О чем так сладко плачет соловей
Франческо Петрарка
Стихотворения, романсы и песни
______________________________
Ф. Петрарка
Сонет 61
Благословен и год, и день, и час,
И та пора, и время, и мгновенье,
И тот прекрасный край, и то селенье,
Где был я взят в полон двух милых глаз.
Благословенно первое волненье,
Когда любви меня настигнул глас,
И та стрела, что в сердце мне впилась,
И этой раны жгучее томленье!
Благословен упорный голос мой,
Без устали зовущий имя донны,
И вздохи, и печали, и желанья,
Благословенны все мои писанья
Во славу ей и мысль, что непреклонно
Мне говорит о ней, о ней одной!
Сонеты в переводе Вяч. Иванова
Из цикла «На жизнь Мадонны Лауры»
Был день, в который, по Творце вселенной
Скорбя, померкло Солнце. Луч огня
Из ваших глаз врасплох настиг меня:
О госпожа, я стал их узник пленный!
Гадал ли я, чтоб в оный день священный
Была потребна крепкая броня
От нежных стрел? что скорбь страстного дня
С тех пор в душе пребудет неизменной?
Когда в ее обличии проходит
Сама Любовь меж сверстниц молодых,
Растет мой жар,- чем ярче жен других
Она красой победной превосходит.
Мечта, тот миг благословляя, бродит
Близ мест, где цвел эдем очей моих.
Душе скажу: «Блаженство встреч таких
Достойною ль, душа, тебя находит?
Она идти к пределу горних стран
Прямой стезей дала тебе отвагу:
Надейся ж, верь и пей живую влагу».
Амур в ответ: «Коль души влюблены,
Им нет пространств; земные перемены
Что значат им? Они, как ветр, вольны».
Мгновенья счастья на подъем ленивы,
Когда зовет их алчный зов тоски;
Но, чтоб уйти, мелькнув,- как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.
Скорей снега согреются, разливы
Морей иссохнут, невод рыбаки
В горах закинут, там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивы
Из одного истока, Феб зайдет,-
Чем я покой найду иль от врагини,
С которой ковы на меня кует
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край, и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!
Благословенны жалобы и стоны,
Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!
Благословенны вы, что столько слав
Стяжали ей, певучие канцоны,-
Дум золотых о ней, единой, сплав!
И как мои не утомились ноги
Разыскивать следы любимых ног,
За грезою скитаясь без дороги?
И как для вас я столько рифм сберег?-
Которые затем порой не строги,
Что был Амур к поэту слишком строг.
Кто скажет мне: «Довольно, замолчи!
Все об одной поет твой гимн хвалебный!»-
Пусть не меня винит,- их зной враждебный,
Что иссушил другой любви ключи.
Творите вы, глаза, непобедимым
Оружие, что точит мой тиран,
И стонут все под игом нестерпимым.
Опять я шел, куда мой бог-гонитель
Толкал,- куда приводит каждый день,-
Дух в сталь замкнув, с оглядкой,- как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.
«К чему твой страх?»- едва сказал в душе я,
Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.
Я трепетал; не мог идущей мимо
Я благосклонных выслушать речей
И глаз поднять не смел. Но все палима
Душа той новой нежностью очей!
И болью давней сердце не томимо,
И неги новой в нем поет ручей.
Внезапную ту бледность, что за миг
Цветущие ланиты в снег одела,
Я уловил, и грудь похолодела,
И встречная покрыла бледность лик.
Молчанием сказала, взор склоня
(Иль то мечта?),- намеком сердца темным:
«Мой верный друг покинет ли меня?»
Сонм светлых звезд и всякое начало
Вселенского состава, соревнуя
В художестве и в силе торжествуя,
Творили в ней Души своей зерцало.
И новое нам солнце возблистало,
И каждый взор потупился, предчуя,
Что бог любви явил ее, ликуя,
Чтоб изощрить на дерзком злое жало.
Пронизанный очей ее лучами,
Течет эфир пылающей купиной,
И может в нем дышать лишь добродетель.
Я лицезрел небесную печаль,
Грусть: ангела в единственном явленье.
То сон ли был? Но ангела мне жаль.
Иль облак чар? Но сладко умиленье.
Затмили слезы двух светил хрусталь,
Светлейший солнца. Кротких уст моленье,
Что вал сковать могло б и сдвинуть даль,-
Изнемогло, истаяло в томленье.
И ближе небо, внемля ей, нагнулось;
И воздух был разнежен ею столь,
Что ни листка в ветвях не шелохнулось.
Тот жгучий день, в душе отпечатленный,
Сном явственным он сердцу предстоит.
Чье мастерство его изобразит?
Но мысль лелеет образ незабвенный.
Невинностью и прелестью смиренной
Пленителен красы унылой вид.
Богиня ль то, как смертная, скорбит?
Иль светит в скорби свет богоявленный?
Ее творя, какой прообраз вечный
Природа-Мать взяла за образец
В раю Идей?- чтоб знал земли жилец
Премудрой власть и за стезею Млечной.
В очах богинь игру святых лучей
Постигнет ли мечтательной догадкой
Не видевший живых ее очей?
Целит любовь иль ранит нас украдкой,
Изведал тот, кто сладкий, как ручей,
Знал смех ее, и вздох, и говор сладкий.
Глухой тропой, дубравой непробудной,
Опасною и путникам в броне,
Иду, пою, беспечный, как во сне,-
О ней, чей взор, один, как проблеск чудный
Милей дотоль мне не был лес дремучий,-
Когда б лишь солнц моих игры живой
Не застилал от глаз зеленой тучей!
Лань белая на зелени лугов,
В час утренний, порою года новой,
Промеж двух рек, под сению лавровой,
Несла, гордясь, убор златых рогов.
Сверкала вязь алмазных слов на вые:
«Я Кесарем в луга заповедные
Отпущена. Не тронь меня! Не рань. «
Прекрасная рука! Разжалась ты
И держишь сердце на ладони тесной,
Я на тебя гляжу, дивясь небесной
Художнице столь строгой красоты.
Продолговато-нежные персты,
Прозрачней перлов Индии чудесной,
Вершители моей судьбины крестной,
Я вижу вас в сиянье наготы.
Я завладел ревнивою перчаткой!
Кто, победитель, лучший взял трофей?
Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой
Фату похить иль облаком развей.
Вотще! Настал конец услады краткой:
Вернуть добычу должен лиходей.
Любови бог! кто, ангел сладкогласный,
Свой чрез тебя послал ей голос в дар?
Не дышит грудь, и день затмится ясный,
Когда поет царица звонких чар.
Какое солнце взор зажгло опасный,
Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?
Ф. Петрарка
CCXXIII
Настанет ночь. Невнемлющей все горе
Перескажу. С собой самим и с миром,
Со злой судьбой моей, с моим кумиром
Часы растрачу в долгом разговоре.
Дремы не подманить мне к изголовью;
Без отдыха до утра сердце стонет,
И, слез ключи раскрыв, душа тоскует.
Надежда, мир, отрада, огражденье?
Что ж, не посла я слышу грозный глас?
Ты ж весть несешь. Но да не будет! Спас
Тебя Господь, и лживо наважденье!
Я чаю вновь небесный лик узреть,
Дней наших солнце, славу нам родную,
И нищий дух в лучах его согреть.
Покинула ль блаженная земную
Прекрасную гостиницу?- ревную.
О, смерти, Боже! Дай мне умереть!
Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
Ф. Петрарка
CCLXXIX
Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы,-
Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.
Слова я слышу. «Полно дух крушить
Безвременно печалию,- шепнула,-
Пора от слез ланиты осушить!
Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула».
Ф. Петрарка
CCLXXXV
Не слышал сын от матери родной,
Ни муж любимый от супруги нежной
С такой заботой, зоркой и прилежной,
Преподанных советов: злой виной
И, ей подвигнут, вольный дух парит;
И мир мне дан с молитвой легкокрылой,
Когда святая сердцу говорит.
Ф. Петрарка
CCLXXXIX
Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звезд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Ее вернуть на родину огней.
Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.
Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.
А я без маяка, в скорлупке сирой
Сквозь шторм, который для меня не внове,
Плыву по жизни, правя наугад.
Да оборвётся здесь на полуслове
Любовный стих! Певец устал, и лира
Настроена на самый скорбный лад.
Восхитила мой дух за грань вселенной
Тоска по той, что от земли взята;
И я вступил чрез райские врата
В круг третий душ. Сколь менее надменной
Она предстала в красоте нетленной!
Мне руку дав, промолвила: «Я та,
Что страсть твою гнала. Но маета
Недолго длилась, и неизреченный
Что ж руку отняла и смолкло слово?
Ах, если б сладкий все звучал привет,
Земного дня я б не увидел снова!
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман,-
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны,-
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Нетяжел
Был жар полудней. Перед тем как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра
Ф. Петрарка
CCCXXXVI
Я мыслию лелею непрестанной
Ее, чью тень отнять бессильна Лета,
И вижу вновь ее в красе расцвета,
Родной звезды восходом осиянной.
Как в первый день, душою обаянной
Ловлю в чертах застенчивость привета.
«Она жива,- кричу,- как в оны лета!»
И дара слов молю из уст желанной.
Порой молчит, порою. Сердцу дорог
Такой восторг. А после, как от хмеля
Очнувшийся, скажу: «Знай, обманула
Ф. Петрарка
CCCXLVI
Когда она почила в Боге, встретил
Лик ангелов и душ блаженных лик
Идущую в небесный Град; и клик
Ликующий желанную приветил.
И каждый дух красу ее приметил
И вопрошал, дивясь: «Ужель то лик
Паломницы земной? Как блеск велик
Ее венца! Как лен одежды светел. «
И, мнится, ждет меня в приют священный.
За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль!
«Спеши!»- торопит шепот сокровенный.
Ф. Петрарка
CCCLXIV
Страстей меня опутавшую сеть я
Влачить устал. Подумать о добре
Давно пора. Твоей, Господь, заре
Я старости вручаю перволетья!
Зачем я жил? На что растратил дни?
Бежал ли я змеи греха ужасной?
Искал ли я Тебя? Но помяни
К Тебе мой вопль из сей темницы страстной,
Где Ты меня замкнул, и чрез огни
Введи в Свой рай тропою безопасной!
Глава 25. Франческо Петрарка
Через несколько месяцев после того, как из Флоренции был изгнан Данте, вынужден был бежать из города его единомышленник, белый гвельф и известный нотариус Петракко (Петракколо) дел Инчиза сэр Паренцо. Его обвинили в подделке государственных документов и приговорили к отсечению руки. Петракко предпочёл не дожидаться казни. Вместе с мужем отправилась в путь и его молодая жена — красавица Элетта Каниджани. Имущество нотариуса было немедленно конфисковано городом.
Долго изгнанники переезжали из одного маленького городка Тосканы в другой, терзаясь надеждами на скорое возвращение. Наконец, они обосновались в Арреццо. Здесь, в предместье Борго дель Орио, 20 июля 1304 года в семье Петракко родился мальчик, которому дали имя Франческо.
Через три года у беглого нотариуса родился второй сын, Герардо (Джерардо), который стал самым близким Франческо человеком на всю жизнь.
В 1305 году Элетта с Франциском (полное имя Петрарки — «француз») получили разрешение вернуться на территорию Флоренции в Инчизу, родовое поместье Каниджани. Петракко остался в изгнании и мог навещать семью только тайно. Будучи хорошим семьянином, он сильно тосковал по жене и по сыновьям.
В 1311 году Петракко позвал домочадцев в Пизу, где встречали императора Генриха VII. Нотариус возлагал на Генриха великие надежды, но напрасно.
Как раз на это время пришлось так называемое «авиньонское пленение пап», когда папа Климент V (гасконский прелат Бертран де Го) перевёл свой двор из Рима в провансальский Авиньон, под неусыпное французское око. Туда же стали стягиваться и те, кто предпочитал находиться под папским покровительством: торговцы, банкиры, ювелиры, изгнанники и авантюристы всех мастей. В Авиньоне сложилась большая колония изгнанных флорентийцев. Направилась туда после Пизы и семья Петракко.
Однако город уже был переполнен жителями, так что Элетте с детьми пришлось поселиться неподалёку, в маленьком городишке Карпантре.
Пришло время, и Франческо отдали в юридическую школу в Монпелье. Однако юноша не был склонен к изучению законов и серьёзно увлёкся классической литературой. Отец узнал об этом и в порыве гнева бросил книги любимых античных авторов сына в камин. С Франческо тут же случилась такая истерика, что Петракко поспешил собственноручно выхватить из огня то, что не успело сгореть. Всего две книги — Вергилий и Цицерон. Возвращая их, отец строго напутствовал:
— Хорошо, пусть одна из этих книг поможет твоим трудам, а другая — досугу.
В 1319 году умерла Элетта Каниджани. Потрясённый Франческо написал в её память стихотворение. Это самое раннее произведение Петрарки, дошедшее до наших дней. Сразу отметим: уже будучи взрослым поэт ради благозвучия предпочёл латинизировать прозвище отца и стал называться Петраркой.
Через год Петракко отправил сыновей в Болонью, чтобы они продолжили изучение юриспруденции в самом старом университете Европы и в самой старой юридической школе континента. Перспектива работать нотариусом в конторе вгоняла Франческо в удручающую тоску. Зато искусство поэзии и древняя история захватили его целиком. Вместе с Джакомо Колонна*, братская дружба с которым продолжалась всю жизнь Петрарки, они убегали с лекций по праву для того, чтобы углублять свои познания в гуманитарной сфере. В университете поэт написал свои первые итальянские стихотворения.
* Джакомо Колонна принадлежал к одному из самых могущественных семейств средневековой Италии; при жизни Петрарки они играли огромную роль в политической жизни итальянского общества. Покровительство семьи Колонна во многом определило судьбу поэта.
Герардо и Франческо жили в Болонье до апреля 1326 года, когда умер их отец. Вернувшись в Авиньон на погребение, братья решили остаться дома. Петракко оставил сыновьям небольшое состояние, которое позволило им вести скромную, но безбедную светскую жизнь.
6 апреля 1327 года, в Страстную пятницу, на утренней службе в авиньонской церкви Святой Клары поэт впервые увидел даму по имени Лаура и влюбился в неё на всю жизнь. Безответно. Биографы не могут точно сказать, кем была эта женщина. Предполагают, что речь идёт о некой Лауре де Новес*, жене рыцаря Гуго де Сада. Но смело можно сказать, что мировая поэзия обязана этой даме рождением великого поэта-лирика.
* Потомком этой Лауры является великий французский философ и писатель маркиз де Сад, от имени которого произведено название сексуального извращения «садизм».
В честь мадонны Лауры Петрарка многие годы создавал итальянские стихотворения, которые позже он собрал в книгу «Канцоньере»*. Впоследствии эта книга прославила не только автора и Лауру, но и саму поэзию!
* «Канцоньере» — «Книга песен».
Однако отцовские деньги быстро кончились. Оказавшись на пороге нищеты, Петрарка стал хладнокровно решать, как выйти из сложившейся ситуации. Он был хорош собой, воспитан, образован, умён и красноречив, обладал великим поэтическим талантом, прекрасно знал латынь. Этого было вполне достаточно.
Петрарка начал планомерно и настойчиво внедряться в дома влиятельных авиньонцев. Особое участие в судьбе поэта приняла родня его университетского друга Джакомо, особенно кардинал Джованни Колонна. Петрарка стал личным секретарём кардинала.
Таким образом, поэт попал в высшие политические круги Авиньона, стал исполнять важные поручения и ездить по Европе с миссиями веры. В начале 1330-х годов он побывал во многих местах Италии, посетил Францию, Испанию, Англию, Бургундию, Германию.
Чтобы гарантировано зарабатывать на жизнь, Петрарка решил принять сан. Он был рукоположен, но вряд ли когда-либо совершал богослужения.
Петрарка приобрёл небольшое имение в Воклюзе, долине близ Авиньона. В тот же год потерял возлюбленную его брат Герардо. Братья вместе поселились в Воклюзе, началось так называемое воклюзское отшельничество. Об этом периоде своей жизни Петрарка написал: «Только в это время я узнал, что значит настоящая жизнь».
В Воклюзе поэт начал писать два сочинения на латыни — эпическую поэму «Африка» о победителе Ганнибала Сципионе Африканском и книгу «О славных мужах» — свод биографий выдающихся людей античности. Тогда же Петрарка работал над лирическими стихами на итальянском языке. Помимо художественных и философских трудов он создал множество политических посланий, значительная часть которых была обращена к различным папам с настойчивыми предложениями прекратить междоусобицы и вернуться в Рим.
К началу 1340-х годов поэт Петрарка был известен уже всей Италии. В нём взыграло тщеславие, и с помощью друзей Франческо начал хлопоты об увенчании его лавровым венком*. 1 сентября 1340 года Петрарка получил приглашение на эту торжественную церемонию сразу из двух городов — Парижа и Рима. Поэт выбрал Рим. Награждение состоялось на Пасху, 8 апреля 1340 года, на Капитолии. Петрарка стал почётным гражданином Рима.
* В 1319 году Данте отказался от такого величания.
Вернувшись в Воклюз, поэт завершил первую редакцию «Канцоньере».
Год спустя Герардо постригся в монахи в картезианском монастыре Монтрие (Монтриё, Монрьё), расположенном между Авиньоном и Марселем. Для Петрарки это стало страшным моральным ударом. Он впервые задумался о собственных отношениях с Богом! В один день поэт написал семь «Покаянных псалмов».
Тогда же были созданы дидактические поэмы «Триумф Любви» и «Триумф Целомудрия».
Страшным стал для Европы 1348 год — год «чёрной смерти». Именно эта эпидемия чумы описана в «Декамероне» Боккаччо. От «чёрной смерти» умер покровитель поэта кардинал Колонна. В апреле того же года пришло известие о кончине Лауры. Женщина умерла 6 апреля, в очередную годовщину их далёкой первой встречи в церкви Св. Клары.
В 1350 году по дороге в Рим Петрарка впервые посетил Флоренцию, где встретился с Боккаччо. К тому времени они дружили уже несколько лет, но по переписке.
А летом 1353 года поэт навсегда переехал из Франции в Италию. Он поселился в Милане, где сблизился с правившей семьёй тиранов Висконти. Петрарка исполнял обязанности секретаря, оратора и эмиссара архиепископа Джованни Висконти. По его поручению стареющий поэт совершил ряд далёких дипломатических поездок. Но это не мешало ему продолжать творческий труд. Были созданы цикл «Буколик» и третья редакция «Канцоньере».
Чума ещё дважды вторгалась в жизнь Петрарки. Из-за неё в 1361 году поэту пришлось бежать из Милана. Именно тогда умерли его сын Джованни и многие близкие друзья.
Вскоре после эпидемии вышла замуж дочь поэта Франческа. Супругом её стал уважаемый и благородный Франческоло да Броссано. В 1363 и 1366 годах соответственно родились любимые внуки Петрарки — девочка Элетта и мальчик Франческо. Но вновь пришла чума, и в 1368 году умер обожаемый поэтом Франческо.
Последние годы жизни Петрарка провёл рядом с дочерью, зятем и внучкой. Он купил себе скромную виллу в Арква, на Евганейских холмах. Там поэт создал канцону Богородице, осуществил седьмую, окончательную редакцию «Канцоньере», написал книгу «Старческие письма», поэмы «Триумф Времени» и «Триумф Вечности».
Погребён Петрарка в Падуе.
После смерти слава его превысила славу любого другого поэта. Неудивительно. Ведь Петрарка был первым учёным-гуманистом и поэтом эпохи Возрождения, ещё, можно сказать, до Возрождения, первым писателем, осознавшим себя человеком Нового времени.
Флорентийцы тщетно выпрашивали у падуанцев останки поэта, дабы похоронить на родине предков. Однажды ночной вор, прокравшись в мавзолей поэта, отсёк у него правую руку и привёз её во Флоренцию, чтобы там покоилась хотя бы длань гения!
На русский язык произведения Франческо Петрарки были переведены М.А. Кузминым, О.Э. Мандельштамом, В.И. Ивановым, В.В. Левиком, В.Б. Микушевичем и другими.
Сонеты Петрарки в переводе Вячеслава Иванова
О чём так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман, —
Но чёрная Земля их поглотила.
«Все тлен! — поёт нам боль сердечных ран. —
Всё, чем бы жизнь тебя ни обольстила».
Повержен Лавр зелёный. Столп мой стройный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной —
И так нести тягчайшее из иг.
Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый, —
Что долгих лет усильем ты воздвиг, —
Вдруг по ветру развеет паутиной.
Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, —
Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнёт живой царицы.
Слова я слышу. «Полно дух крушить
Безвременно печалию, — шепнула, —
Пора от слёз ланиты осушить!
Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула».
Не слышал сын от матери родной,
Ни муж любимый от супруги нежной
С такой заботой, зоркой и прилежной,
Преподанных советов: злой виной
Не омрачать судьбы своей земной —
Какие, малодушный и мятежный,
Приемлю я от той, что, в белоснежный
Одета свет, витает надо мной
В двойном обличье: матери и милой.
Она трепещет, молит и горит,
К стезе добра влечёт и нудит силой —
И, ей подвигнут, вольный дух парит;
И мир мне дан с молитвой легкокрылой,
Когда святая сердцу говорит.
Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звёзд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Её вернуть на родину огней.
Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.
Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.
Святых искусств достойные дела
Глаголом гимн творит, краса — явленьем:
Я сплел ей лавр, она меня спасла!
Восхитила мой дух за грань вселенной
Тоска по той, что от земли взята;
И я вступил чрез райские врата
В круг третий душ. Сколь менее надменной
Она предстала в красоте нетленной!
Мне руку дав, промолвила: «Я та,
Что страсть твою гнала. Но маета
Недолго длилась, и неизреченный
Мне дан покой. Тебя лишь возле нет, —
Но ты придёшь, — и дольнего покрова,
Что ты любил, будь верен; я — твой свет».
Что ж руку отняла и смолкла словом
Ах, если б сладкий всё звучал привет,
Земного дня я б не увидел снова!
Ни ясных звёзд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пёстрым зверем тёмные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жён поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, —
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой моё светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
Сонеты Петрарки в переводе Осипа Мандельштама
Как соловей сиротствующий славит
Своих пернатых близких, ночью синей,
И деревенское молчанье плавит
По-над холмами или в котловине, —
И всю-то ночь щекочит и муравит,
И провожает он один,отныне, —
Меня, меня: силки и сети ставит
И нудит помнить смертный пот богини.
О радужная оболочка страха!
Эфир очей, глядевших в глубь эфира,
Взяла земля в слепую люльку праха.
Исполнилось твоё желанье, пряха,
И, плачучи, твержу — вся прелесть мира
Ресничного недолговечней взмаха.
Промчались дни мои — как бы оленей
Косящий бег. Поймав немного блага
На взмах ресницы. Пронеслась ватага
Часов добра и зла, как пена в пене.
О семицветный мир лживых явлений!
Печаль жирна, и умиранье наго!
А ещё тянет та, к которой тяга,
Чьи струны сухожилий тлеют в тлене.
Но то, что в ней едва существовало,
Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,
Пленять и ранить может, как бывало.
И я догадываюсь, брови хмуря,
Как хороша? К какой толпе пристала?
Как там клубится легких складок буря?
Речка, распухшая от слёз солёных,
Лесные птахи рассказать могли бы,
Чуткие звери и немые рыбы,
В двух берегах зажатые зелёных;
Дол, полный клятв и шопотов калёных,
Тропинок промуравленных изгибы,
Силой любви затверженные глыбы
И трещины земли на трудных склонах —
Незыблемое зыблется на месте,
И зыблюсь я. Как бы внутри гранита,
Зернится скорбь в гнезде былых веселий,
Где я ищу следов красы и чести,
Исчезнувшей, как сокол после мыта,
Оставив тело в земляной постели.
Когда уснёт земля и жар отпышет,
А на душе зверей покой лебяжий,
Ходит по кругу ночь с горящей пряжей
И мощь воды морской зефир колышет, —
Чую, горю, рвусь, плачу — и не слышит,
В неудержимой близости всё та же,
Це;лую ночь, це;лую ночь на страже
И вся как есть далёким счастьем дышит.
Хоть ключ один, вода разноречива —
Полужестка, полусладка, — ужели
Одна и та же милая двулична.
Тысячу раз на дню, себе на диво,
Я должен умереть на самом деле
И воскресаю так же сверхобычно.