Москва небанальная. «Покажите мне Москву без затей.» В туристических справочниках обычно указыва.
Сто лет Сергею Зарубину «Усталый путник может отдохнуть в большом парке.
Вакцины проверяли на себе. Вирусологи, спасшие миллионы жизней КО ДНЮ МЕДИЦИНСКОГО РАБОТНИКА.
Печальная новость!Трагедия в моём городе! В БАРАНОВИЧАХ(БЕЛАРУСЬ) УПАЛ УЧЕБНО-БО.
—Новости
—Фотоальбом
—Приложения
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
Вселенский опыт говорит. Булат Окуджава
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
Взяться за руки не я ли призывал вас, господа?
Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда
кто-то властный наши души друг от друга уводил.
Чем же я вам не потрафил? Чем я вам не угодил?
Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены,
словно я вам что-то должен. Мы друг другу
Что мы есть? Всего лишь крохи в мутном море бытия
Все, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя.
Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору,
со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру
и на гордых тонких ножках семеню в святую даль.
Видно, все должно распасться. Распадайся же.
P.S. В трудные моменты жизни открываю книгу стихов Булата Окуджавы. Нахожу в них великую мудрость, ответы на многие вопросы, которые преподносит непростое наше время.
«Что мы есть? Всего лишь крохи в мутном море бытия
Все, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя. «
Хочется верить в то, что не «все должно распасться».
Вселенский опыт говорит, Что погибают царства Не оттого, что тяжек быт Или страшны мытарства.
А погибают оттого (и тем больней, чем дольше), Что люди царства своего Не уважают больше.
Я выдумал музу Иронии Для этой суровой земли. Я дал ей владенья огромные: Пари, усмехайся, шали.
Зевеса надменные дочери, Ценя превосходство своё, Каких бы там умниц ни корчили – Не стоят гроша без неё.
Не пробуй этот мёд: в нём ложка дёгтя. Чего не заработал – не проси. Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя Всего вершок – попробуй укуси.
Час утренний – делам, любви – вечерний, Раздумьям – осень, бодрости – зима… Весь мир устроен из ограничений, Чтобы от счастья не сойти с ума.
Под копытами снег голубой примят. Еду в возке я по чужой стороне… Так грустно, брат мой, грустно, мой брат! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Там горит огонёк у того леска. Еду в возке я. Дуга на коне… Всё тоска окружает, тоска, тоска! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Всё чужие леса да чужая даль. И мороз страшней, и душа в огне… А печаль-то, мой брат, печаль, печаль! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Славная компания… Что же мне решить? Сам я непьющий, – друзья подливают. Умирать не страшно – страшно не жить. Вот какие мысли меня одолевают.
Впрочем, эти мысли высказал Вольтер. Надо иногда почитывать Вольтера. Запад, конечно, для нас не пример. Впрочем, я не вижу лучшего примера.
Взяться за руки не я ли призывал вас, господа? Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда Кто-то властный наши души друг от друга уводил. Чем же я вам не потрафил? Чем я вам не угодил?
Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены, словно я вам что-то должен… Мы друг другу не должны. Что мы есть? Всего лишь крохи в мутном море бытия Всё, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя.
Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору, Со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру И на гордых тонких ножках семеню в святую даль. Видно, всё должно распасться. Распадайся же… А жаль.
Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал. А может, это школьник меня нарисовал: Ручками размахиваю, я ножками сучу, Уцелеть рассчитываю, и победить хочу.
Ах, что-то мне не верится, что я не пал в бою. А может быть подстреленный, давно живу в раю, И кущи там, и рощи там, и кудри по плечам… А эта жизнь прекрасная лишь снится по ночам.
Арбатский дворик
…А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, И я из него ухожу.
Ни почестей и ни богатства Для дальних дорог не прошу, Но маленький дворик арбатский С собой уношу, уношу.
В мешке вещевом и заплечном Лежит в уголке небольшой, Не слывший, как я, безупречным Тот двор с человечьей душой.
Сильнее я с ним и добрее. Что нужно ещё? Ничего. Я руки озябшие грею О тёплые камни его.
Как время беспощадно, дела его и свет. Ну я умру, ну ладно – С меня и спросу нет.
Какой счастливой схваткой Разбужен он теперь, Подкованною пяткой Захлопывая дверь?
Под звуки духовые Не ведая о том, Как сладко всё впервые, Как горько всё потом…
В земные страсти вовлечённый, я знаю, что из тьмы на свет однажды выйдет ангел чёрный и крикнет, что спасенья нет.
Но простодушный и несмелый, прекрасный, как благая весть, идущий следом ангел белый прошепчет, что надежда есть.
Грузинская песня
Виноградную косточку в тёплую землю зарою, И лозу поцелую, и спелые грозди сорву, И друзей созову, на любовь своё сердце настрою… А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Собирайтесь-ка, гости мои, на моё угощенье, Говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву, Царь небесный пошлёт мне прощенье за прегрешенья А иначе зачем на земле этой вечной живу?
В тёмно-красном своём будет петь моя Дали, В чёрно-белом своём преклоню перед нею главу, И заслушаюсь я, и умру от любви и печали… А иначе зачем на земле этой вечной живу?
И когда заклубится закат, по углам залетая, Пусть опять и опять предо мною плывут наяву Синий буйвол, и белый орёл, и форель золотая… А иначе зачем на земле этой вечной живу?
На мне костюмчик серый-серый, Совсем как серая шинель. И выхожу я на эстраду И тихим голосом пою.
А люди в зале плачут-плачут – Не потому, что я велик, И не меня они жалеют, А им себя, наверно, жаль.
Жалейте, милые, жалейте, Пока жалеется ещё, Пока в руках моих гитара, А не тяжёлый автомат.
Жалейте, будто бы в дорогу Вы провожаете меня… На мне костюмчик серый-серый. Он весь – как серая шинель.
Когда начинается речь, что пропала духовность, Что людям отныне дорога сквозь темень лежит, В глазах удивлённых и в душах святая готовность Пойти и погибнуть, как новое пламя, дрожит.
И это не есть обольщение или ошибка, А это действительно гордое пламя костра, И в пламени праведном этом надежды улыбка На бледных губах проступает, и совесть остра.
Полночные их силуэты пугают загадкой. С фортуны не спросишь – она свои тайны хранит, И рано ещё упиваться победою сладкой, Ещё до рассвета далече… И сердце щемит.
У поэта соперников нету Ни на улице и ни в судьбе. И когда он кричит всему свету, Это он не о вас – о себе.
Руки тонкие к небу возносит, Жизнь и силы по капле губя. Догорает, прощения просит: Это он не за вас – за себя.
Но когда достигает предела И душа отлетает во тьму… Поле пройдено. Сделано дело. Вам решать: для чего и кому.
То ли мёд, то ли горькая чаша, То ли адский огонь, то ли храм… Всё, что было его, – нынче ваше. Всё для вас. Посвящается вам.
Как ты стоишь… как приклада рукою касаешься! В тёмно-зелёную курточку облачена… Знать, неспроста предо мною возникли, хозяюшка, Те фронтовые, иные, мои времена.
Может быть, наша судьба как расхожие денежки, Что на ладонях чужих обречённо дрожат… Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки! Выбора нет! Постарайтесь вернуться назад.
Девочка плачет: шарик улетел. Её утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет. Её утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушёл к другой. Её утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила. А шарик вернулся, а он голубой.
Вселенский опыт говорит
Вселенский опыт говорит, что погибают царства не оттого, что тяжек быт или страшны мытарства. А погибают оттого (и тем больней, чем дольше), что люди царства своего не уважают больше.
Я выдумал музу Иронии
Я выдумал музу Иронии для этой суровой земли. Я дал ей владенья огромные: пари, усмехайся, шали.
Зевеса надменные дочери, ценя превосходство своё, каких бы там умниц ни корчили — не стоят гроша без неё.
Не пробуй этот мёд: в нем ложка дёгтя
Не пробуй этот мёд: в нем ложка дёгтя. Чего не заработал — не проси. Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя всего вершок — попробуй укуси.
Час утренний — делам, любви — вечерний, раздумьям — осень, бодрости — зима… Весь мир устроен из ограничений, чтобы от счастья не сойти с ума.
Славная компания… Что же мне решить
Славная компания… Что же мне решить? Сам я непьющий, — друзья подливают. Умирать не страшно — страшно не жить. Вот какие мысли меня одолевают.
Впрочем, эти мысли высказал Вольтер. Надо иногда почитывать Вольтера. Запад, конечно, для нас не пример. Впрочем, я не вижу лучшего примера.
В земные страсти вовлечённый
В земные страсти вовлечённый, я знаю, что из тьмы на свет однажды выйдет ангел чёрный и крикнет, что спасенья нет. Но простодушный и несмелый, прекрасный, как благая весть, идущий следом ангел белый прошепчет, что надежда есть.
Часики бьют так задумчиво
Часики бьют так задумчиво, медленно, не торопясь. И в ожидании лучшего жилка на лбу напряглась.
Но понимаю, естественно, счастья желая себе, сложится всё соответственно вере, слезам и судьбе.
Возражение — не спор
Возражение — не спор, лишь желанье потасовки. Это тёмный коридор, где укрыты мышеловки. Идиоту без сноровки не везёт в нем с давних пор: чем внушительнее вздор, тем мучительней уловки.
Пока ещё жизнь не погасла
Пока ещё жизнь не погасла, сверкнув, не исчезла во мгле. Как было бы всё распрекрасно на этой зелёной земле, когда бы не грязные лапы, неправый вершащие суд, не бранные крики, не залпы, не слёзы, что речкой текут!
Мой брат по перьям и бумаге
Мой брат по перьям и бумаге, одной мы связаны судьбой. Зачем соперничать в отваге? Мы не соперники с тобой.
Мы оба к сей земле пристрастны, к ней наши помыслы спешат, а кто из нас с тобой прекрасней — пусть Бог и Время разрешат.
Воспитанным кровавою судьбой
Воспитанным кровавою судьбой так дорого признание земное! Наука посмеяться над собой среди других наук — дитя дурное:
она не в моде нынче, не в чести, как будто бы сулит одни мытарства… А между тем, чтоб честь свою спасти, не отыскать надёжнее лекарства.
Я живу в ожидании краха
Я живу в ожидании краха, унижений и новых утрат. Я, рождённый в империи страха, даже празднествам светлым не рад.
Всё кончается на полуслове раз, наверное, сорок на дню… Я, рождённый в империи крови, и своей-то уже не ценю.
Дома лучше (что скрывать?)
Здесь, хоть беден, хоть богат, остаюсь самим собою. Здесь я — барин, там — солдат и разлука за спиною.
Корабль нашей жизни
Корабль нашей жизни приближается к пристани, и райская роща всё яснее видна. Чем больше страдаем, тем ближе мы к истине, но чем ближе мы к истине, тем всё дальше она.
ПАМЯТИ БОРИСА ЧИЧИБАБИНА
Ускользнул от нас Борис. А какой он был прекрасный! Над судьбою мы не властны, хоть борись — хоть не борись.
Погас на Масловке фонарь и дремлет, остывая. Сменил страничку календарь под нервный вскрик трамвая.
Растаяла ночная мгла, и утро заклубилось… Собака в комнату вошла с надеждою на милость.
Раз и два
Раз и два. Нынче ты одна, Маруся, в доме голова. Раз, два, три. Ничего, что денег мало, — в поле собери.
Раз и два. Ты одна, моя Маруся, в доме голова. Раз, два, три. Ничего, что горя много, — плюнь и разотри.
Малиновка свистнет и тут же замрёт
Малиновка свистнет и тут же замрёт, как будто я должен без слов догадаться, что значит все это и что меня ждёт, куда мне идти и чего мне бояться.
Напрасных надежд долгожданный канун. Берёзовый лист на лету бронзовеет. Уж поздно. Никто никого не заменит. Лишь долгое эхо оборванных струн.
Вот постарел, и стало холодно, и стало тихо
Вот постарел, и стало холодно, и стало тихо на земле. Не то чтоб шум житейский кончился и крики сгинули во мгле. Нет-нет, и крики продолжаются, и розы красные в соку, и солнце жжёт… А мне вот холодно — никак согреться не могу.
Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены
Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены, как статисты в глубине парижской сцены, очень скромно, натурально, без прикрас… Что-то вечное проходит мимо нас.
Расстаёмся мы, где надо и не надо — на вокзалах и в окопах Сталинграда на минутку и на веки, и не раз… Что-то вечное проходит мимо нас.
А вот Резо — король марионеток
А вот Резо — король марионеток, — чей тонок вкус и каждый палец меток. Марионетки из его ребра. В них много и насмешки и добра.
И нами управляет Провиденье, хоть ниточек и скрыта череда… Но как похожи мы! Вот совпаденье.
Не обольщайтесь волей, господа!
Пока он писал о России
Пока он писал о России, не мысля потрафить себе, его два крыла возносили, два праведных знака в судьбе.
Когда же он стал «патриотом» и вдруг загордился собой, он думал, что слился с народом, а вышло — смешался с толпой.
Украшение жизни моей
Украшение жизни моей: засыпающих птиц перепалка, роза, сумерки, шелест ветвей и аллеи Саксонского парка. И не горечь за прошлые дни, за нехватку любови и ласки. Все уходит: и боль, и огни, и недолгий мой полдень варшавский.
Пока от вранья не отвыкнем
Пока от вранья не отвыкнем традиции древней назло, покуда не всхлипнем, не вскрикнем: куда это нас занесло?!
Пока покаянного слова не выдохнет впалая грудь, придётся нам снова и снова холопскую лямку тянуть.
Вот оркестр духовой. Звук медовый. И пронзителен он так, что – ах. Вот и я, молодой и бедовый, с чёрным чубчиком, с болью в глазах.
Машут ручки нелепо и споро, крики скорбные тянутся вслед, и безумцем из чёрного хора нарисован грядущий сюжет.
Жизнь музыRкой бравурной объята – всё о том, что судьба пополам, и о том, что не будет возврата ни к любви и ни к прочим делам.
Раскаляются медные трубы – превращаются в пламя и дым. И в улыбке растянуты губы, чтоб запомнился я молодым.
Вот уже который месяц и уже который год прилетает чёрный «мессер” – спать спокойно не даёт.
Он в окно моё влетает, он по комнате кружит, он как старый шмель рыдает, мухой пойманной жужжит.
Грустный лётчик как курортник. Его тёмные очки прикрывают, как намордник, его томные зрачки.
Каждый вечер, каждый вечер у меня штурвал в руке, я лечу ему навстречу в довоенном «ястребке”.
Каждый вечер в лунном свете торжествует мощь моя: я, наверное, бессмертен – он сдаётся, а не я.
Он пробоинами мечен, он сгорает, подожжён, но приходит новый вечер, и опять кружится он.
И опять я вылетаю, побеждаю, и опять вылетаю, побеждаю. Сколько ж можно побеждать?
Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал. А может, это школьник меня нарисовал: я ручками размахиваю, я ножками стучу, и уцелеть рассчитываю, и победить хочу.
Ах, что-то мне не верится, что я не пал в бою. А может быть, подстреленный, давно живу в раю, и кущи там, и рощи там, и кудри по плечам. А эта жизнь прекрасная лишь снится по ночам.
От войны войны не ищут. У войны слепой расчёт: там чужие пули рыщут, там родная кровь течёт.
Пулька в золотой сорочке со свинцовым животом. Нет на свете злей примочки, да кого спросить о том?
Всем даруется победа, не взаправду – так в душе. Каждый смотрит на соседа, а соседа нет уже.
Нас ведь создал Бог для счастья каждого в своём краю. Отчего ж глухие страсти злобно сводят нас в бою?
Вот и прерван век недолгий, и летят со всех сторон письма, словно треуголки Бонапартовских времён. Источник: http://www.pobeda.ru/content/view/41/235 Булат Окуджава. Избранные стихи
Б. Слуцкому Вселенский опыт говорит, что погибают царства не оттого, что тяжек быт или страшны мытарства. А погибают оттого (и тем больней, чем дольше), что люди царства своего не уважают больше.
Я выдумал музу Иронии для этой суровой земли. Я дал ей владенья огромные: пари, усмехайся, шали.
Под копытами снег голубой примят. Еду в возке я по чужой стороне. Так грустно, брат мой, грустно, мой брат! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Там горит огонек у того леска. Еду в возке я. Дуга на коне. Все тоска окружает, тоска, тоска! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Все чужие леса да чужая даль. И мороз страшней, и душа в огне. А печаль-то, мой брат, печаль, печаль! Ах, кабы вспомнил кто обо мне.
Впрочем, эти мысли высказал Вольтер. Надо иногда почитывать Вольтера. Запад, конечно, для нас не пример. Впрочем, я не вижу лучшего примера.
Взяться за руки не я ли призывал вас, господа? Отчего же вы не вслушались в слова мои, когда кто-то властный наши души друг от друга уводил. Чем же я вам не потрафил? Чем я вам не угодил?
Ваши взоры, словно пушки, на меня наведены, словно я вам что-то должен. Мы друг другу не должны. Что мы есть? Всего лишь крохи в мутном море бытия Все, что рядом, тем дороже, чем короче жизнь моя.
Не сужу о вас с пристрастьем, не рыдаю, не ору, со спокойным вдохновеньем в руки тросточку беру и на гордых тонких ножках семеню в святую даль. Видно, все должно распасться. Распадайся же. А жаль.
. А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу.
Ни почестей и ни богатства для дальних дорог не прошу, но маленький дворик арбатский с собой уношу, уношу.
В мешке вещевом и заплечном лежит в уголке небольшой, не слывший, как я, безупречным тот двор с человечьей душой.
Сильнее я с ним и добрее. Что нужно еще? Ничего. Я руки озябшие грею о теплые камни его.
какой счастливой схваткой разбужен он теперь, подкованною пяткой захлопывая дверь?
Под звуки духовые не ведая о том, как сладко все впервые, как горько все потом.
В земные страсти вовлеченный, я знаю, что из тьмы на свет однажды выйдет ангел черный и крикнет, что спасенья нет.
Но простодушный и несмелый, прекрасный, как благая весть, идущий следом ангел белый прошепчет, что надежда есть.
М. Квливидзе Виноградную косточку в теплую землю зарою, и лозу поцелую, и спелые грозди сорву, и друзей созову, на любовь свое сердце настрою. А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье, говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву, царь небесный пошлет мне прощенье за прегрешенья А иначе зачем на земле этой вечной живу? В темно-красном своем будет петь моя Дали, в черно-белом своем преклоню перед нею главу, и заслушаюсь я, и умру от любви и печали. А иначе зачем на земле этой вечной живу?
И когда заклубится закат, по углам залетая, Пусть опять и опять предо мною плывут наяву Синий буйвол, и белый орел, и форель золотая. А иначе зачем на земле этой вечной живу?
На мне костюмчик серый-серый, совсем как серая шинель. И выхожу я на эстраду и тихим голосом пою.
Жалейте, милые, жалейте, пока жалеется еще, пока в руках моих гитара, а не тяжелый автомат.
Памяти А. Д. Сахарова Когда начинается речь, что пропала духовность, что людям отныне дорога сквозь темень лежит, в глазах удивленных и в душах святая готовность пойти и погибнуть, как новое пламя, дрожит.
И это не есть обольщение или ошибка, а это действительно гордое пламя костра, и в пламени праведном этом надежды улыбка на бледных губах проступает, и совесть остра.
Но когда достигает предела и душа отлетает во тьму. Поле пройдено. Сделано дело. Вам решать: для чего и кому.
Как ты стоишь. как приклада рукою касаешься! В темно-зеленую курточку облачена. Знать, неспроста предо мною возникли, хозяюшка, те фронтовые, иные, м о и времена.
Может быть, наша судьба как расхожие денежки, что на ладонях чужих обреченно дрожат. Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки! Выбора нет! Постарайтесь вернуться назад. Иерусалим, 1995
Евгений Евтушенко ПРОСТАЯ ПЕСЕНКА БУЛАТА
Простая песенка Булата всегда со мной. Она ни в чем не виновата перед страной.
Поставлю старенькую запись и ощущу к надеждам юношеским зависть и загрущу.
Где в пыльных шлемах комиссары, нет ничего, и что-то в нас под корень самый подсечено.
Эпоха петь нас подбивала. Толкала вспять. Не запевалы-подпевалы нужны опять.
Но ты, мой сын, в пыли архивов иной Руси найди тот голос, чуть охриплый, и воскреси.
Он зазвучит из дальней дали сквозь все пласты, и ты пойми, как мы страдали, и нас прости. 1971
Мне без тебя минута — как столетье. Но целый век — как миг, когда с тобой.
Вселенский опыт говорит, что погибают царства не оттого, что тяжек быт или страшны мытарства. А погибают оттого, что люди царства своего не уважают больше.
Мы сами себе сочиняем и песни, и судьбы, И горе тому, кто одернет не вовремя нас.
Шли столетья по России, бил надежды барабан. Не мечи людей косили — слава, злато и обман.
Все кончается в срок. Лишней крови хватает. Род людской ведь не сахар: авось не растает.
Давайте жить, во всем друг другу потакая, — тем более что жизнь короткая такая.
Жизнь длиннее, чем надежда, но короче, чем любовь.
Что бы ни было там, как бы ни было там и чему бы нас жизнь ни учила, в нашем мире цена на любовь да на ласку опять высоко подскочила.
Чувство меры и чувство ответственности не присущи посредственности. Сладость жертвы и горечь вины им тоже не свойственны и не даны.
Наша жизнь — ромашка в поле, пока ветер не сорвет… Дай Бог воли, дай Бог воли, остальное заживет.
Я совершил массу глупостей, впрочем, как всякий нормальный человек.
А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она.
Искусство все простить и жажда жить — недосягаемое совершенство.
Мелодия, как дождь случайный, гремит и бродит меж людьми.
Иногда хочется кричать, да хорошее воспитание не позволяет.
Мгновенно слово. Короток век. Где ж умещается человек? Как, и когда, и в какой глуши распускаются розы его души? Как умудряется он успеть свое промолчать и свое пропеть, по планете просеменить, гнев на милость переменить?
Чем дальше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса.
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою. А иначе зачем на земле этой вечной живу.
Благородство — это же не звание, не золото, не положение в свете, а свет — в крови.
Моя Родина – мой последний дом, все грехи твои на себя возьму.
От предназначенного свыше тоже нужно уметь отдыхать!
Разлука — вот какая штука: не ожидая ничего, мы вздрагиваем не от стука, а от надежды на него.
Если бы было две жизни, можно было бы одну посвятить напрасным сожалениям и скорби. Но она одна.
Наша жизнь — это зал ожидания от младенчества и до седин. Сколько всяких наук выживания, а исход непременно один.
Не делайте запасов из любви и доброты И про черный день грядущий не копите милосердие.
Не обещайте деве юной любови вечной на земле.
Две вечных подруги — любовь и разлука — Не ходят одна без другой.
Святая наука — расслышать друг друга.
О, были бы помыслы чисты! А остальное все приложится.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил… Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Все хотят, чтобы что-нибудь произошло, и все хотят, как бы чего-нибудь не случилось.
Погода что-то портится, тусклее как-то свет. Во что-то верить хочется, да образцов все нет.
Не в другом, а в себе побеждайте врага — вот и станете вы человеком.
Мгновенна нашей жизни повесть…
Когда я кажусь себе гениальным, я иду мыть посуду.
И был тот крик далек-далек и падал так же мимо, как гладят, глядя в потолок, чужих и нелюбимых.
Лучшие времена – это те времена, которые могут наступить, но почему–то никогда не наступают.
Все влюбленные склонны к побегу по ковровой дорожке, по снегу, по камням, по волнам, по шоссе, на такси, на одном колесе, босиком, в кандалах, в башмаках, с красной розою в слабых руках.
Что ни век — всё те же нравы, ухищренья и дела…
Умение видеть далеко не всегда приносит счастье.
На белый бал берез не соберу. Холодный хор хвои хранит молчанье. Кукушки крик, как камешек отчаянья, все катится и катится в бору.
До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад.
Жаль, что молодость пропала, жаль, что старость коротка. Все теперь уж на ладони, лоб в поту, душа в ушибах. Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок, только ровная дорога, только ровная дорога до последнего звонка. Две жизни прожить не дано…
Темно–коричневый сюртук, ослепительная рубашка из голландского полотна и галстук из фуляра кровавого цвета – все это сверкало и переливалось, подчеркивая страсть вчерашнего неродовитого москвича казаться чистопородным петербуржцем.
Осуждать крайне легко. Судей и ниспровергателей экая прорва, а созидателей – единицы.
В сражении за жизнь дорогого человека скепсис и мольбы – плохие помощники. Лишь неистовство и любовь способны творить чудеса, хотя, правда, эти чудеса зачастую бывают кратковременны.
…Один человек, оказавшись в соседстве с другим человеком, уже не может оставаться спокойным и сосредоточенным, а жаждет влиять, воздействовать, поучать и даже подавлять соседа.
Истинное счастье непродолжительно.
велика ли ценность языка, коли он обрывается по любому случаю?…
Радость, едва мы ею наполнились, тотчас становится привычной и улетучивается из нашего сознания, и потому воспоминание о длительной свободе радует нас недолго, а воспоминание о минутном рабстве угнетает до самого конца.
Не кажется ли вам, что ее деятельность направлена не на то, чтобы превратить свою дочь в капельку бриллианта, придав ей тем самым истинную ценность, а на то, чтобы, поименовав ее бриллиантом, вставить в собственную корону?
Вдова была еще в самом соку, так что ее покойный генерал, видимо, не без сожалений расставался с жизнью.
Душа, как и тело, должна быть упругой и неподатливой…
Он решил посвятить себя науке, ибо занятия политикой при независимости суждений были чреваты опасностями.
… близкий человек тем и близок, что соприкасается с душой страдальца, а не судит со стороны с превосходством.
«Ах, mаman, – отвечаю я громко, – общеизвестно, что я вышла по любви. Вы же его сами в этом уверили…
свобода всегда почти осязаема, когда ты тоскуешь о ней, а в миг ее возникновения появляется достаточно всяких обстоятельств, дабы ты не обольщался…
Шпионство у нас – не служба, а форма существования, внушенная в детстве, и не людьми, а воздухом империи.
Среди стерни и незабудок, не нами выбрана стезя, и родина — есть предрассудок, который победить нельзя.
Наука посмеяться над собой, среди других наук — дитя дурное; она не в моде нынче, не в чести, как будто бы сулит одни мытарства… А между тем, чтоб честь свою спасти, не отыскать надежнее лекарства.
На новый лад судьбу не перешить. Самодовольство — горькое блаженство. Искусство все простить и жажда жить — недосягаемое совершенство.
И это все у нас в крови, хоть этому не обучали: чем выше музыка любви, тем громче музыка печали, чем громче музыка печали, тем чище музыка любви.
Зачем мы перешли на «ты»? За это нам и перепало На грош любви и простоты, А что-то главное пропало.
