Окрестина в минске что это такое простыми словами
Фото: Наталия Федосенко / ТАСС
Забастовки и уличные протесты, которые продолжаются в Белоруссии уже пятый месяц, запомнились беспрецедентным уровнем полицейской агрессии в отношении протестующих. Наибольшим усердием отличились минская милиция и сотрудники изолятора на улице Окрестина. В первые недели протестов общественность ежедневно получала свидетельства очевидцев и бывших узников о бесчеловечных условиях содержания и жестоких пытках, которым подвергались задержанные. Многие из них сравнивали происходящее на Окрестина со злодеяниями надзирателей в концлагере. Для оказания помощи пострадавшим минчане организовали волонтерский лагерь у стен изолятора. Корреспондент «Ленты.ру» побывала в нем и пообщалась с добровольцами и бывшими узниками. После этих бесед ей самой пришлось обратиться за помощью к психологу-волонтеру.
Этот текст попал в подборку лучших текстов «Ленты.ру» за 2020 год. Остальные тексты из нее читайте ТУТ
— В эту пыточную хотите пройти? Да просто по прямой, вон туда, а потом за людьми. Сейчас туда постоянно ходят, не пропустите, — случайный прохожий у метро показывает рукой, в какую сторону идти, чтобы попасть к печально известному изолятору временного содержания по адресу улица Окрестина, 36. Но сейчас белорусы говорят просто «на Окрестина», а более эмоциональные называют это место «Освенцимом» и «концлагерем».
Путь от метро до изолятора занимает всего десять минут быстрым шагом. Людей держат в двух неприметных зданиях, огороженных забором с колючей проволокой — изоляторе временного содержания (ИВС) и центре изоляции правонарушителей (ЦИП). В тревожную атмосферу этого места начинаешь погружаться еще на подходе, случайно прислушиваясь к разговорам попутчиков. «У друга моего, когда оттуда вышел, были переломы ребер, а в туалет ходил кровью. Наверное, отбиты почки», — наклонившись к своей спутнице, возмущенно рассказывает мужчина. Та в ужасе закрывает глаза и мотает головой, прижав руку ко рту.
Лагерь
Первое, что я замечаю рядом с территорией изолятора, — ряды белых и синих палаток, расставленные вдоль дороги, что ведет к входу. Это волонтерский лагерь, который разбили неравнодушные люди для помощи бывшим узникам и их близким. Жизнь тут кипит: около сотни людей в форменных красных футболках постоянно курсируют от палатки к палатке, тут и там видны убитые горем лица.
— Принесите воду, у нас заканчивается! Скорей! — пробегает мимо женщина средних лет, шумно дыша и смахивая прилипшую ко лбу челку.
Денис Блищ. Частное мнение
Прошу прощения, что обновляю блог нерегулярно – думаю, всем понятно, что ситуация не способствует настроению работать. Ковыряю какие-то фотоархивы, читаю новости, как все короче. В связи с произошедшими событиями в эфире часто звучит упоминание центра изоляции правонарушителей “на Окрестина”, но многие могут не знать, где это, что это и как выглядит. Внутри ЦИПа, к счастью, я никогда не бывал, но у меня есть несколько воспоминаний, связанных с ним, а кроме того я подъехал с утра сделал пару снимков самого переулка и до сих пор работающего лагеря волонтеров при нем. Заодно пора узнать, что за Окрестин и почему его именем названа улица в городе.
Борис Окрестин был крутым летчиком во времена Второй Мировой. Родился в России, участвовал в обороне Сталинграда. Сотни успешных вылетов, закономерное звание Героя, но гибель под Минском 6 июля 44-го уже после освобождения столицы Беларуси. Похоронен Окрестин на Военном кладбище, ему был всего 21 год.
В Минске есть улица Окрестина и 1-й переулок. Вероятно, были еще переулки, но с прокладкой проспекта Дзержинского их снесли. Кроме того, проспект физически разделил одноименные улицу и переулок: первая лежит на нечетной стороне, второй на четной. Самый простой ориентир для поиска искомого топонима – Минский городской кожно-венерологический диспансер.
Остановка улица Прилукская:
Народная тропа к ЦИПу. Проектировщики забыли сделать нормальную дорожку, поэтому вытоптана ненормальная.
Сама Прилукская, названная в честь Прилук под Минском.
А вот это и есть 1-й переулок Окрестина, ставший нарицательным. В Минске попасть “на Окрестина” означает сесть на сутки по административному делу.
Примечательно, что ни один дом, выходящий непосредственно к проезжей части Окрестина, не имеет адресной привязки к переулку. Вот эта многоэтажка, например, относится к улице Кулибина. Кстати, я тоже не знал, что в Минске есть улица Кулибина.
Небольшой страшненький сквер. Здесь работает лагерь волонтеров, помогающий тем, кто выходит с ареста после акций протеста. Честно говоря, я думал, всех выпустили и лагеря больше нет.
Квартал во многом остается застроенным частными домами, хотя их потихоньку выкорчевывают.
Переулок делает изгиб и выводит наконец к центру изоляции. ЦИП имеет два адреса, относящихся к 1-му переулку Окрестина: дом №36 и дом №38 включая несколько корпусов. Это единственные адреса на переулке.
В интернете можно найти несколько фотографий камер ЦИПа. Устроены они по-спартански: есть “сцена”, она же общий лежак, туалет без дверки и умывальник. Кроватей, постельного белья, гигиенических принадлежностей арестантам не положено, кое-что по мелочи можно передать.
Обычная публика ЦИПа круглый год – пьяницы-дебоширы, хулиганы-драчуны, семейные абьюзеры и деклассированные элементы с улиц города. Я это знаю потому, что когда работал на разметке дорог и установке светофоров студентом, нам в бригаду каждое утро из “Окрестина” выдавали несколько таких красавчиков на “перевоспитание трудом”.
Разумеется от таких работников было больше проблем, чем помощи. Они игнорировали воспитательный процесс, не выполняя вообще ничего, но при этом умудрялись как-то нажираться уже к середине дня – никто особо не следил за ними. В конце концов МВД эту практику прекратило, алкашей в какой-то момент выдавать перестали и все вздохнули с облегчением.
▶︎ Неожиданные закоулки Минска, странные находки, забавные детали. Телеграм-канал «Минск и минчанин». ◀︎
Окрестина в Минске
Окрестина. Что такое и где находится?
Давняя белорусская традиция давать улицам и переулкам имена известных деятелей истории и прославившимся боевым героям не обошла стороной и это место. Улица Окрестина пролегла на территории Московского района города Минска, вдоль проспекта Дзержинского, между станциями метро «Грушевка» и «Михалово».
Своё название улица получила в честь лётчика-штурмовика Бориса Семёновича Окрестина. Борис Окрестин родился в 1923 году в Москве, в простой семье, но уже со школьных лет определил свою судьбу. После окончания учёбы в аэроклубе «Метростроя» он обучал молодых лётчиков авиа-искусству и в то же время чинил технику.
Когда прогремела Вторая Мировая война, Окрестин отправился на фронт. Он стал одним из десятков тысяч смелых защитников Сталинграда, отражал сокрушительные удары фашистских захватчиков в ночное время суток. На его счету в то пору значилось около 300 боевых вылетов. Окрестин пилотировал на самолёте модели «По-2», но после прошёл курс переподготовки и освоил «Ил-2». При первом же военной миссии на новой авиатехнике он уничтожил зенитное подразделение противника.
Всего за год своей военной службы Борис Окрестин совершил ряд подвигов: за 381 вылет он поразил свыше 40 танков, 2 единиц авиа- и бронетехники, а также огромное количество артиллерийских орудий и вражеских сил.
В 1944 году Борис Окрестин заслужено получил звание Героя Советского Союза.
Этот храбрый лётчик и правда был настоящим героем. И погиб он тоже героически во время наступательной операции «Багратион». Главной целью отряда из 6 боевых самолётов, в составе которого значился и Окрестин, было поражение очага фашистских военных бронемашин, которые оккупировали Минск. Но штурмовик лётчика был подбит, после чего он решил принести себя в жертву и направил свой повреждённый самолёт прямо в эпицентр вражеской артиллерии.
Герой войны был похоронен в Минске на Военном кладбище в молодом возрасте 21 года.
Его имя по праву значится в списках улиц Минска. Когда-то улица простиралась гораздо дальше, но во время строительства проспекта Дзержинского многие улочки были снесены, а переулок Окрестина разделён на две части.
Когда-то благородное звучание фамилии национального героя и освободителя Минска стало скорее страшным отголоском событий после 9 августа. Если раньше мало кто знал месторасположение подобной улицы, то теперь население Минска разделилось на две половины: те, кто боятся даже оказаться на Окрестина, и те, кто стремится узнать, где же Окрестина находится.
Примечательно, что ни жить, ни купить квартиру в этом районе на переулке Окрестина не получится, так как изоляторы – единственные строения по этому адресу Минска.
Данные учреждения для задержанных находятся совершенно по другую сторону проспекта от ул. Окрестина в Минске. На карте они расположилась неподалёку от кожно-венерологического диспансера города Минска.
Помимо изоляторов район усеян домами частного сектора и зелёным сквером.
Вряд ли когда-то великий лётчик, совершивший немало подвигов, думал, что его имя станет символом таких ужасных мест.
Девушка, пережившая Окрестина, — об условиях содержания женщин в изоляторе
9 августа Анастасия находилась на избирательном участке. После того как девушка проголосовала, она осталась в помещении, чтобы дождаться своего мужа с работы.
— Было шесть часов вечера. Я инвалид, и директор медколледжа принесла мне стульчик, чтобы мне было не тяжело стоять. Так я оказалась рядом с наблюдателем. В это время к помещению подъехал ОМОН, начал задерживать наблюдателей. К ним, скорее всего, причислили и меня. Сначала нас просто покатали по району, а потом пересадили в милицейскую машину. В семь вечера нас отвезли на Окрестина.
По словам Анастасии, в автобусе сотрудник милиции постоянно обращался к девушкам с вопросами: «Почему вы сюда пошли? Чего вы борщи дома не варите?» С прямыми же оскорблениями они не сталкивались до самого центра изоляции правонарушителей.
— А вот на Окрестина все это мы слышали направо-налево. Парней все время называли животными, а девушек — «домашними хомячками». Когда проводили досмотр, сказали все с себя снять. У меня на пальце было помолвочное кольцо, оно не снималось. Меня предупредили, что, если я его не стяну, мне отрежут палец. И я разодрала кожу в кровь, пытаясь это сделать. После этого нас отправили на третий этаж в камеру восемнадцать.
Анастасия говорит, с этого момента началось самое тяжелое. Девушку поместили в камеру, где уже находилось 35 человек.
— К нашей двери и стене демонстративно подводили парней и начинали избивать. А нам при этом кричали: «Слушайте, сейчас мы будем бить ваших „змагароў“». Слышать эти избиения было очень страшно, они проходили какими-то волнами. Выйдут — накажут — и уведут, — рассказывает Анастасия. — Кто-то из парней кричал, кто-то сносил удары молча. Я хорошо помню, как они вывели одного мальчика. По ударам было ясно, что его бьют, а он молчит. Затем кто-то прокричал: «Добро пожаловать в толерантную страну, животное!» После этих слов что-то очень сильно ударилось в нашу стену — скорее всего, это его толкнули так сильно. Но для меня было самым страшным, когда я услышала, как какому-то мужчине прокричали: «Держись, сейчас будешь принимать в зад».
Анастасия рассказывает, что к самим девушкам в камерах силу не применяли. Только предупреждали, чтобы они не шумели и «не делали себе хуже».
— Говорили: «Будете сидеть тихо — не будет проблем». Мы старались молчать. А вот в соседней камере девочки отгребали постоянно: их не били, но сильно унижали. Когда нас куда-то вели по Окрестина, по пути постоянно оскорбляли: называли «кончеными», «шлюхами» и «тварями».
Сейчас Анастасии сложно вспомнить, что еще ей говорили надзиратели. Но две характеристики, которыми девушек укоряли постоянно, ей запомнились хорошо — «проплаченные» и «майданутые». Таким образом сотрудники ЦИПа «учили задержанных делать правильный выбор».
— На Окрестина нам не давали ни еды, ни воды — мы перебивались вонючей жидкостью из-под крана. Все были уже в таком состоянии, что пили из одних бутылок, передавали их по рукам, — добавляет девушка. — В четырехместной камере 36 людям не хватало воздуха. Мы поняли, что задыхаемся, когда все резко ослабели и сели на пол. Потемнело в глазах, мы начали засыпать. Понимаете, у нас даже элементарно не было туалетной бумаги. На просьбы дать нам кусочек за дверью отвечали: подтирайтесь своими вещами. Из-за этого многие девушки терпели и не ходили в туалет. Я тоже терпела до последнего, пока у меня не начались спазмы.
Кроме того, что девушки не могли получить от родственников передачи, им также не отдавали лекарства. Анастасия вспоминает, как одна из женщин с сахарным диабетом не принимала таблетки и рисковала своим здоровьем.
— Потом нас перевели в камеру на третий этаж, там сидело 23 человека. Мы увидели, что у девочек мокрый пол. Они рассказали, что просили подышать и дать им таблетки, а в ответ на них вылили ведро воды. Девушки не только задыхались, но еще и захлебывались от конденсата, — добавляет Анастасия. — Однажды какой-то парень все-таки сжалился и вывел нас подышать. В этот момент мой организм решил: все, хватит, — и потерял сознание. Я ударилась головой и осталась лежать на кафеле. Этот парень перенес меня на плед, но я все равно успела простыть. А когда открыла глаза, поняла, что из-за удара у меня ухудшилось зрение.
Через какое-то время девушки снова попросили подышать. Они не знали, что в ЦИПе произошла пересменка и прежний надзиратель уже ушел.
— Дверь открылась, на нас вылилось ведро холодной воды. В общем, поливали как свиней. У тебя был выбор: лежать на полу в луже и схватить воспаление либо стоять и спать по очереди. Мы выбрали второй вариант. К тому же все горизонтальные поверхности были заняты: мы располагались на тумбочках и внутри их. Так хотя бы можно было укрыться от света, который не выключали 24 часа в сутки. Туалет плохо работал — смыть все за стольким количеством людей было почти невозможно. Но даже несмотря на это весь пол возле него был занят.
Анастасия рассказывает, температура воздуха в камере всегда была настолько высокой, что девушкам приходилось раздеваться почти догола — все они сидели в бюстгальтерах.
— При этом нам повезло, что мы приехали самыми первыми. Вся жесть происходила с теми, кого доставляли в Окрестина 11 и 12 августа. Автозаки гоняли сюда без остановки — людей грузили и грузили, — добавляет девушка. — 12-го числа нас перевезли в жодинскую тюрьму. Условия там были идеальными, к нам относились с уважением. На стрессе у всех девочек началась менструация, так завхоз даже сходил нам за прокладками. К тому же нас покормили, ведь до этого момента мы не ели вообще ничего.
Анастасия рассказывает, перед тем, как ее выпустили, дали подписать протокол. В нем было написано, что девушку задержали в 22 вечера, хотя уже в 19 она находилась на Окрестина.
«Вы для меня не люди, вы единицы». Как я провела 13 суток на Окрестина
«Не сидел — не белорус» — доля шутки в этой шутке становится все меньше и меньше. Кажется, что оказаться на Окрестина сегодня может любой: для этого вовсе не обязательно участвовать в маршах и вообще каким-либо образом нарушать закон — достаточно просто существовать в Беларуси. «Сижу, следовательно, существую» — перевираю Декарта на нынешний лад. Мне, как и сотням белорусов, «повезло» получить путевку в места не столь отдаленные. Реально — за профессию, официально — за участие в марше и неповиновение силовикам. Обожаю все новое и неведомое, поэтому мои 13 суток — реальная возможность рассказать читателям, что сейчас происходит в ИВС и ЦИП на Окрестина — местах, которые в последние месяцы внушают белорусам не меньше страха, чем Освенцим.
Задержание во время работы: флаг БССР в автозаке и помеченные краской студенты
В субботу, 17 октября, мы с коллегами работали на студенческом марше. Как только самых активных студентов перестали «паковать», со стороны ОМОНа послышались слова «пресса» и «журналисты». Стало понятно: деваться некуда. Сначала нас отвели в бусик, а затем переместили в автозак. По дороге сотрудник ОМОНа увлеченно рассказывает мне, что это автобус, а не автозак, и что есть еще такие разновидности, как вагонзак, и другие.
В автозаке-автобусе уже порядочно студентов. Девушки сидят на скамейке, а парни — на полу, их руки перевязаны стяжками. В конце кузова пестрит огромный флаг БССР (такой, как и нынешний государственный, но со звездочкой, серпом и молотом).
— К флагу не прислоняться! — по дороге орет омоновец на студентов. А так хотелось.
По автозаку пробирается едкий запах. Студент БНТУ Илья сидит на полу, его голова забрызгана красной краской из баллончика. Сотрудник ОМОНа постоянно напоминает парню, что ему грозит уголовка за якобы нападение на сотрудника милиции. Парень уверяет, что в момент задержания падал и по инерции ухватился за силовика. Илья испуган, омоновец доволен.
На скамейке среди прочих сидит студентка БГМУ Лиза. Она плачет, ей не хватает воздуха. Силовик любезно предоставляет ей бутылку с водой — девушка отказывается. В автозак заводят еще одну партию студентов — становится теснее. Парни упираются в девичьи колени. Следующая остановка.
Нас высаживают у одного из РУВД (позже узнали, что у Первомайского), растасовывают по милицейским «газелькам». Меня и студентку БНТУ Сашу усаживают в «стакан». Трясясь, уезжаем дальше. Остановка — Октябрьское РУВД. Участковые проводят журналистов в актовый зал, мы сидим и ждем приказа сверху. Гадаем, что предъявят за честную работу. Пока сидим, говорим с милиционерами о национальной символике белорусов, нас угощают бананами.
ИВС: беседа с силовиками, воспитательный фильм и онлайн-суд
Дальше — неожиданный поворот, но стандартный для этих мест. Опись имущества, арест техники, снятие отпечатков и протоколы. Едем в ИВС на Окрестина. До сих пор не верится, что такое могло случиться со мной.
В ИВС достают шнурки, снимают часы, выдают одноразовую желтую маску, смотрят вещи и отправляют ждать остальных в «стакан» — помещение примерно 2×2 метра с высоченным потолком и железной дверью. Жду, пока обыскивают парней, а потом нас разводят по камерам. Сразу в глаза бросаются черные кожаные тапочки, на них написан номер камеры — 13. Почти отель. В самой комнате я одна — среди светло-желтых стен, синих деревянных нар в два яруса и прибитых к полу скамеек. Из удобств в камере — туалет-дырка (вопреки ожиданиям, он огорожен, устраивать шоу из обычной нужды заключенным не надо) и умывальник. Горячая вода есть, лежат два небольших куска хозяйственного мыла. С чувством отрицания ложусь на нары, пытаюсь уснуть. Через пару часов в камеру подселяют трех студенток — из иняза и БГАИ. Двух забрали, когда те стояли возле магазина, третью — по дороге на спектакль.
Все мы приятно удивлены интерьером в ИВС. Почему-то каждая думала, что это будет сырое бетонное помещение с туалетом во всеувиденье. Утром в воскресенье нас кормят пресной овсянкой и чаем без сахара. Позже еду стали солить, а чай — подслащать.
Чтобы скоротать время, мы играем в города, ассоциации и рассказываем друг другу смешные истории из своей жизни, знакомимся поближе. К вечеру нас по очереди начинают куда-то забирать. Оказалось, на беседу. Меня ведут к силовикам в масках, те уточняют: «Вы журналист?» Говорю, что да. Несмотря на то что задержали меня по статьям 23.34 и 23.4 КоАП, о них милиционеры за всю беседу не обмолвились ни словом. Разговор начался так:
— Нужно ведь освещать события с обеих сторон, — начинает один из них.
— Мы так и освещаем, — говорю.
— На какие Telegram-каналы вы подписаны?
— Да на все, я же журналист, мне нужно отслеживать происходящее.
— Вы понимаете, что у нас все происходит так же, как и в Украине?
— Не согласна, у нас совершенно разные предпосылки и ситуации.
— Знаете, почему мы ходим в балаклавах? Мы не за себя боимся, а за свои семьи: родным и близким постоянно поступают угрозы.
— Понимаю. Но угрозы поступают не только в вашу сторону. Нельзя однозначно сказать, что сторонники власти определенно белые, а противники — черные. Всюду есть разные люди.
— С ней неинтересно, приводи следующих, — подытоживает другой силовик. Никто из них не представлялся, да я и не спрашивала: какая разница?
После беседы меня снимают на телефон: называю Ф. И. О., дату и место рождения, место работы и обстоятельства задержания. Возвращаюсь в камеру. Мои новые знакомые студентки говорят, что у них более настойчиво интересовались подписками в Telegram, а также намекали, что девушек могут привлечь к уголовной ответственности как организаторов протестов в своих вузах. Завтра понедельник, завтра будет суд.
Утром нашу и еще парочку камер ведут в кабинет, напоминающий школьный: бежевые парты, стол напротив них, в центре стоит телевизор. Говорят, что будем смотреть воспитательный фильм, «ведь вы все неспроста здесь оказались». Это нам говорят до суда, да.
Фильм начинается с признательных показаний участников протестов, которых мы привыкли видеть на каналах МВД. Затем фоном звучит тревожная музыка, а на экране транслируют записи протестов с логотипами гостелеканалов ОНТ и «Беларусь 1». Диктор начитывает текст про Украину, оранжевые революции и прочее, что мы уже привыкли видеть по ТВ. Тревожная музыка резко сменяется почти медитативной — с экрана виднеются поля, озера и культурные достопримечательности страны. Игра на контрастах. После этой картинки — запись речи Лукашенко с предвыборного послания (того, откуда исток известной фразы «Любимую не отдают»). Финал фильма иначе как мощным не назовешь. На экране капсом выстреливает вопрос: «А ты — неблагодарная скотина?» Или за мир и процветание? Мол, сделай свой выбор. Думаю, после такого никто не станет ходить на протесты, освещать их и вообще начнет думать в другую сторону.
Суд по Skype. Все надеются на штраф. Но у всех сутки. Пока судья объявляет перерыв, болтаем о том о сем с сотрудником ИВС и участковым.
— Интересно, а что будет, если власть все-таки поменяется? — спрашивает один.
— ОМОНу не поздоровится, — рассуждает другой.
Решение суда — 13 суток административного ареста. Как снег на голову. Как гром среди ясного неба. В голове на автомате возникает вопрос «За что?», мозг так же быстро отвечает привычное «Ну вы же понимаете».
ЦИП: здесь не церемонятся, ведь ты уже точно виновен
Вечер понедельника. Нас выводят из ИВС. Готовимся отправиться в Жодино, но нет, просто перевели в соседнее здание — ЦИП. Просишь покурить — строгий надзиратель говорит, что нельзя. Просишь свои таблетки, которые остались в ИВС, — нельзя. «Руки за спину, лицом к стене!» — единственное, что можно.
На входе в изолятор женщина спрашивает о хронических заболеваниях. Называю и говорю, что мне нужно ежедневно принимать рецептурные таблетки.
— Ну, скажите родственникам, чтобы передали, — невозмутимо говорит она.
«Да, я же здесь и позвонить могу, и домой сбегать попросить!» — думаю я, а на глаза накатываются слезы — от несправедливости, беспомощности и наплевательского отношения. Здесь с людьми говорят будто с быдлом, контраст с обычным миром налицо. Вечером еще всплакнула о своем коте, который остался дома один, а потом жизнь пошла на лад.
Наутро по камерам ходит надзиратель и спрашивает, есть ли раскаявшиеся и готовые дать интервью.
— Все раскаялись, целую ночь плакали! — улыбаются мои сокамерницы. На интервью никто не соглашается.
Интерьер: лимонные стены, решетчатые нары и окна
«Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение», — девиз каждого дня за решеткой сформулировал еще Достоевский в «Записках из Мертвого дома». Поначалу кажется, что в камере все устроено так, чтобы человек всякий раз возмущался: «Да блин!»
Обеденный стол на несколько сантиметров выше привычного. Да блин! Кран такой длинный, что почти выступает за пределы раковины. Да блин! Решетку на кровати не смягчают даже тюфяки. Да блин! Ночной свет в камере бьет в глаза. Да блин! А спустя несколько дней смиряешься и думаешь, что так оно и должно быть.
Надо сказать, что камеры в ЦИПе более стильные, чем в ИВС. Насыщенно-лимонные стены, серые решетчатые нары в два яруса, практически новые столы и лавки, даже есть тумбочки — на первый взгляд будто типичный старенький детский лагерь. Но в детском лагере не воняют одеяла, матрасы и туалет внутри комнаты, в детском лагере не передают странную еду через кормушку, там не изрешечены и не затемнены окна.
Белье выдают почти как в поезде, но минус одну простыню. У человека здесь даже есть выбор: либо спать на оголенном вонючем матрасе, но накрываться простыней и одеялом, либо спать на простыне, но накрываться одеялом с душком. Кому повезет, выдадут и полотенце. За все время пребывания белье на чистое не меняют.
Распорядок дня: подъем, еда, ничего, отбой
О том, как вести себя и жить в новом месте, никто заранее не информирует. Но если ты сделаешь что-то не так, на тебя обязательно оскалятся надзиратели. Кто человечный, попросит относительно вежливо, кто хочет выслужиться или вылить свои проблемы на задержанных — крайне грубо. Кажется, самое главное здесь — это скрутить тюфяки после подъема и не раскручивать их до отбоя. На это обращает внимание каждый сотрудник, который периодически следит за людьми в глазок. Скрутил, лежишь на решетках — зарабатываешь свежие синяки.
— Я сказала не валяться, бл***! — орет через дверь блондинка-надзирательница с огромными накладными ресницами и повадками а-ля цербер. Некоторые задержанные в ответ на такое обращение демонстративно лежат и слушают потоки оскорблений. Но лежат.
— Гражданин начальничек! — стучат в дверь камеры в одно из воскресений парни.
— Что? — спрашивает блондинка.
В ответ обычно слышится поток мата и унижений. Но парням весело.
В каждой камере изолятора висит документ с графиком на день. Подъем — в шесть утра, отбой — в десять вечера. Общественные работы (выезд на загородные свалки) — только для обязанных лиц, как выяснилось позже. Еще в графике указаны душ, беседы с адвокатами, ежедневная прогулка и три приема пищи. Но в реальности есть только подъем, еда и отбой. Будет ли прогулка, решает надзиратель. Приходилось сидеть в камере без нормального воздуха трое суток безвылазно — не повезло.
Прогулку я представляла так: выходишь во двор и гуляешь. В реальности людей заводят в какое-то подобие вольера или загона 4×4 метра. Вокруг — бетонные стены, вверху — небо в клеточку. Когда вывели в первый раз, от внезапно хлынувшего кислорода закружилась голова.
Четкого времени для тюремного променада нет: сколько захочет надзиратель, столько и погуляешь. Сигареты, правда, выдают исправно.
Условия и еда: тошнотворные котлеты, много хлеба и весь срок без душа
В первой по счету камере в ЦИПе (всего за 13 суток их сменилось три) я опять сижу со студентками. Будущие логисты, медики, искусствоведы и юристы — просто цвет нации. Всех девчонок забрали со злосчастного марша, у каждой из вещей только поясная сумка. Зубы чистят пастой и пальцем, сутками живут в одной и той же одежде, питаются согласно здешнему меню. У меня то же самое, но есть зубная щетка: коллеги передали в РУВД.
— Сто процентов поваров сюда набирают так: «Здравствуйте, расскажите о своем опыте и навыках». — «Здравствуйте, ничего не умею и не знаю». — «Вы приняты, идеальный кандидат», — шутим мы с девчатами.
Первое время некоторых девушек тошнит от местных лакомств, а потом привыкают. На завтрак сотрудники ЦИПа приносят кашу (овсянку, рис, перловку, ячневую, гречку или другую) и сладкий чай, дают белый и черный хлеб. На обед — суп (щи, борщ, рассольник, гороховый или другой), каша, странного вида котлета, маринованный овощ и компот или кисель. На ужин — каша и та самая непонятная котлета. Редко появляется сосиска, но пробовать ее я тоже не осмелилась. Хлеба дают много, некоторые девчата лепят из него памятные фигурки.
В один из дней женщина, которая разносит еду, уговаривает нас взять котлету.
— Берите, сегодня вкусная! — с удовольствием говорит она.
— У вас все вкусное! — иронично отвечает моя сокамерница.
— А-ха-ха-ха! — женщина разражается смехом.
Гигиена здесь оставляет желать лучшего. Инна, которой продлили срок задержания, провела в ЦИП 27 дней. В душ она так ни разу и не попала. Голову моешь в раковине, остальное — поливаясь водой из бутылок над туалетом. Некоторым девушкам удавалось получить мыло, прокладки, щетку и влажные салфетки на входе в ЦИП: гигиенические наборы передал в изолятор Белорусский Красный Крест. Но такое везение случалось не у всех.
Мы видим, что белорусы в последнее время показали свою изобретательность. В ЦИПе, в отличие от ИВС, тапок не выдают. Хореограф Вика, которую привезли сюда из подъезда на Орловской, смастерила себе «домашнюю» обувь из пластиковых бутылок. Уговорили ее устроить небольшой перформанс — выйти в самодельных тапках на утренний обход (это когда проверяют личности и обыскивают от макушки до пят). Вышла, администрация похвалила за креативный подход, потом принесли кожаные тапки.
О чем мечтали в первые дни? О сменном нижнем белье: оно казалось роскошью.
Развлечения: песни, сканворды и книги
— Вы для меня не люди, вы единицы, — говорит вышеупомянутая надзирательница-блондинка.
— Ничего, мы ведь скоро уйдем, а она останется здесь, — утешают сокамерницы.
О происходящем здесь после 9 августа надзиратели говорят неохотно. Мол, было много людей, но сотрудники ЦИПа их не избивали.
Дефицит информации — тяжелый, но исправимый момент. Ни одного письма я не получила, хотя отправляли их десятками. В четырех стенах и информационном вакууме обостряются все чувства и логика. За 13 суток я научилась определять по звуку приезжающие и уезжающие автозаки, примерное количество прибывших в ЦИП людей. Постоянная растасовка людей по камерам — тоже хороший источник информации. Задержанные позже, чем ты, рассказывают, что произошло в городе в последние дни. Про «Шчучыншчыну», кстати, я узнала в камере изолятора.
Книги в мягкой обложке, сканворды, которые снятся по ночам, — тоже хорошая возможность скоротать вялотекущее время. Его, к слову, начинаешь интуитивно определять с точностью почти до минут (часов в тюрьмах не предусмотрено). Завершение очередных суток — праздник в камере, мы отмечаем это дело компотом. Некоторые вычеркивают прошедшую дату в импровизированном календарике.
— Сегодня — последняя суббота здесь. Завтра — последнее воскресенье здесь, — настраиваю я себя и друзей по несчастью на оптимистичный лад. Помогало.
Каждую ночь мы засыпаем в мечтах, что сделаем сразу после освобождения. Одни мечтают о пицце, другие — о кофе и сигаретах, третьи — поваляться в теплой ванне. Все это снится — и приближается.
В третьей по счету камере со мной сидят директор ресторана, хореограф, театральный режиссер, студентки БГУ и иняза. Благодаря «долгожительнице» ЦИПа Инне мы поем песни. «Грай», «Купалінка», «Калыханка» — в ход идет актуальная классика. Для тех, кто не знает слов, записываем в блокнот. Собрался солидный песенник. Строгая надзирательница не забыла запретить и петь, но нас не остановить.
Страхи: уголовное дело и новые протоколы
Каждый сидящий боится, что не выйдет через вынесенный судом срок. Возникают мысли об уголовном деле или новом административном протоколе (законных предпосылок нет, но «вы же все понимаете»). Периодически снится, что тебя никто не встретил после освобождения, и опасаешься, что не примут передачу. Просто возьмут и не примут.
Страшно, что на выходе тебя заберут люди в балаклавах и отвезут за МКАД — просто чтобы тебя нормально не встретили после отсидки. Я смеюсь, что вызову такси и все равно примчу на Окрестина, как ни в чем не бывало.
Боишься за близких и коллег. В моем случае сутки оказались тяжелее для них, а не для меня. Административный арест, как я потом вычислила, не вошел даже в топ-10 худших событий моей жизни. Люди переживают, а ты не можешь их успокоить.
«А вдруг не покормили кота?», «А вдруг мама думает, что я действительно нарушила закон?», «А вдруг коллеги скажут, что я была недостаточно осторожна во время работы и не предусмотрела задержание и сутки?» — после выхода понимаешь, что все эти «а вдруг» — плод больного воображения, повышенной тревожности и информационного вакуума.
Тем не менее страшно первые 3—5 суток. Если бы мне дали такой срок, я бы очень боялась вернуться в это место. А потом смиряешься и понимаешь, что приспособиться можно ко всему. Важно понять и принять правила игры.
Ну и чувствуешь благодарность, что не избивали.
Выход: тщательный обыск и страх за встречающих
Если с начала срока считал оставшиеся до выхода сутки, в последний день считаешь часы. Интуитивно, специально отводя свой внутренний таймер на час назад — чтобы потом приятно удивиться, как быстро прошло время. Так и произошло, удивилась.
— Спевак, на освобождение, — открывает дверь надзиратель. Так быстро я еще не собиралась.
Оставляешь все свои вещи для других страдальцев и мчишь за человеком в форме. На финише — тщательный обыск. Раздеваешься, проверяют каждый карман и вытряхивают все из пакетов. Все записки у меня забрали, в том числе с контактами сокамерниц и написанным от руки репортажем. Поверх байки я надеваю жилетку с надписью «Пресса» (в ней я сюда и поступила), моя любимая надзирательница-блондинка язвит:
— А почему в жилетке, холодно, что ли?
— Да, — говорю.
— Вы же не на работе, — продолжает она.
— Почему? Меня задержали во время работы, здесь я нахожусь из-за своей профессии, готовлю отсюда репортаж и сейчас поеду в редакцию.
Перед воротами говорю спасибо другому надзирателю. Он удивляется: мол, за что? За человечность.
На выходе меня встречают друзья и коллеги, я чуть не плачу от счастья.
— Из наших никто не сидит? — спрашиваю в первую очередь.
И узнаю, что четверых несколько минут назад забрали в бусик со словами «Так надо». Но потом освободили.
Вы же все понимаете?
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро