена третья

Замок Глостера.
Входят Глостер и Эдмунд.

Увы, увы, Эдмунд, не нравится мне это бесчеловечное обращение. Когда я
попросил позволенья оказать ему посильную помощь, они отняли у меня право
располагать собственным домом. Под угрозой вечной немилости они запретили
мне говорить о нем, просить за него и каким бы то ни было образом
поддерживать его.

Чудовищно и противоестественно!

Сцена четвертая

Степь. Перед шалашом.
Входят Лир, Кент и шут.

Разбить мне хочешь сердце?

Скорей свое я разобью. Войдите.

Государь, войдите внутрь.

Войди, прошу я, сам и отдохни там.
Такая буря мне мешает думать
О худшем зле. Но все же я войду.
(Шуту.)
Иди, дружок, вперед. Бездомен ты.
Иди, прошу. Я помолюсь и лягу.

Шут входит в шалаш.

Девять футов, девять футов глубины. Бедный Том!

Шут выбегает из шалаша.

Не ходи туда, дяденька, там злой дух. Помогите, помогите!

Дай руку. Кто там есть?

Дух, дух; он говорит, что его зовут Бедный Том.

Кто там сидит в соломе и ворчит? Поди наружу.

Входит Эдгар, переодетый сумасшедшим.

Назад, нечистый меня преследует!
«Сквозь колючий боярышник дует ветер. »
Хм! Ложись в холодную постель и согрейся.

Ты своим двум дочерям все отдал и теперь сделался таким?

Не дадите ли чего-нибудь бедному Тому? Нечистая сила его таскала по
огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам; клала ножи
под подушку, веревочную петлю на скамейку, мышьяк возле его похлебки;
вселяла гордость в сердце; заставляла скакать на гнедом рысаке по
четырехдюймовому мосту за собственной тенью, как за предателем.
Благословенны твои пять способностей ума. Тому холодно, брр. брр. Упаси
тебя Бог от ветра, пагубного влияния звезд и колдовства! Дай Тому
милостыньку; его нечистая сила мучит. Здесь вот он теперь, и здесь, и опять
здесь, и здесь.

И дочери во всем этом виновны?
Ты ничего не сохранил, все отдал?

Он одеяло сохранил, чтобы нам не так стыдно было смотреть на него.

Пускай чума, что в воздухе таится
Для грешников, на дочерей падет!

Ты лжешь! Ведь в мире ничего не может
Гнуснее быть жестоких дочерей.
Теперь такой обычай завелся,
Чтоб прогонять отцов без состраданья?
И правильно: зачем они родили
Отродье пеликана?

Сидел Пиликок на холме Пиликок.
Ату, ату! Эй, эй!

В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.

Берегись нечистой силы. Слушайся родителей, держи слово свято, не
клянись, не связывайся с чужой женой, не подбивай свою милую к франтовству.
Тому холодно.

Сдирает с себя одежды.

Дяденька, прошу тебя, успокойся. В такую ночь не с руки купаться.
Теперь хоть бы маленький огонек в чистом поле, как сердце старого
распутника: малая искорка, а все прочее тело остается холодным. Смотри-ка:
там какой-то свет маячит.

Источник