солоневич так что же было в германии
Солоневич так что же было в германии
Иван Солоневич. Так что же было в Германии. // Наша Страна. 1948-1949 гг.
О том, что именно совершалось в Германии — точнее, в германской «восточной политике» за 1938—1945 годы, я написал целую книгу — страниц в двести пятьдесят. Эта книга должна была быть издана Высшим монархическим советом в Мюнхене. Она должна была бы выйти в свет к моменту моего отъезда с территории бывшего Третьего Рейха и нынешней британской оккупационной зоны. Раньше выпустить ее было нельзя. Английские оккупационные власти, которые в ряде случаев оказали мне весьма существенную помощь, настойчиво предупреждали, чтобы я не писал решительно ничего: «иначе нам было бы трудно отказать советам в вашей выдаче». Я, по вполне понятным соображениям, никак не хотел доставлять англичанам каких бы то ни было трудностей.
Валютная реформа сорвала издательские планы ВМС. В обозримое время эта книга никак не может выйти в свет. Вопросы, которые в ней затронуты, я считаю самыми актуальными вопросами нашей с вами жизни: та политическая расстановка сил, которая существовала в эмиграции и в мире во время Второй мировой войны, может в какой-то степени повториться и во время третьей. Уроки Второй мировой войны мы должны изучить, продумать и использовать. И для этого мы должны знать обстановку такой, какой она была в реальности, а не в нашем желании или в нашем воображении. Или, еще хуже, — в наших ошибках, которые мы сейчас будем канонизировать, идеализировать и возводить на пьедестал легенды. Вполне достаточное количество ошибок сделал и я. И если я о них буду говорить, то никак не для покаяния, а для поучения. Поучение будет по необходимости довольно горьким.
Наши социалисты в САСШ выпустили книгу под заглавием «The Forced Labor in USSR», в которой сказано, что наше штабс-капитанское движение, весьма сильное — «very important one», — поставило себя на службу Гитлеру, что я оказался правой рукой Геббельса и что мы вообще «пошли на восток». Новая эмиграция, пришедшая сюда с востока, и письменно и, еще более, устно упрекает меня именно в том, что ни на какой восток мы не пошли, что ни с немцами, ни даже с Власовым мы работать не стали и что вообще я, так сказать, изменил своим принципам.
Тот факт, что новая эмиграция нас всех интересует сильно, не нуждается ни в каких объяснениях. Несколько менее ясен тот факт, что и я интересую новую эмиграцию. Дело заключается в том, что в оккупированных областях России немцы и солидаристы создали моему имени весьма широкую известность. Я тут решительно ни при чем, и никаких геройских подвигов с моей стороны не потребовалось. Какой-то оборотистый немец, промышлявший в Риге в отделе Пропаганда-Норд, издал три моих книги общим тиражом в 600.000 томов на русском языке и для «востока». Я потом письменно разыскал этого немца — не для того, чтобы получить с него мой гонорар, а для того, чтобы иметь документальное доказательство того, что я в том издании решительно ни при чем. Это одно.
Итак: две точки зрения: а) правая рука Гитлера и б) дезертир антисоветского фронта. Само собою разумеется, что если нашим меньшевикам в САСШ можно писать все что им угодно, то новая эмиграция — в особенности та, которая была связана с власовской акцией, — свободы слова не имеет и сейчас. Всякая былая «помощь Гитлеру» еще и сейчас настолько одиозна, что люди стараются ее замалчивать. Так, строя власовскую легенду, люди начисто замалчивают тот факт, что около 90 процентов всех русских формирований в Германии были использованы вовсе не для борьбы с советами, а для войны на Западном фронте или, что еще хуже, для оккупационно-гарнизонно-карательной службы во Франции, Италии и даже в Югославии. Генерал А.А. Власов тут решительно ни при чем.
Не надо возлагать ответственность за эти карательные дивизии ни на новую, ни на старую эмиграцию, ни даже на Россию вообще. Простите за маленькую бытовую иллюстрацию.
В феврале 1945 года мы, то есть сын с семьей и я, бежали из Померании на Запад. Мы оба — на вело, жена сына с внуком — на возике. Вообще, в сравнении с этим побегом наш пресловутый побег из концлагеря ББК в Финляндию был только увеселительной прогулкой. Красная Армия шла верстах в тридцати позади нас, дороги были занесены сугробами — а там, где не было сугробов, шоссе обледенело, как каток. Наш конь выдохся окончательно, и вот, греемся мы в каком-то подорожном трактире и слышим истерический крик: «Казаки, казаки!»
Я бросился в дверь. Мимо по деревенской улице с визгом, улюлюканьем и прочим в этом роде скакала орда. Раскосые всадники гнали табуны лошадей. У меня душа медленно сползла в пятки: все-таки попались. Но потом, всмотревшись, я обнаружил, что всадники почти без винтовок и что вместе с ними проскакало человека два-три явственных зондерфюреров. Эта орда оказалась какой-то красновской дивизией и спасала свой конский состав от наступления Красной армии. Ее штаб расположился в версте, в помещичьей усадьбе, и я пошел к нему, чтобы то ли пристроиться хотя бы к орде, то ли чтобы раздобыть там какую-нибудь сивку, «Panje-Pferd», как называли их немцы. Кстати, за такую панье-пферд платили в это время цену, равную цене нескольких кровных скакунов: эта выдержит любой мороз и любое питание.
На помещичьем дворе царила улюляевщина. На кострах жарились конские окорока, запах махорки и самогона достигал высокой степени концентрации. Я разыскал командира части. Назвал ему свое имя. Командир части сказал, что он его слышал — и явственно соврал. Но у меня было письмо ко мне генерала Краснова — очень старое, и его я захватил с собой. Письмо оказало некоторое действие. Раскосый командир выразил свое полусогласие как-то помочь — если у меня есть золото. Я сказал, что есть. И после всех этих переговоров я, русский и прочее, предпочел застрять на лишние, очень лишние несколько часов, чтобы только не попадаться на глаза ни орде, ни ее командиру. Сейчас не следует талдычить о том, что эти отряды делали, но не следует также и думать, что этого не знает никто. Не следует также думать, что даже и в иных условиях такие орды будут действовать иначе. Все дело, в частности, заключается в том, что до февраля 1945 года — то есть до полной и окончательной катастрофы — немцы организовывали только орды, карательные отряды — «Schreckens-regiment», как они сами называли эти формирования. Но власовская армия была «признана» только тогда, когда, собственно, можно было совершенно свободно обойтись и без немецкого признания. Основные кадры власовской армии ничего общего с ордами не имели, там было очень патриотическое и вовсе не пронемецкое настроение. И в заслугу генералу А. Власову нужно поставить то, что ни на какие карательные функции он не пошел. И что свою линию он выдержал до конца, — до конца Германии.
Все дело заключалось вот в чем: мы, в Германии сидевшие, знали, что до конца Гитлера он ни на какие уступки не пойдет. Как это в реальности и случилось.
Нас всех со всех сторон пытаются втянуть во всякого рода иллюзии и мифы. Позвольте вам напомнить: сколько иллюзий, мифов и легенд строилось о нашей революции, сколько иллюзий, легенд и мифов было положено в основание национал-социализма? А. Розенберг так и озаглавил свою книгу — «Миф XX века». Идеолог французских социалистов профессор Сорель так и писал: «Нам нужен миф, мобилизующий массу, — причем совершенно не нужно, чтобы этот миф соответствовал какой бы то ни было реальности». Русские мифы кончились на Лубянке, немецкие — в Берлине, французские кончатся то ли де Голлем, то ли Торезом. Мы все мчимся на предельных скоростях современной техники по самому современному шоссе, утыканному фальшивыми сигнальными знаками. Миф великой и бескровной, миф «пролетариев всех стран», миф высшей расы, и миф немецкой непобедимости, и миф сталинской армии, миф одночасового рабочего дня (Каутский и Лабриолла), миф о «бездарности старого режима» и миф о веселой и зажиточной жизни в СССР. Миф о «реакции» САСШ и миф о «прогрессе» в СССР, миф об азиатском коммунизме и о европейской Германии, исконно стоящей «на страже» («Вахт ан дер Одер») европейских демократий против русского тоталитаризма. Этот последний миф всякие доктора Шумахеры особенно старательно вдалбливают в черепа и немцев, и иностранцев, — так, как если бы доктора Шумахеры начисто забыли тот факт, что они сами только что сидели в концентрационных лагерях немецкого, а не русского тоталитарного режима. Что первое научное изложение принципов этого режима было сделано итальянцем Макиавелли и англичанином Гоббсом, что эллин Платон и немец Фихте, француз Фурье и еврей Маркс — каждый по-своему философски обосновывали коллективистический режим для всего человечества. Что Робеспьер, Муссолини и Гитлер никакими русскими не были и что вообще с мифотворчеством пора бы и кончать: сотнями миллионов жизней оплатились наши вчерашние мифы. Во что обойдутся наши сегодняшние? Правда с большой буквы нам не дана. Но нельзя ли обойтись без сознательного вранья — с маленькой? Вот мчимся мы со стремительными скоростями на призывные огни легенды — и въезжаем в ямы братских могил. Нельзя ли установить какие-то правила политического «уличного движения»?
Германия Гитлера была безмерно слабее Германии Вильгельма. Но и аппетиты Гитлера были безмерно больше аппетитов Вильгельма. Гитлер «вздернул на дыбы» против себя весь мир: и западные демократии, и восточное славянство, и католицизм, и еврейство, и «международный капитал», и интернациональных социалистов, и своих собственных генералов, и свою тоже собственную протестантскую церковь — какие шансы были у Гитлера выиграть бой против всего мира?
Германия Гитлера шла на самоубийство. Было бы разумно в нем участвовать? Только для того, чтобы на фундаменте новых трупов строить новую легенду — и идти все к новым и новым братским могилам? Германия Гитлера шла на самоубийство. И мы ей сказали: ну что же, скатертью дорога! И каковы бы ни были наши отдельные ошибки — в этом отношении мы оказались правы. Хотя бы только в этом.
Новое в блогах
«Так что же было в Германии?»
«Так что же было в Германии?»
Германия Гитлера шла на самоубийство. Было бы разумно в нем участвовать? Только для того, чтобы на фундаменте новых трупов строить новую легенду — и идти все к новым и новым братским могилам? Германия Гитлера шла на самоубийство. И мы ей сказали: ну что же, скатертью дорога! И каковы бы ни были наши отдельные ошибки — в этом отношении мы оказались правы. Хотя бы только в этом.
В этих рамках все было довольно ясно: Германия живет мифами — то есть ложью. Все представления Германии — о внешнем мире и в особенности о России — есть ложные или, что еще хуже, лживые представления. Представления о Западе — лучше, но ненамного. Представления о себе самой носят характер мании величия. Цели войны, ее стратегия и идеология, ее политика и даже фразеология — решительно те же, что были в 1914 году. Может быть, никогда еще в истории человечества не было такого потрясающего сходства двух войн — со всеми стратегическими и философскими предпосылками. И если Альфред Розенберг почти буквально повторял Максима Горького, то доктор Геббельс почти так же буквально повторяет профессор Шимана. И Адольф Гитлер почти так же буквально повторил все подвиги и все ошибки Вильгельма Гогенцоллерна. Это еще одна из иллюстраций в тщете «личности в истории».
Германская армия 1939 года была, разумеется «всех сильней» — и в 1942 году оказалась «всех слабей». Но и в 1939 году она очень точно соответствовала тому определению силы, которое говорит: «Молодец — против овец». До 1941—1942 годов она имела дело с разрозненным противником, неизмеримо более слабым решительно во всех отношениях: количественном, техническом, политическом и моральном. Люди, которые сейчас строят миф о «молниеносном походе» на Париж в 1940 году, начисто забывают то обстоятельство, что в 1871 и 1914 годах перегон от Рейна к Парижу потребовал того же молниеносного темпа, как и в 1940-м, — около шести недель. Одни и те же шесть недель — при Мольтке, при Людендорфе и при Гитлере, из чего можно бы вывести заключение, что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер были одинаково гениальными полководцами, — но также что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер тут были ни при чем. Но в 1914 году Париж был спасен Николаем П. В 1940 году Николая II не было, спасать было некому. Соотношение же сил между Германией и Францией было совершенно одинаково в 1871, 1914 и 1940 годах.
Я вел бесконечные споры с немецкой профессурой. Немецкая профессура била меня цитатами как хотела: загоняла в угол и нокаутировала на первом же раунде. Та цитата из Горького-Розенберга, которая приводится в этом номере «Нашей страны», была мне продемонстрирована именно немецкой профессурой: «Вот, видите, — ваш писатель говорит то же, что говорим и мы: Россия исторически осуждена». На мою голову вытряхивали целые картотеки из философии просто, из философии войны, из той геополитики, которую генерал Б.А. Хольмстон искренне считает наукой, из Rassenlehre, о которой я вообще еще никакого и понятия не имел. Вообще, это было жалкое зрелище. Заканчивались эти зрелища стандартно. Я, загнанный в угол, говорил: «Ну, посмотрим до Берлина». Профессора смеялись и говорили: «Ну, посмотрим до Москвы — или до Урала». Дело кончилось в Берлине.
Для немецкой интеллигенции все было абсолютно бесспорно, начиная с «науки о Гегеле», согласно которой «мировой дух» нашел свое окончательное пребывание именно в Берлине — маршала Соколовского Гегель как-то не предвидел. Ничего не предвидела ни философия вообще, ни философия войны в частности. Россию профессура изучала по цитатам из Горького, по толстовским каратаевым или по гончаровским обломовым. И все было очень замечательно: военная прогулка, потом колонизация, потом то ли истребление, то ли выселение обломовых куда-то к Байкалу и, наконец, наступление германской эры в мировой истории.
Я, вопреки общепринятому мнению, считаю, что во Второй мировой войне Германия была разбита только Россией — и той Россией, которая даже при большевистском кровопускании осталась все-таки сильнейшей страной мира. Мне это кажется довольно очевидным: второй фронт пришел уже после разгрома германских армий в России, а американские поставки СССР — по американским же данным — составляли только семь процентов советского собственного снабжения. Эти семь процентов, выраженные в долларах и в тоннах, звучат очень гордо, но, конечно, не эти семь процентов решили судьбу войны. Судьбу войны решили Обломовы, Каратаевы и прочие лишние люди — совершенно лишние люди для Германии, и не для нее одной. Но, разумеется, не Сталин и не компартия.
Еще один раз в нашей истории еще одна страна поставила перед нами вопрос «быть или не быть». И еще раз в нашей истории еще одной стране был дан еще один ответ. Далеко не первый и, вероятно, еще не последний. Этот вопрос не имеет ничего общего с проблемой «пораженчества» и «оборончества». Подавляющее большинство людей России по обе стороны рубежа были и остались «пораженцами» — но они не были и не являются сейчас «истребленцами». Мы, русские люди, жившие в Германии, со Власовым не пошли. Мы видели и знали, что дело идет об уничтожении России и русского народа. Генерал А.А. Власов этого не знал. Генерал П.Н. Краснов это знал. За ликвидацию советского режима стоит заплатить ценой поражения, ценой унижения, ценой каких-то территориальных потерь — но было бы безумием платить за освобождение истреблением.
Солоневич так что же было в германии
Германия 1938 года жила в атмосфере восторженного мифотворчества. Только что законченная война начинает обрастать новыми мифологическими наслоениями. Мир, поделенный на две половины «железным занавесом», в обеих половинах судорожно стряпает новые мифы — миф демократический и миф коммунистический.
Германия живет мифами — то есть ложью. Все представления Германии — о внешнем мире и в особенности о России — есть ложные или, что еще хуже, лживые представления. Представления о Западе — лучше, но ненамного. Представления о себе самой носят характер мании величия.
Я ничего плохого от немцев не видал. Я немцев — германских немцев — очень не люблю: весь строй их души категорически противоречит всему строю наших душ. Немцы из-за границы (Ауслансдойтше) были другими людьми. Немцы, долго жившие в России, были совсем другими людьми. Но Райхсдойтше — это есть жуть.
Гитлеровский режим в Германии был таким же результатом вековой интеллигентской традиции, как и ленинский в России. И германская интеллигенция — я говорю о высококвалифицированной интеллигенции — была, во всяком случае, никак не умнее русской.
Я вел бесконечные споры с немецкой профессурой.
Для немецкой интеллигенции все было абсолютно бесспорно, начиная с «науки о Гегеле», согласно которой «мировой дух» нашел свое окончательное пребывание именно в Берлине — маршала Соколовского Гегель как-то не предвидел. Ничего не предвидела ни философия вообще, ни философия войны в частности. Россию профессура изучала по цитатам из Горького, по толстовским каратаевым или по гончаровским обломовым. И все было очень замечательно: военная прогулка, потом колонизация, потом то ли истребление, то ли выселение обломовых куда-то к Байкалу и, наконец, наступление германской эры в мировой истории.
Об этих разговорах у меня записаны сотни страниц. Были вещи истинно невероятные: крупный инженер Грефе приходит ко мне и с выражением крайнего беспокойства пытается навести у меня, как у, так сказать, эксперта по русским делам, справку, насколько реален план истребления шестидесяти миллионов в Европейской России. Он, инженер Грефе, хотя и партиец, боится, что этого плана выполнить не удастся, — как думаю по этому поводу я? Это было решительно то же самое, что у профессора Милюкова: полный моральный кретинизм. Инженер Грефе даже и не понимал, как я, русский, воспринял столь человеколюбивые планы Третьего Рейха. И таких сцен были десятки. Здесь был форменный идиотизм — и умственный и нравственный. Люди не понимали ничего.
Разговор с генералом Кейтелем. Та же великолепная уверенность в великолепном будущем. Те же разговоры о военной прогулке. Мои доводы о партизанской войне господин Кейтель отметает, как детский вздор: при русской сети железных дорог, при современной технике, при отсталости русского солдата и прочее и прочее — какая тут может быть партизанская война?
И вот от всех этих вершин человеческой мысли я попадаю в глушь, в деревню в Померанию. На меня смотрят косо: русский, ссыльный — черт его знает. Потом по вечерам ко мне пробираются «померанские гренадеры», сосут трубки, сопят, мычат, и потом начинаются расспросы: как я думаю, что из всего этого выйдет? Он, померанский гренадер, думает, что не выйдет ничего. Как воевать с такой страной, у которой нет железных дорог? Это генералам хорошо — они на авто, а мне, гренадеру, тысячи километров ногами месить. И на каждом километре — партизаны. Он, гренадер, был и под Верденом, был и на Украине — нет, под Верденом было все-таки легче. И потом: на какого черта? У него, гренадера, есть тут свой участок, свой дом — какого черта ему лезть куда-то на Украину: все равно зарежут. Русский мужик, конечно, очень некультурный мужик, но драться он умеет.
Раз приходит ко мне старушка, мать сапожника (сапожник был на фронте), и просит показать карту России и Германии. Я показал. Старушка смотрела, сравнивала и спрашивает:
— Что — парень с ума сошел? — Под парнем подразумевался Гитлер.
Потом стали прибывать русские пленные. Во всяком крестьянском доме были развешаны «гебрауханвайзунг» — как обращаться с унтерменшами. И было прибавлено, что эта рабочая сила останется в Германии еще много лет после окончания войны. Опять приходили померанские гренадеры, опять сопели трубками и опять спрашивали: на какого черта все это нужно, очень хорошие парни эти ваши русские, правда, некультурные, но работать умеют. И если с ними хорошо обращаться, то вот можно оставить на него и дом и детей и пойти в кирху или в кнайпу. Но какого черта нужны эти дурацкие разговоры об унтерменшах?
Ну что стоило императору Павлу I возвести А.В. Суворова не в чин генералиссимуса, а в сан профессора: может быть, тогда наш генеральный штаб изучал бы «науку о войне» по Суворову, а не по Клаузевицу.
«Русские люди, прожившие хотя бы несколько лет в Германии между двумя мировыми войнами, видели и знали, что германцы не отказались от движения на восток, от завоевания Украины, Польши и Прибалтики, и что они готовят новый поход на Россию. Русская эмиграция, жившая в других странах, не понимала этого или не хотела с этим считаться. Она предпочитала рассуждать по опасной схеме: «Враг моего врага — мой союзник» и по наивности готова была сочувствовать Гитлеру.
Мы, русские люди, жившие в эти годы в Германии, видели и знали, что дело идет об уничтожении России и русского народа. Генерал А.А. Власов этого не знал. Генерал П.Н. Краснов это знал. До моего приезда в Германию не знал этого и я.
Обо всем этом нужно твердить, твердить и твердить: наша книжная, цитатная, философская интеллигенция наполнила наши мозги — и мои в том числе — совершеннейшим вздором. Мне, как, вероятно, и вам, Германия представлялась «страной Гегеля и Гете», оплотом культуры против большевистского варварства, страной всего того, что я уже не раз перечислял: всякой науки, всякой философии и всякой философии всякой науки. В Германии я попал в положение того анекдотического еврея, который, глядя на жирафа в зоологическом саду, упорно твердил: «Нет, не может быть».
Нас заели цитаты. Мы поддались иллюзиям. Казалось совершенно невероятным, чтобы «народ Гегеля и Гете», Канта и Бетховена и прочих и прочих мог бы проявить одновременно и такую степень зверства, и такую степень слепоты. Казалось совершенно невероятным, чтобы Гитлер, громивший Вильгельма за ошибку войны на два фронта, сам втемяшился бы именно в такую войну. Казалось невероятным, чтобы из катастрофы Первой мировой войны немцы не вынесли бы никакого поучения для Второй. Казалось невероятным, чтобы страна, после Версаля перебивавшаяся с хлеба на квас, рискнула бы бросить вызов всему остальному человечеству. И казалось совершенно уж невероятным, чтобы родина таких наук, как философия истории и прочего в этом роде, могла бы опуститься до уровня даже не идиотизма, а просто психоза. Все это казалось невероятным. Все это оказалось действительностью.
Если бы наши головы не были забиты цитатами, то мы обязаны были бы заранее вспомнить такой ход вещей. Очень простой ход очень простых вещей.
История этих двух войн развивалась с истинно потрясающим параллелизмом. Альфредом Розенбергом Первой мировой войны был профессор Шиман: тот самый, который сформировал свое знаменитое «мы идем навстречу великолепному будущему»: Англия не выступит, Россия не годится никуда, все в мире завидуют нам, немцам, что у нас, немцев, есть Вильгельм — никогда не ошибающийся, кормчий германской государственности, что только мы, немцы, нашли рецепт гармонии между личностью и обществом и только перед нами, немцами, есть мировое будущее. Это по существу то же самое, что говорил раньше Гегель и потом Геббельс. Кстати, и профессор Шиман и Альфред Розенберг оба были выходцами из Прибалтики: так сказать, специалисты по русским делам. Об академии А. Розенберга на Кроссинг-Зее я как-нибудь расскажу. А. Власов об этой академии не знал ничего и моим рассказам не поверил ни на копейку. П. Краснов об этой академии знал все, и мои попытки воззвать к его совести, а также и попытки генерала В. Бискупского не привели ни к чему. На Кроссинг-Зее был «бург» — целый городок, в котором были собраны «сливки партии» для подготовки полного уничтожения русского народа. Разумеется, на основах «самой современной и самой научной философии». Это было нечто совершенно неправдоподобное по своей научности, бесчеловечности и идиотизму. Но это все было.
Если вы хотите составить себе толковое мнение о том, что делается в мире, то нужно — даже и сейчас — читать немецкую прессу. Но только с одной предосторожностью: все выводы нужно принимать «совсем наоборот». Немецкая пресса приводит массу настоящих фактов — как приводит их и философия вообще. Немецкая пресса относится к самой себе с очень большой степенью серьезности и к читателю — тоже, как и философия вообще. Но все выводы немецкой печати — как и философии вообще — носят совершенно явственный отпечаток психоза. Люди видят «идеи» с такой же степенью ясности, как другие люди видят зеленого змия, белых слонов или просто чертиков, вылезающих из горлышка не совсем допитой бутылки философии. Все то, что мне говорили представители немецкой интеллигенции после катастрофы 1945 года, есть уже психоз. Психоз, помноженный на озлобленность и на месть.
Подавляющее большинство людей России по обе стороны рубежа были и остались «пораженцами» — но они не были и не являются сейчас «истребленцами». За ликвидацию советского режима стоит заплатить ценой поражения, ценой унижения, ценой каких-то территориальных потерь — но было бы безумием платить за освобождение истреблением.
Миф о «реакции» САСШ и миф о «прогрессе» в СССР, миф об азиатском коммунизме и о европейской Германии, исконно стоящей «на страже» («Вахт ан дер Одер») европейских демократий против русского тоталитаризма. Этот последний миф всякие доктора Шумахеры особенно старательно вдалбливают в черепа и немцев, и иностранцев, — так, как если бы доктора Шумахеры начисто забыли тот факт, что они сами только что сидели в концентрационных лагерях немецкого, а не русского тоталитарного режима. Что первое научное изложение принципов этого режима было сделано итальянцем Макиавелли и англичанином Гоббсом, что эллин Платон и немец Фихте, француз Фурье и еврей Маркс — каждый по-своему философски обосновывали коллективистический режим для всего человечества. Что Робеспьер, Муссолини и Гитлер никакими русскими не были и что вообще с мифотворчеством пора бы и кончать: сотнями миллионов жизней оплатились наши вчерашние мифы. Во что обойдутся наши сегодняшние?
(Вот откуда это ощущение нехорошей атмосферы в июне, на Певческом празднике: небывалая концентрация национально мыслящих образованцев, которым помешали.)