О чем говорят мужчины добронравов
Виктор Добронравов – родом из детства, пропитанного театром
Тот, кто смотрел комедию «О чем говорят мужчины», наверняка помнит сцену в дорогом ресторане, в которой гламурный официант говорит: «А гренка в нашем ресторане называется “крутон”. Это такой же поджаренный кусочек хлеба, только гренка не может стоить восемь долларов, а крутон – может!» Эпизодическую роль официанта сыграл московский актер Виктор Добронравов.
В родном Театре им. Вахтангова Виктор играет самых разных героев – наш зритель мог видеть его в роли молодого Онегина в спектакле Римаса Туминаса, который привозили к нам во время последнего фестиваля «Золотая Маска в Эстонии».
«Меня стали узнавать на улицах задолго до фильма “О чем говорят мужчины”, после сериала “Не родись красивой”, – говорит Виктор. – И это было страшно! Тяжело было ходить по улицам, меня узнавали в Литве, в Америке – куда б я ни приезжал. Сейчас, куда ни придешь, все сразу вспоминают “дефлопе” и. я уже забыл второе название. “крутон”, да. Но такая популярность – она проходит. И я не стыжусь ролей, которые сыграл. В театре у меня большой диапазон ролей, позволяющий мне как артисту раскрываться. В кино такого пока нет. Ну и что? Закусили удила – и вперед. »
В театре вы играете и в комедиях вроде «Мадемуазель Нитуш», и в трагедиях – Яго в «Отелло».
Да, причем «Отелло» – спектакль пластический, без единого слова, тяжелый физически и эмоционально. Когда мы десять лет назад выпускали «Мадемуазель Нитуш», я сильно уставал – спектакль большой, три акта, в третьем – длинная кульминационная сцена, очень смешная. Я после нее рубашку менял – ее можно было хоть выжимать. После того, как мы выпустили «Отелло», я вдруг понял, что играю эту сцену в «Мадемуазель Нитуш» – и я сухой! Организм мне сказал: старик, то, что ты сейчас делаешь, не нагрузка, а отдых, нагрузка – это «Отелло». Все познается в сравнении!
Трудно переключаться, когда комедии и трагедии идут вразнобой?
Мне – нет, наоборот, я радуюсь, когда такое случается. Перестройка ведь происходит заранее. Днем ты знаешь, что именно играешь вечером, и внутри тебя все перестраивается, перекраивается. Это та часть профессии, которая нам, артистам, доставляет удовольствие. Это же здорово – постоянно играть разное!
Римас Туминас известен тем, что, преображая тексты в спектакли, вынимает из этих текстов самую суть – и часто эта суть оказывается весьма неожиданной.
Да, во время репетиций «Евгения Онегина» Римас постоянно придумывал новые ходы. Была у него такая идея: когда Онегин просит прощения у Татьяны, он стоит на подиуме, весь окруженный женщинами, и говорит одно, а делает другое. Говорит, что любит Татьяну, и целуется с другими женщинами. В спектакль эта сцена, увы, не вошла.
Отличительная черта нашего спектакля – сцены без текста: по пять-десять минут герои не говорят ни слова. А это ведь Пушкин! Но у вас, зрителей, нет ощущения, что на сцене тишина, вас увлекает действие. Римас не любит штампы, все эти «Мой дядя самых честных правил. », все то, что мешает восприятию материала. Когда приходишь в театр и слышишь про дядю, понимаешь, что это школьная программа, что ты это слышал сто раз – и все, на сцену уже можно не смотреть.
Насколько сложно произносить со сцены стихи, которые многие помнят наизусть?
Это самое тяжелое в нашей профессии – пробиться через стереотипы. «Быть или не быть?» – и все зевают. Это вопрос к режиссеру: как сделать так, чтобы письмо Татьяны, «Я к вам пишу. », по-настоящему прозвучало. Мне кажется, у нас в спектакле это получается – он звучит.
На репетициях я был в шоке – я ведь тоже читал «Онегина» в школе. Но что я мог понять в 14 лет? Я не мог понять смысла текста, не мог оценить его красоты. У меня друг пишет стихи – и он мне сказал, что писать онегинской строфой почти невозможно. А у Пушкина текст льется, как вода. Как музыка! Ощущение, что это пишется очень просто, но ты поди напиши хоть одну такую строфу. Фиг там! Не получится. В 14 лет красоты текста не видишь.
Это все равно как в этом возрасте ходить по музеям. Ну съездишь ты в Лувр, в Уффици – ты ж ничего там не поймешь: нарисованы дяди-тети, и что? Потом уже ты учишься воспринимать высокое искусство, и к тебе приходит осознание. Это сложный момент, индивидуальный: картина может тебе нравиться или не нравиться, но ты должен уметь ее воспринимать. Не зря мы, артисты, проходим курсы теории и истории культуры, истории зарубежного, русского театра. Допустим, умом я понимаю, что – да, Караваджо, шедевр, о-о! Светотень, о-о. Сердцу это ничего не дает. Иногда мы куда-то приезжаем с театром – и я по музеям даже не хожу. Не хочу насыщаться духовно. Хочу отдыхать.
Как бы вы охарактеризовали стиль работы Римаса Туминаса?
Это такой вахтанговский стиль XXI века. Художественный фантастический реализм, гротеск, острая форма при полном проживании – и четкая, отточенная, конкретная структура. Много символов. Я много говорю слов, которые противоречат друг другу, но это и есть театр. В этом – весь смак. Это и есть Римас.