О чем книга рината валиуллина привязанность
Привязанность
Описание
Аннотация
Едва вы возьметесь за «Привязанность», как роман окутает вас теплотой приятного слога и лаконичностью повествования. Книга полностью оправдывает свое название. Конечно, поначалу может показаться, что речь идет о дружбе и любви, о заботе и великодушии. Но это всего лишь иллюзия. Привязанности – вот из чего соткан роман. Привязанность к дому, родине, деньгам или вещам, ко всему на свете – его нити. Уютные, забавные, временами нежные, переплетающиеся истории – то, из чего он состоит. А еще эта книга немножко волшебная. Тут человеку может позвонить кот и сообщить, что соседи просят приютить несколько слов. Да что там, целое предложение. Отметят, что слова неприхотливые, и сердобольный человек согласится. Еще тут можно встретить бродячего пса, знакомящегося с породистой собакой и зовущего ее с собой – на поиски приключений. Да чего здесь только нет, ведь привязанности во многом то, из чего состоит жизнь разумных существ.
Ринат Валиуллин – известный российский писатель, поэт, филолог, художник и преподаватель испанского и итальянского языков в Санкт-Петербургском государственном университете. Из-под пера автора вышло несколько романов, ставших бестселлерами: «В каждом молчании своя истерика», «Где валяются поцелуи. Париж», «Легкомыслие», «Кулинарная книга».
Книга придется по душе ценителям качественной отечественной литературы, глубокий смысл которой облечен в легкую и ненавязчивую форму. Книга также понравится поклонникам творчества Валиуллина.
«„Привязанность“ — я вязал этот роман несколько лет (часть книги даже выходила в свет отдельным изданием), то откладывая текст, считая его законченным, то возвращаясь к нему вновь, будто что-то забыл», — так сам Валиуллин описывает свой новый роман. И если вы еще не заинтригованы, то приоткрываем завесу сильнее: «Привязанность» — книга про тему, которая знакома каждому из нас, слишком близка, слишком болезненна. И речь не только о привязанности одного человека к другому, к тем, кто нас любит, но еще сильнее к тем — кто недолюбливает, к деньгам, к вещам, к гаджетам, к месту, к Родине, к привычкам, к дому, к друзьям нашим меньшим, к обществу, к болезням, к работе, к обстоятельствам, к личному, безличному и наличному. Привязанность. Не путать с любовью, дружбой, заботой, великодушием, чтобы в один жуткий день не обнаружить, что привязаны за поводок к столбу».
Отзывы на книгу « Привязанность »
Если вы не читали, то вот тут я писала про игру слов. Я очень люблю, когда люди владеют словом. Умеют им жонглировать. Владеют большим объемом знаний, которые умеют применить вовремя, правильно, красиво и умно! Вот это для меня красиво, вот это для меня истинное владение словом и показатель ума человека. Когда же он паясничает, кривляется, не успевает вовремя заткнуть свой рот или же оторвать ручку от бумаги, пальцы от клавиатуры, то получается вот такая гадость. Местами, только местами, случаются интересные выражения и переходы, но создается полное ощущение, что автор их откуда-то украл. Например, идею описания весны из «Двенадцати стульев», помните, как там красиво было про весну, что она умирает?
На глазах у всех погибала весна. Пыль гнала ее с площадей, жаркий ветерок оттеснял ее в переулки. Там старушки приголубливали красавицу и пили с ней чай во двориках, за круглыми столами. Но жизнь весны кончилась — в люди ее не пускали. А ей так хотелось к памятнику Пушкина, где уже шел вечерний кобеляж, где уже котовали молодые люди в пестреньких кепках, брюках-дудочках, галстуках «собачья радость» и ботиночках «Джимми».
Они описали Весну живой, нежной, трогательной. И взяв за основу этот образ, автор сильно постарался ее тоже оживить. Если бы я не читала «Двенадцать стульев», я бы повелась на его описание, на это действительное старание, но сквозь него проглянула его нелюбовь к женщинам. Нельзя написать красиво про Весну, если ты ее не любишь, если ты не можешь ей искренне восхититься и, если ты принижаешь ее пол, лучше уж напиши парня Весну или мужика. Воровать тоже надо уметь. И лучше уж с собой быть честнее.
Наверное, кто-то назовет это философским романом. Автор же нам в конце концов даже доносит, что он хотел сказать:
О чем, кстати, будет книга?
– О привязанности.
– Привязать – хороший глагол. Женщины к мужчине?
– Не только.
– Привязанность – это когда он еще не ушел, а ты уже скучаешь. Мне, как и всякой женщине, казалось, что я умею вязать, оказалось, что нет, хурма умеет, я нет. Незрелой хурмой были все наши поцелуи.
– Подожди с хурмой, я же в глобальном смысле привязанности: человека к миру, к родине, к пейзажу, к городу, к улице, к болезням, к вещам, к столбу, в конце концов, – карабкались мои глаза по гранитной колонне, отшлифованной временем, временным и безвременным правительствами. До самого верха, как на Сабантуе, только здесь в качестве приза вместо нового телевизора ангел-хранитель в человеческий рост.
Стоя посреди Дворцовой, я вдруг почувствовал, как она привязана к столпу Александрийскому и все эти Эрмитажи, маленькие и большие, и остальные здания вокруг площади вместе со всеми шедеврами искусства, туристами, военными и гражданскими, вплоть до самой набережной, там уже вступают в силу другие законы, там Нева, к которой привязана вся Северная столица, если не сказать повязана.
Есть только одно «но», он может и хотел это сказать, но не сказал, кроме вот этого отрывка. Он не смог вот этой привязанности к зданиям, площадям, чувствам передать. Да, старался, я этого не отнимаю, но дети знаете ли тоже стараются рисовать дома, собак, деревья, родителей, а получается такие шедевры, что иначе как «сделяль» не назовешь. Но мы же это философией не называем.
Кстати, автор нам честно признается, что для него литература:
– Не сложнее, чем читать. Литература – это искусство расставления слов, а хорошая литература – это хорошо расставленные слова.
Вот и все. Вот весьт смысл литературы в его понимании. Если отталкиваться от этого, то у него все получилось. Он мастерски расставил слова, правда мастерство тоже так себе, не интересное. Это похоже на отрывок из мультика «Ну, погоди», когда хор зайчиков поет, отзываясь на слова Волка: «Аааа!» «Аааа-аааа.» «Оооо!» «О-ооо-ооо.» «У!» «У дороги чибис, у дороги чибис!» «Э-ээх!» «Дубинушка ухнем.» «Ой!» «цветет калина в поле у ручья.» «Ох.» «Ох рано, встает охрана.» «Все!» «Все могут короли! Все могут короли!» «Не наааадооо!» «Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Вся жизнь впереди. « Но это искрометно, с юмором и этого мало, не на основе такое переклички весь мультик. Даже Волку это надоело, когда он заявляет «все». А автор ничего так, 300 страниц таким стилем написал, только еще более примитивным, потому что пытался призвать наши низменные так сказать желания, свести разговоры к перепихону. И что меня от автора особенно отвратило, что он попытался все это подтереть воспоминаниями, где у людей есть приятные чувства. То есть как бы воззвать к ним, соединить свое «творение» с чем-то великим и прекрасным, это еще более некрасиво, чем глупая игра слов.
Я бы не советовала это читать. Потому что из-за трюков автора вам может показаться, что вы чего-то не поняли и вы попробуете это оправдать, начнете искать смысл во фразах, поведетесь на что-то знакомое. И получится, что просто у актера не было других кроссовок, а вы как кинокритики из анекдота скажите, что режиссер имел ввиду горящую землю под ногами главного героя. Ага, как бы не так.
Я в вас верю, конечно, но еще я знаю, как легко попасть в ловушки, думать, что ты чего-то не понял, ведь умные люди в этом что-то увидели раз опубликовали. А я вам сверху кое-что подкину, так чтобы была понятна нелепость некоторых моментов:
Один графоман
в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нем,
и стиль был весьма смешон.
Но чтобы вывод под стих подвесть,
в нем были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай–ка в корзину, брат!»
Но чем–то тронули сердце стихи,
и он их вернул назад.
— Вчера я пришел веселенький весь,
и жена была не права.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!».
Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб:
— Стихи банальные. Автор псих.
А младший редактор жлоб.
Но строчки вошли, как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»
И, свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков, как есть,
и больше совсем никаков?»
И страшная мысль, как роса с травы,
скатилась с его головы:
«А может, и все, каковы они есть
и больше — никаковы?»
Владимир Костров
Привязанность
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 5
Первое, что мне кажется, эта книга помогает лучше узнать мужчин, их переживания, заботы, какой-то внутренний мир, что им нравится в женщинах, что не очень. Ещё, я очень люблю Санкт-Петербург, и описание города в романе волнует. Очень много интересных сравнений в книге. Как всегда, удивляюсь фантазии, эрудиции, чувству юмора Рината. Часто смеялась)) Местами правда слишком натурально и прямолинейно, но наверное за это я и люблю этого автора) Ещё Ринат смелый, у него на всё своё мнение) Ну и о самой привязанности- наверное, теперь я немного проще буду ко всему относиться, хотя бы попробую.
Первое, что мне кажется, эта книга помогает лучше узнать мужчин, их переживания, заботы, какой-то внутренний мир, что им нравится в женщинах, что не очень. Ещё, я очень люблю Санкт-Петербург, и описание города в романе волнует. Очень много интересных сравнений в книге. Как всегда, удивляюсь фантазии, эрудиции, чувству юмора Рината. Часто смеялась)) Местами правда слишком натурально и прямолинейно, но наверное за это я и люблю этого автора) Ещё Ринат смелый, у него на всё своё мнение) Ну и о самой привязанности- наверное, теперь я немного проще буду ко всему относиться, хотя бы попробую.
Не смогла дочитать эту книгу, видимо, потому, что не очень я обожаю домашних животных и общение с ними. Книга спецефична, она для тех, кто очеловечивает общение животных и хозяина. Но мысли животных, их действия в соответствии с мыслями- меня не воодушевили. Но для тех, кто без собаки не видит свою жизнь, она будет интересна. Конечно, привязанность – это в широком смысле этого слова. Есть о чем подумать, поразмышлять.
Не смогла дочитать эту книгу, видимо, потому, что не очень я обожаю домашних животных и общение с ними. Книга спецефична, она для тех, кто очеловечивает общение животных и хозяина. Но мысли животных, их действия в соответствии с мыслями- меня не воодушевили. Но для тех, кто без собаки не видит свою жизнь, она будет интересна. Конечно, привязанность – это в широком смысле этого слова. Есть о чем подумать, поразмышлять.
Мне нравится слог автора. И то как закончилась книга – без привязанности! Ожидание разворота событий, это привязанность, и автор достойно показал её отсутсвие.
Мне нравится слог автора. И то как закончилась книга – без привязанности! Ожидание разворота событий, это привязанность, и автор достойно показал её отсутсвие.
Сумбурно изложенные мысли только к середине книги складываются в осознанный сюжет. до этого момента я не могла понять, что всем написанным пытается сказать автор. Потом втягиваешься и дочитываешь на одном дыхании…
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Привязанность – это вам не поводок и даже не веревка, это вязанка дров, которую вы тащите на спине, в надежде развести огонь, но хватит ли его, чтобы согреться…
Мы же словно дворовые собаки, сильнее привязываемся к тем, кто нас недолюбливает. Так и живем, пока в один жуткий день не обнаружим, что привязаны за поводок к столбу.
Шарль вышел из кинотеатра, достал сигарету и закурил. В Булонском лесу его чувств было спокойно как никогда. Мужественное лицо, пережившее не одно падение нравов, скачков курса душевных акций и обмена валюты ценностей, выражало полное безразличие к этому миру, даже когда рядом проехал грузовик. Это был другой Шарик, который уже никогда не сможет броситься за ним с весёлым лаем выгонять накопившиеся эмоции и гормоны. «Куда всё ушло?» – подумал пёс. Он поправил рыжий меховой воротник чёрного пальто, на котором благородная проседь блестела серебром благополучия, и медленно двинулся в сторону дома. Жизнь, какой бы она ни была собачьей, всё же удалась.
Я поднял глаза, навстречу ко мне двигалась сама весна. Дружно и громко. Зеленая клумба, скорее даже Газон, вдруг сорвавшийся с ручника, сметал с пути застывшее, застоявшееся, ненужное. Зима в виде пуховиков и пальто уступала. Весна шла южными ногами. Средняя Азия толкала тележку, груженную зеленью, которая оставляла после себя свежий шлейф укропа, кинзы и тархуна. Весна наступала с Востока, она тонко прорастала во всем и во всех.
Рядом с Кузнечным рынком – особенно плодородно. Как настоящий кузнец, рынок ковал весну, и каждый уходя мог захватить с собой пучок весны, а может быть даже кусок лета. Сунул в пакет зелени, помидоров, клубники и пошел греться.
Здесь, на Владимирской, город звенел буднями вызывающе, базар был тем неутомимым дизелем, от которого люди получали энергию. Говорили все: машины, прохожие, двери, телефоны, деревья, птицы… Все о своем. Эта какофония, изъятая у различных инструментов, создавала впечатление великого хаоса, из которого в конце концов что-то должно было родиться. Гений, благодетель, злодей или беспородная помесь того и другого, в зависимости от настроения. Каждый день город-оркестр играл одну и ту же мелодию: в будни концерт начинался в шесть утра, когда свет еще был привязан к столбам, с наполняющих улицы авто; в выходные музыканты приходили позднее, где-то в девять. Медленно, вальяжно они доставали из чехлов свои инструменты, долго настраивались, чтобы наконец дунуть, создать какой-никакой ветер. Стоило только прислушаться, как звуки – режущие, колющие, шипящие – начинали бить барабанную дробь в мои перепонки. Обрывки чужих разговоров, словно обрывки газет, считывались и пропадали мгновенно.
– А тебе слабо со мной поговорить? По душам. С глазу на глаз.
Не было бы ничего странного в этой случайно упавшей в мою раковину реплике, ее бы смыло скоро другими, если бы не человек. Всегда забавно смотреть на человека с гарнитурой, который болтает сам с собой, по душам. Монолог – он всегда выглядит искренне.
– Огурцов и помидоров? Хорошо. Что-нибудь еще? Я понял – свежих, – это серое пальто получало рекомендации, видимо, от жены, потому что не заметило лужу и прошло по ней, как посуху. Весна – это время, когда возомнившая себя вода снова становится водой. И только человек остается человеком. Он решителен, он послушен, он непотопляем. Его лакированные туфли, словно рыбки, ныряли и выпрыгивали вновь, пока не пересекли океан. Пример обычного бытового вдохновения. Пример для всех, но не для меня, так как не было у меня никакой жены, кроме бывшей. Я пошел бережком, вслед за двумя дамами, которые еще не прошли в дамки и ходили пешком.
Слух мой уже начал разбор предложений на слова, что несли они с собой, и скоро я мог узнать, чем дышат дамы весной, но в этот момент в симфонию вступила звонница собора, словно кто-то великий начал играть в колокольчик в беспокойных покоях города, с каждым взмахом проникая все глубже в самую душу, вызывая слуг на службу.
От звона воздух стал еще свежее и прозрачнее, захотелось закурить. Делал я это редко, потому что бросил. Бросил, но не завязал окончательно, как это часто бывает в отношениях. Затягиваешь это дело, словно вредную привычку, травишься и продолжаешь бросать, словно это доставляет тебе удовольствие.
Я вышел из магазина, держа в руках пачку сигарет. Остановился возле массивной урны для мусора и стал медленно тянуть за ленточку, на которую была закрыта пачка. Скомкал целлофан и бросил в урну.
Рядом с ней, выискивая чей-то след, одинокий лохматый пес поднял глаза и посмотрел в мои очень трогательно. Как не всякий окулист, прямо на самое дно моих яблок. Его средиземноморские не моргали.
«Курить будешь?» – не знал я, с чего начать знакомство.
«Я не курю», – повела мордой собака.
«Это правильно», – открыл я пачку и достал сигарету. Пес внимательно наблюдал за моими руками.
«Голодный?» – послал я ему мысленно вопрос.
«Спрашиваешь», – ответил он мне короткой эсэмэской.
«Жди здесь», – указал я ему пальцем и снова зашел в магазин.
Пока я стоял в мясном отделе, в голове крутилась собака, которую я когда-то всерьез хотел завести. Я листал справочники по кинологии заранее, чтобы не как после женитьбы, когда мы послесловием изучаем гороскопы, сваливая все на звезды. Сначала моему мягкому характеру выпал спаниель. Оказывается, он, несмотря на всю свою пушистость, лидер по развлечению. Жену, детей, скуку – их надо развлекать постоянно. Так думал я, но спаниель, хоть и нравился мне своими добродушными кучеряшками, никак не встраивался в мою концепцию верного друга.
Я склонялся к сторожевым, все-таки дом, его надо охранять, особенно в мое отсутствие. Овчарку? Она бы напоминала мне соседку. Лабрадора? А где взять столько чувств? На жену-то не хватало, по ее словам. Кавказца, среднеазиата? Слишком популярны, их на каждом углу. Кане-корсо, фила-бразилейро? Этими нужно заниматься серьезно, иначе можно потерять лидерство. Заниматься не было времени. В итоге остался без собаки, а потом и без жены. Договаривались остаться друзьями, но куда там! Кому нужны такие друзья? Ни ей, ни мне.
– Хватит столько? – перебила меня продавщица, поглядывая на весы.
– Тифлюнь, тифлюнь, – дергали за связки весенние птички, потом позвонили еще раз: тифлюнь, тифлюнь. Не думай, что это смс-ка с бесполезной рекламой. Открывай, это пришла весна. Все ручейки слез, суеты, эмоций, все стекалось так или иначе в Неву, как стекаются улицы, переулки, дворы, подворотни в Невский. Человечество, граждане, люди, людишки, мысли, помыслы, поступки, подвиги, все стекалось, в эту артерию, достаточно было выйти на набережную. Медленно, но туда же, меня тоже несло к Неве.
Привязанность
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Привязанность – это вам не поводок и даже не веревка, это вязанка дров, которую вы тащите на спине, в надежде развести огонь, но хватит ли его, чтобы согреться…
Мы же словно дворовые собаки, сильнее привязываемся к тем, кто нас недолюбливает. Так и живем, пока в один жуткий день не обнаружим, что привязаны за поводок к столбу.
Шарль вышел из кинотеатра, достал сигарету и закурил. В Булонском лесу его чувств было спокойно как никогда. Мужественное лицо, пережившее не одно падение нравов, скачков курса душевных акций и обмена валюты ценностей, выражало полное безразличие к этому миру, даже когда рядом проехал грузовик. Это был другой Шарик, который уже никогда не сможет броситься за ним с весёлым лаем выгонять накопившиеся эмоции и гормоны. «Куда всё ушло?» – подумал пёс. Он поправил рыжий меховой воротник чёрного пальто, на котором благородная проседь блестела серебром благополучия, и медленно двинулся в сторону дома. Жизнь, какой бы она ни была собачьей, всё же удалась.
Я поднял глаза, навстречу ко мне двигалась сама весна. Дружно и громко. Зеленая клумба, скорее даже Газон, вдруг сорвавшийся с ручника, сметал с пути застывшее, застоявшееся, ненужное. Зима в виде пуховиков и пальто уступала. Весна шла южными ногами. Средняя Азия толкала тележку, груженную зеленью, которая оставляла после себя свежий шлейф укропа, кинзы и тархуна. Весна наступала с Востока, она тонко прорастала во всем и во всех.
Рядом с Кузнечным рынком – особенно плодородно. Как настоящий кузнец, рынок ковал весну, и каждый уходя мог захватить с собой пучок весны, а может быть даже кусок лета. Сунул в пакет зелени, помидоров, клубники и пошел греться.
Здесь, на Владимирской, город звенел буднями вызывающе, базар был тем неутомимым дизелем, от которого люди получали энергию. Говорили все: машины, прохожие, двери, телефоны, деревья, птицы… Все о своем. Эта какофония, изъятая у различных инструментов, создавала впечатление великого хаоса, из которого в конце концов что-то должно было родиться. Гений, благодетель, злодей или беспородная помесь того и другого, в зависимости от настроения. Каждый день город-оркестр играл одну и ту же мелодию: в будни концерт начинался в шесть утра, когда свет еще был привязан к столбам, с наполняющих улицы авто; в выходные музыканты приходили позднее, где-то в девять. Медленно, вальяжно они доставали из чехлов свои инструменты, долго настраивались, чтобы наконец дунуть, создать какой-никакой ветер. Стоило только прислушаться, как звуки – режущие, колющие, шипящие – начинали бить барабанную дробь в мои перепонки. Обрывки чужих разговоров, словно обрывки газет, считывались и пропадали мгновенно.
– А тебе слабо со мной поговорить? По душам. С глазу на глаз.
Не было бы ничего странного в этой случайно упавшей в мою раковину реплике, ее бы смыло скоро другими, если бы не человек. Всегда забавно смотреть на человека с гарнитурой, который болтает сам с собой, по душам. Монолог – он всегда выглядит искренне.
– Огурцов и помидоров? Хорошо. Что-нибудь еще? Я понял – свежих, – это серое пальто получало рекомендации, видимо, от жены, потому что не заметило лужу и прошло по ней, как посуху. Весна – это время, когда возомнившая себя вода снова становится водой. И только человек остается человеком. Он решителен, он послушен, он непотопляем. Его лакированные туфли, словно рыбки, ныряли и выпрыгивали вновь, пока не пересекли океан. Пример обычного бытового вдохновения. Пример для всех, но не для меня, так как не было у меня никакой жены, кроме бывшей. Я пошел бережком, вслед за двумя дамами, которые еще не прошли в дамки и ходили пешком.
Слух мой уже начал разбор предложений на слова, что несли они с собой, и скоро я мог узнать, чем дышат дамы весной, но в этот момент в симфонию вступила звонница собора, словно кто-то великий начал играть в колокольчик в беспокойных покоях города, с каждым взмахом проникая все глубже в самую душу, вызывая слуг на службу.
От звона воздух стал еще свежее и прозрачнее, захотелось закурить. Делал я это редко, потому что бросил. Бросил, но не завязал окончательно, как это часто бывает в отношениях. Затягиваешь это дело, словно вредную привычку, травишься и продолжаешь бросать, словно это доставляет тебе удовольствие.
Я вышел из магазина, держа в руках пачку сигарет. Остановился возле массивной урны для мусора и стал медленно тянуть за ленточку, на которую была закрыта пачка. Скомкал целлофан и бросил в урну.
Рядом с ней, выискивая чей-то след, одинокий лохматый пес поднял глаза и посмотрел в мои очень трогательно. Как не всякий окулист, прямо на самое дно моих яблок. Его средиземноморские не моргали.
«Курить будешь?» – не знал я, с чего начать знакомство.
«Я не курю», – повела мордой собака.
«Это правильно», – открыл я пачку и достал сигарету. Пес внимательно наблюдал за моими руками.
«Голодный?» – послал я ему мысленно вопрос.
«Спрашиваешь», – ответил он мне короткой эсэмэской.
«Жди здесь», – указал я ему пальцем и снова зашел в магазин.
Пока я стоял в мясном отделе, в голове крутилась собака, которую я когда-то всерьез хотел завести. Я листал справочники по кинологии заранее, чтобы не как после женитьбы, когда мы послесловием изучаем гороскопы, сваливая все на звезды. Сначала моему мягкому характеру выпал спаниель. Оказывается, он, несмотря на всю свою пушистость, лидер по развлечению. Жену, детей, скуку – их надо развлекать постоянно. Так думал я, но спаниель, хоть и нравился мне своими добродушными кучеряшками, никак не встраивался в мою концепцию верного друга.
Я склонялся к сторожевым, все-таки дом, его надо охранять, особенно в мое отсутствие. Овчарку? Она бы напоминала мне соседку. Лабрадора? А где взять столько чувств? На жену-то не хватало, по ее словам. Кавказца, среднеазиата? Слишком популярны, их на каждом углу. Кане-корсо, фила-бразилейро? Этими нужно заниматься серьезно, иначе можно потерять лидерство. Заниматься не было времени. В итоге остался без собаки, а потом и без жены. Договаривались остаться друзьями, но куда там! Кому нужны такие друзья? Ни ей, ни мне.
– Хватит столько? – перебила меня продавщица, поглядывая на весы.
– Тифлюнь, тифлюнь, – дергали за связки весенние птички, потом позвонили еще раз: тифлюнь, тифлюнь. Не думай, что это смс-ка с бесполезной рекламой. Открывай, это пришла весна. Все ручейки слез, суеты, эмоций, все стекалось так или иначе в Неву, как стекаются улицы, переулки, дворы, подворотни в Невский. Человечество, граждане, люди, людишки, мысли, помыслы, поступки, подвиги, все стекалось, в эту артерию, достаточно было выйти на набережную. Медленно, но туда же, меня тоже несло к Неве.
Весна – таяли даже самые замороженные. Таяли в Неву, это было заметно, стоило только опустить глаза. Отдохнуть от серого вещества лиц, интересы которых только начинали пробуждаться, лица которых едва-едва начинали примерять улыбку. Внизу бежали ручьи, толкая по воде случайные фантики, веточки, соломинки к планам, мечтам, победам. Вспомнилось детство, когда любой спичечный коробок становился фрегатом в бурных потоках весеннего половодья. Бежишь за ним до тех пор, пока он не врежется в гладь огромной глубокой лужи, в которую уже не полезешь, заругают. Прощай, мечта. Наблюдаешь ее с берега, пока не скроется, а ты побежишь за новой.
Я бросил неприкуренную сигарету в стремнину. Вода подхватила яхту и понесла за собой. Собака, быстро покончив с сосисками – она заглатывала их сразу по две, кинулась с лаем за моей мечтой. «Так можно и напугать», – не успела пророчески вильнуть хвостом мысль, как судно мое промокло окончательно и зацепилось за берег. «Напугал», – усмехнулся я, но тут же заметил, что пес летел отнюдь не за моей мечтой. У него была своя. Подружка ждала его метрах в пятидесяти и уже виляла хвостом. «Какая костлявая. Но, видимо, сахарная косточка, раз кобель ее так лобызал». Тут мой баркас снова сдвинулся с места и пошел к своему морю. Теперь это была уже груженая баржа. Кто ее так нагрузил? Когда? Мою мечту? Я только взглядом за ней. Чем дальше она, тем громче вокруг незнакомые голоса:
– Ты должен смотреть на меня все время.
– Я что, исключение? Ты же знаешь, что вечно можно смотреть только на огонь, звезды и работающих людей. На тебя я могу смотреть, когда ты горишь, светишься, в крайнем случае работаешь.
Ты не знаешь их, но знаешь, о чем они. Тут и там голоса других, они вспыхивали, как спички в общем костре. И были на слуху, но недолго, безопасно, не успев разжечь огня интереса к себе.
– Привет, Карма. – Поцеловались.
«Чем от нее так несет? Опять она зубы не почистила!» – опустил он голову, чтобы не слышать этого запаха, и двинул лапой вперед кость. – Грызть будешь? У меня тут говядина, прошу к столу! Что ты нос воротишь? Кость-то совсем свежая, я ее вчера нашел.
– Ты такой гостеприимный, Шарик. Больше ничего нет?
– Только воспоминания. Какой-то добряк приезжий купил мне полкило говяжих сарделек.
– Прямо полкило? – облизнулась Карма.
– Не меньше, – приблизился к ней Шарик.
«Поздно, – подумал он про себя, понюхав у Кармы под хвостом. – Зря только косточку потратил… ну, ладно, как-нибудь в другой раз… вот бабы, знают же, что продолжения не будет, но от ужина никогда не откажутся».
Женщины всегда делились для него на три большие группы: первые – доверчивые, которые жили верой в светлое будущее, вторые – что уже потеряли веру и довольствовались надеждой, в третью группу входили те, что любили, любили его. Входили и выходили. Торча в своем одиночестве, он упорно делил их на группы, не отдавая отчета себе в том, что делиться и размножаться совсем не одно и то же. Шарик оставил Карму за столом и побежал дальше, на поиски еды.
«Где бы мне пожрать? – перебегали впереди него дорогу мысли. – Куда ты прешь, урод, на своем «Опеле»?! Что ты орешь? Я даже слова такого не знаю – шелудивый. Нет, не надоело еще. И как бы она мне ни надоела, моя жизнь, я сам разберусь с ней, в крайнем случае терять ее под твоим корытом точно не хотелось бы. Разуй глаза! Не видишь, зеленый мне горит! – продолжал рычать про себя Шарик. – Может, к Мухе? У нее всегда была заначка. Так трудно бегать на голодный желудок, старею, что ли? Да нет, показалось…» – прибавил он ходу.
– Муха, привет! (поцеловались) «И от тебя, как от Кармы, несет, вчера в одной помойке рылись, что ли?» – промолчал Шарик. – Есть че пожрать, а то я на этой неделе не завтракал… Слушай, давай потом эти игры, – отстранился он от Мухиной привязанности. – Дай сначала червячка заморить…
– Да, сойдет! А соус есть? – набросился пес на еду. – Кстати, ты не знаешь, что такое шелудивый? – при виде соуса вспомнил красную морду водителя «Опеля» Шарик.
– Шелудивный? Не, не знаю, мне кажется, от слова дивный, – блеснула филологическая искра в голове Мухи.
– А вот мне так не показалось, хотя я не против, – метал макароны Шарик.
– Мне все время говорят, что я хорошо сохранилась, – умилялась его аппетитом Муха. В душе она все же мечтала, чтобы он так же набросился на нее. – Как ты думаешь – льстят?
– А они как выглядят? – не отрывался Шарик от миски, которая в свою очередь делала его голос еще более проникновенным.
– Тебе честно сказать?
– Нет, честно скажи им. Тогда ты точно узнаешь, льстят или нет.
– А ты где сейчас живешь? – продолжала вертеть перед ним хвостом Муха.
– В бочке из-под коньяка.
– Я смотрю, выдержанный стал, помудрел, что ли?
– Древнегреческий философ, который жил в бочке.
– Значит, ты не одинок.
– Нет, не одинок, там столько ароматов, ведь для коньяка были отобраны лучшие сорта винограда.
– Думай, что говоришь.
– Зачем мне думать, когда хочется просто поговорить.
– С тобой невозможно, Муха. Дай поесть спокойно, – не отрывая морду от тарелки, повернулся к ней задом Шарик.
– Да ешь, кто тебе не дает.
«Кто мне только не дает. Но все не то, все не то», – про себя пробурчал Шарик.
Муха же ненадолго оставила его в покое и попыталась занять себя чем-нибудь, напевая бархатным голоском: «Как же мне хочется, как же мне хочется вам насолить. Я не злопамятна, это всё одиночество, на которое вы меня обрекли».
– Шарик, я давно хотела тебя спросить.
«Черт! – огрызнулся тот про себя. – Сейчас начнет разводить на чувства. Ну что за дурацкая женская привычка лезть в душу на голодный желудок?!»
– Ты никогда не хотел быть человеком?
– Хотел, конечно, хотел… только расхотел, после того как прочел «Собачье сердце».
– О чем книга? – лениво спросила Муха, всем своим видом демонстрируя равнодушие к литературе.
– О полном распаде иллюзий. После этой книги вижу один и тот же сон.
– И что там? – заинтересовалась Муха.
– Ты не простыла? – сверкнули заботой зрачки Шарика.
– Нет, у меня на кошек аллергия.
– А кот не простой, говорящий, – убрал последнюю макаронину Шарик, облизнулся и положил морду рядом с миской.
– И с кем же он говорит? – еще раз чихнула Муха и виновато зажмурилась.
– А-а, – понимающе завыла Муха, – это значит, что ты, как всякая собака, в поиске хозяина.
– Да, только у этого хозяина моя душа.
– Черт, как все запутано, дай подумать… Значит, в прошлой жизни ты был человеком, а в следующей будешь котом.
– Этого мне только не хватало.
– Да, нежности тебе всегда не хватало.
– Ну, по крайней мере будет повод жить долго, – не слушал ее Шарик. Он закрыл глаза и задремал.
Я сидел на двадцатом этаже, в офисе, левой рукой листая картинки в журналах своих конкурентов. Задница моя была встроена в кожаное кресло нашего издательства, правая рука была занята чашкой, голова делом, сердце – пустотой, я пил небольшими глотками кофе, который только что сварила моя секретарша. Неожиданно позвонил кот:
– Тут сосед зашел, просит присмотреть за его зверушками.
– Какими зверушками? – захлопнул я от такого поворота журнал. – Мне тебя с головой хватает. – Кофе вдруг стал горьким.
– Слушай, давай я ему трубку дам, он тебе объяснит все сам.
– Ладно, – обжег я язык кофе, и матерное слово, что болталось на его красном кончике, пробежало вниз по моему телу, словно электричество.
– Извините, не могли бы вы присмотреть за моими, ко мне девушка приезжает.
– Нет, они очень смирные. Да и животными не поворачивается язык их назвать.
– В смысле? Что за восемь зверей? – мял я трубку.
– Восемь маленьких слов. Никаких хлопот, послушные и не ругательные. Раз в день погулять, раз в день покормить, не больше. Очень быстро растут, сами понимаете, какие могут быть предложения, в моей-то халупе, один кое-как помещаюсь.
– Вы хотели сделать ей предложение?
– Да, только из этих слов вряд ли его сконструируешь.
– А что за слова? – медленно падало во мне напряжение.
– «Как мне все надоело, хочется побыть в одиночестве». Всего восемь словечек.
– И из этих можно состряпать, при желании. Ну да ладно, ведите.
Трубку снова взял кот:
– Какие будут указания?
– Том, покажи, где им расположиться в квартире. Конец связи.
– Хорошо, – повесил он трубку.
Через мгновение Том наблюдал за шеренгой, которая двигалась стройно в мою квартиру, а сосед все давал консультации:
– Том, только имейте в виду, они путаются порой местами, меняя общий ход мысли. И вот еще что, «одиночество» – оно очень уж капризное, ему нужно особое отношение.
– Думаю, мы разберемся, – пересчитывал их хвостом кот, закрывая дверь.
Он отвел словам угол спальни, те расселись в самом углу ковра.
– Сидеть тихо, не бегать, не прыгать, хозяин придет, погуляет с вами, – лег он и задремал перед ними.
Три дня прошли бурно, я выходил на улицу с этим детсадом гулять, люди видели «как мне все надоело, хочется побыть в одиночестве» и не лезли в душу. Лишь однажды отказались пойти гулять «все» и «побыть». Я вышел с «как мне в одиночестве надоело, хочется». В этот день ко мне подошла незнакомая девушка, погладила милых зверюшек и меня заодно. Вечером я пригласил ее на свидание, а еще через неделю она переехала к нам с вещами, вся. Слова, как и обещал, забрал одинокий сосед. С девушкой у него, видимо, не заладилось, не обручилось. Позже я встречал бедолагу, что прогуливался с той же фразой: «Как мне все надоело, хочется побыть в одиночестве».
Отличная была сцена для прогулки по родному городу, в котором давно не был, но чего-то не хватало. Меня. Будто я смотрел на все из партера. Мне захотелось переснять ее еще раз с собою в кадре. Я вернулся к исходной.
Вспомнил, как прилетел вместе с птицами, которые кружились в небе над заграницей. От птиц в небе всегда веяло ностальгией и неожиданностями. Однажды сумма птиц сложилась в стаю и образовала на небе уравнение с одним неизвестным «Х».
«Куда вы летите?» – захотелось спросить мне их. «Не видишь? Куда мы можем лететь весной?»
«Пора», – решил я уравнение про себя. Стая снова перестроилась в «V», что для них и для меня означало «Возвращение. Домой».
И вот я уже снова шел по знакомым улицам. Мимо Кузнечного рынка, где продают ведрами семеренко и подснежники. Я понюхал цветы – не пахнут. Это был тот самый случай, когда пахло от одного вида. Кругом пахло весной. Весна! Как много в этом звуке бесперспективно отдалось. Круговорот настроений в природе жил по своему сценарию: осень – вянуть, зима – мерзнуть, весна – таять, лето – цвести.
…День был прекрасный, я чувствовал это носом, но никак не мог в это самое «сегодня» попасть. Будто тыкался в великую стену, за которой находился этот лучший день, в те узкие щели, которые пробил солнечный луч, пролезал только нос, только он мог что-то ощущать, остальное тело нет, как в том поверье: тело пройдет в дыру, если пройдет голова, а голова не хотела, не могла, скорее всего не хотела, она жила еще там, где-то, и там ей было хорошо, по крайней мере понятно и спокойно. А день был замечательный.
Срочно нужен был проводник, а еще лучше проводница, которая смогла бы провести в этот день. Которая застелет постель, вовремя разбудит, сварит чай и найдет нужное слово, чтобы воодушевить пусть не на подвиг, хотя бы на поступок. А у тебя будет время ее слушать, то глядя в глаза, то на букву «V» ее вдохновляющего декольте, то на солнце лимона в чашке, объявляющего рассвет. В ожидании проводника перебивался полупроводниками, довольствовался без неслыханного удовольствия, будто солдат любви на довольствии, во время затяжного похода, обходился сухим пайком.
Нужен был больше, чем приятель, чем друг. Хотя сейчас между ними не было больших отличий. Случай был не тот. Друзья от приятелей отличаются тем, что друзьям звонят, когда что-то случилось, а приятелям – когда хотят, чтобы хоть что-то случилось.
Конечно, ты хочешь, чтобы он, в смысле я, позвонил ей, в смысле тебе, и сказал, что скучает и хочет тебя видеть, слышать, в общем – хочет. Что жизнь его без тебя бесцветна, бессмысленна, безнравственна. Он хочет быть искренним, но последнее вряд ли могло бы тебе понравиться. В общем, он позвонил другой.
Услышав звук, она открывала не глядя дверь, пускала его, она открывала не ему, а звонку. Как часто мы отвечаем не абоненту, а звонку, будто из уважения к телефону, он же звонит, как можно не ответить. Хуже некуда, когда отношения становятся условным рефлексом, будто входил не он, а звонок. Нас целуют, мы в ответ, нас обнимают, мы расправляем свои руки-крылья. Не то чтобы взлететь, так, не забывать, что они у нас есть. Объятия.
Когда-то чувства были крепче, их ночь охранял леопард, лежа на полу, слетевший в порыве страсти с плеч хозяйки, укротительницы леопардов. Она любила этот цвет, я нет, я любил ее. Любил. Куда все пропало пропадом? Теперь звонки все реже, все чаще своим ключом, сразу в дверь прошмыгнуть в недра, доставить какое-никакое удовольствие, сначала себе, потом ей, тут же сожрать его вдвоем и на бок, к себе, в свое одиночество. Одиночество – это не проблема, это состояние, оставшееся, когда растранжирены друзья и близкие.
– Берите, цветы свежие, – увидела мое замешательство хозяйка подснежников.
– Со свежими цветами, но с прошлогодними яблоками. Как вам такой мужчина?
– Возьмите только подснежники, только из лесу, – не сдавалась бабуся.
– Вижу, дарить некому.
– Как некому? Вон дама интересная у ларька стоит, скучает, – повела густыми бровями старушка… меня прямо к ней.
Если женщина счастлива – это читается по глазам, если нет – под глазами. Эта была где-то посередине, средних лет, среднего роста, до той самой минуты, пока к ней не подошел молодой человек и не обнял:
– Можно тебя поцеловать?
«Весна, как много в этом слове, а что слова – вода, вода, вода, вода. Не обещайте женщине весны, сначала уберите зиму», – забурлило половодье в моей голове.
И только один вопрос читался в ее глазах: «Чувствуешь ли ты то, что я чувствую?» Он ответил объятиями. На улице потеплело. Погода была целовальная.
– Вот, опоздал, меньше надо думать, больше делать, – засмеялась беззубым смехом старушка, уводя взгляд от застывшей в поцелуе парочки. – Увели из-под носа. Бери цветы.
– То, что вам – лишь бы продать, не значит, что мне – лишь бы вручить, – со смехом огрызнулся я.
– Тогда бери яблочки, будешь кусать заместо локтей, – оседлала свою волну «Юмор-FM» бабуля. – Не обижайся. Семеренко – вот что тебе нужно. По лицу вижу.
– Такое же конопатое? Что еще видно?
– Да, то есть не совсем.
– Я так и подумала. Еще не акклиматизировался. Может, комната нужна? Недорого. У меня как раз студент съехал. В армию забрали.
– Пока не до цветов, я же говорю, дарить некому.
– Это вы повторяетесь.
– Ты, главное, дари, а женщина появится. И помни, женщины не любят повторы. Подарки – любят, повторы – нет.
– Некоторые могут и без подарков, – проводил я взглядом парочку, что удалялась обнявшись.
– Ну да, а я что, не местный? – отмахнулся я от бабки и, резко развернувшись, двинулся в сторону площади, с ходу попав одной ногой в лужу. «Весна! И всем, как по команде, течь».
Я стряхивал воду с обуви и слышал, как улыбается старушка. Наконец решительно поднял голову, чтобы продолжить возвращение в город.
– Ты чего скулишь? – понюхал Шарик незнакомку. – «Из породистых, – сразу определил он, изучая ее ошейник со стразами. – Шерсть лоснится и блестит, как шелк, а запах какой? С ума сойти».
– Хозяин ударил. Да нет, не туда, по морде!
– Извини, привычка. За что? – обошел он незнакомку и преданно посмотрел ей в глаза.
– Мужчина подошел, дал конфету, погладил по голове, я взяла. Это его и выбесило, я имею в виду хозяина, – начала плакаться в шерстяную жилетку Шарика Муха.
– Какому мужчине понравится, если ты берешь у другого. Понятное дело – ревнует.
– А он был такой галантный! Я имею в виду того мужчину.
– Не плачь, тушь течет, – стал языком зализывать ее горе Шарик.
– Вообще-то спорить я не люблю.
– Но могу укусить. – Хочешь, я ему отомщу, цапну его за одно место.
– Вы такой смелый. Как вас зовут?
– Шарик. Можно сразу на «ты». А то от «вы» мне хочется выть.
– А меня Герда Шейх Брут.
– Надо бы записать, сразу не запомнить.
– Можно просто Герда. Я хочу убежать из дома куда глаза глядят, – задрала она свой носик вверх.
– Да. Просто беги рядом.
– Как прекрасно почувствовать себя свободной: куда хочешь, туда бежишь, и с кем хочешь. Ты так быстро бежишь, Шарик! Ты, наверное, такой сильный!
– Так меня ноги кормят, – не смотрел под них Шарик, и только ветер поглаживал его внезапные уши, которые ловили каждый вдох и каждый выдох Герды, с приторной осторожностью, чтобы не загнать ее этим счастливым галопом.
– Это мое хобби: бежать, когда рядом вдоль дороги, не останавливаясь, чешет природа. Она – часть моей скуки, хотя и прекрасной.
– А ты другая, ты лучше. Будь у тебя зеркальце заднего вида, ты бы знала, насколько прекрасны твои ландшафты.
– Мои уже устали, и кормит меня хозяин. Шарик, разве у тебя нет машины? Хозяин всегда на машине меня возил.
– Откуда? У меня и дома-то нет.
– Ты, наверное, бездомный?
– Наверное, – сбавил он темп, заметив, что незнакомка начала отставать.
– Я слышала про таких.
– Про меня всякое говорят.
– Тогда куда мы бежим? Я-то думала, что к тебе.
– Нет, я же говорил, бежим просто так, я всегда бегаю, когда делать нечего.
– Ты, наверное, легкоатлет?
– Да нет, у меня даже формы нет. Есть уже охота… Может, поедим, я знаю здесь одну замечательную помойку.
– После шести я не ем.
– Фигура? – бросил на нее многозначительный взгляд Шарик. – Понимаю, хочешь помочиться?
– Я тоже не хочу, но надо, подожди немного, я быстро.
– Ты такой бескомпромиссный, Шарик.
– Я такой, – отклонился он от курса.
– Черт, я совсем забыла, что ко мне парикмахер должен прийти в восемь.
– А как же свобода? – догнал ее Шарик, окропив столб.
– Может, в следующий раз? Свобода от нас никуда не денется.
– Хорошо, тогда я тебя провожу.
– Вы прекрасны. – Долго думал Шарик, с чего начать, и перешел обратно на «вы», чтобы казаться как можно дипломатичнее. – Могли бы мы… как вам сказать поизящнее? Трали-вали.
– Вы имеете в виду шпили-вили? – перевела его мысли Герда.
– Да! – обрадовался он. Он еще никогда не встречал таких умных баб. – Как вы точно подметили.
– Проходила уже, – вздохнула она.
– И что? – включил все свое обаяние Шарик, наклонив голову вбок на тридцать градусов. Он всегда так делал, когда не хватало слов.
– Ни шатко, ни валко! Сами знаете, потом будут чувства, а вам трын-трава. Не хочу…
– Будьте смелее, предложите мне жили-были.
«Что я ей, породистой сучке, могу предложить? – вернул голову на место Шарик. – После свадьбы медовый месяц в палатке, в страницах березовой пущи, в жидком кристалле лесного озера. Где он наловил свежей рыбы, а она сварила, вечером у костра поели ухи, если у нее нет аллергии на рыбу. Они смотрели на звезды, их покусывали комары, они обходились без слов, без нежных шаблонов, целовались, губами пропахла рыба, и листвой перешептывалась природа: «Вот это любовь у людей – клёвая».
– Завтра погуляем? – не нашел он более дельного предложения.
– Скорее всего. Где я тебя найду? – лизнула его на прощание Герда и понеслась к подъезду.
– Во дворе. Кто не знает Шарика! – крикнул ей Шарик вдогонку. И побрел передохнуть к ближайшей скамейке, где трескали семечками старухи.
– Жизнь прошла без оргазма, – одна бабка другой, громко перегрызая горло семечке. – Не могу понять, почему так случилось? Комсомол, муж, работа, дети, завод, жизнь прошла на одной заводке, другие мужчины… – сбросила она шелуху с подола, – …не интересовали. Как-то было не до него, не до оргазма, будто я пыталась найти его в чем-то другом.
Ее соседка по скамейке, затягивая потуже платок, прошамкала металло-керамикой:
– Природа совсем не глупа, и нельзя заменить то, что выстрадано тысячелетиями, миллионными постелями лет наслаждения. Словно розы – они с шипами.
– Опять стихами заговорила. Кто с шипами? Постели?
– Ты чем меня слушаешь? Наслаждения. В твоем случае виноват политический строй, элементарно тебе было некогда, некоторые должны подготовить почву, чтобы избранные оргазмировали, – посмотрела она почему-то прямо на Шарика. Шарик смутился и закрыл глаза, притворившись спящим.
Совесть не давала покоя до тех пор, пока я не взял трубку и не позвонил коту:
– Блин, чувак, извини, что я тебя утром ногой. – Вспомнил, как сегодня, опаздывая на работу, в одних трусах, посреди коридора, гладил брюки. А под ногами, играя на нервах, путался Том. Я долго его терпел, пока не поддел под живот правой, отфутболил роскошным пасом прямо жене в ноги. Та вскрикнула и набросилась на меня, типа я тут второстепенный, вот животное это другое дело – беззащитное. И пошло-поехало. Из искры возгорается женщина: манипулируя утюгом раскаленным, я прорычал:
– Ты мне, – перебила меня жена.
– Дай мне сказать… – Неужели она способна испортить то, что нажито было между нами годами?!
Жена промолчала, взяла Тома под мышку, и их смыло в соседнюю комнату, а меня на работу.
– А я все думал, позвонишь, не позвонишь, нужно ли принимать меры… Портить тебе обувь или не стоит…
«Я тебе испорчу!» – подумал я про себя и с чувством исполненного долга взял со стола свежий журнал.
– Не скучай, скоро приду. Принесу что-нибудь вкусное.
– Все равно это не любовь. Нет ее.
– Люди – это конченые психотики, они хотят, они требуют, чтобы их любили: рвали для них букетами звезды, глотали золотые шпаги соборов, застилали постелей пляжи с одеялами моря, признаниями набивали тумбочки, – обошел меня в красноречии Том и добавил: – Только не надо путать людей и кошек.